Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 15. Царствование Петра I Алексеевича. 1703–1709 гг.
Вследствие этих разговоров Мазепа шлет письма к царю и к Меншикову, что ему нельзя двинуться из Малороссии. «Вчерашнего дня, – писал он Меншикову 8 октября, – за настоящею моею хирогричною и головною болезнью и за многодельствием забыл донесть вашей княжой светлости в писании моем о многих под сие время трудностях и внутренних смятениях. Сиятельнейший граф, его милость Гаврила Ив. Головкин пишет до меня многажды чрез моих и чрез своих нарочных курьеров, чтоб я спешным маршем шел к Стародубу для отпору наступлению неприятельскому, которому я ради малолюдствия, при мне обретающегося, никакою мерою резистенции учинить не могу, понеже больше войска городового великороссийского сердюков одной компании, совокупя в одно число, 5000 при себе не имею, ибо полк сердюцкий один в Белой Церкви и два полка великороссийские пехотные в фортеции Печерской посланы на перемену полку Гадяцкого, отправленного в Польшу на сикурс, и хотя те два полка велел я переменить господину Неплюеву разными команды его людьми и идти велел за собою, однако оные в пути медлят и не знаю, когда ко мне прибудут, да и в тех четырех великороссийских неполных голых и босых полках, при боку моем обретающихся, болши дву тысяч не сберется, яко сами господа полковники сказывают, из которых четырех полков два в фортеции Печерской остались. И если прибуду к Стародубу, то разве пойду в самый город в осаду, а тут, в Украйне, внутренний огонь бунтовничий от гультяев пьяниц и мужиков во всех полках начал разгораться, которые, услыша о вступлении в Малороссийский край неприятельском и моем к Стародубу малолюдном отдалении, всюду в городах великими купами с киями и с ружьем ходят, арендаторов бьют до смерти, вино насильно забирают и выпивают, как в полку Лубенском арендаря и ктитора убили до смерти, в Мглине сотника тамошнего козаки изрубили и спицами покололи, с Сотницы сын обозного моего войскового генерального насилу с женою своею уходом спаслись; в Гадяче на замок тамошний наступали, хотя добро мое там разграбить и господаря убить, которого постигла бы смертная кончина, если б с мещанами от тех гультяев не отстрелялся. А воздвигнули то внутреннее смятение козаки, во время партикулярной баталии от неприятеля расспрошенные, кажется под Кадином, которые, разбегшися в полки, огласили, будто войска все великороссийские и малороссийские неприятель разбил и люди полку Стародубского великими таборами уходят в дальние места, которые между непостоянным народом неистовыми словами рассеяли те плевелы, будто они паче от войск малороссийских бегут, что села всюду будто в полку Стародубском жгут и грабят и неприятель будто им никакого разорения не чинит, которыми ведомостями зачался в простом и малодушном народе мятеж и роптание, а между гультяев своевольство, ибо опасность и в том великая, что два предводителя гультяйские, один Перебежный, другой Молодец, прибравши к себе своеволиц и болших великороссийских людей донцов 2000, по берегам Днепра и в полях шатаются и людей разбивают, да и от Польши небезопасно, понеже как граф Головкин пишет до меня, что Станислав к Киеву идет, так и резидент мой, при господине Синявском пребывающий, тож подтверждает. Рассуди, ваша княжая светлость, своим высоким благоразумием, какая в том польза будет интересам монаршим, если я пойду в Стародубовщину оного только полку боронить, а тут всю Украйну в таких трудностях, опасностях и в начинающемся бунтовничьем пожаре на крайнее разорение оставлю, а не дай боже еще мне какова там от неприятеля несчастия, то какой оттуда возгорится огонь внутренний – выразуметь можно! Изволь, ваша княжая светлость, ясно ближайший монаршего боку и тайный его государственных дел первейший и поуфальший министр, от бога дарованным себе премудрым разумом и искусством наставити меня, как имею в таковых трудностях и в указах поступить и исправиться?»
Меншиков, пересылая это письмо Петру, написал свое мнение: «Мне кажется, до Стародуба его ради тех противностей заволакивать не для чего, что отдаю в ваше высокоздравое рассуждение». Петр отвечал, что хотя известия гетмана о внутренних волнениях в Малороссии и не совсем справедливы (было восстание на жидов, а не против правительства), однако гетмана «отволакивать ненадобно, понеже большая польза его в удержании своих, нежели в войне». Не отволакивая Мазепу к Стародубу, Меншиков писал ему, чтоб он свиделся с ним для необходимых совещаний, но, когда Мазепа объявил об этом Ломиковскому с товарищи, те закричали: «Если поедешь, то и себя, и нас, и Украйну погубишь!» Сам Мазепа боялся, что его хотят приманить и, прибрав к рукам, возобновить дело Кочубея, ибо приходили известия из Польши, что там всюду громко говорят о сношениях его, Мазепы, с королем Станиславом, и потому Мазепа решился послать к Меншикову племянника своего Войнаровского с объявлением о тяжкой, предсмертной болезни своей и об отъезде своем из Батурина в Борзну для соборования маслом от киевского архиерея. Мазепе хотелось употребить все средства, чтоб не ехать к царю или его полководцам, и в то же время не хотелось посылать к Карлу до последней крайности; как обыкновенно бывает в подобных обстоятельствах, он ждал, чтоб другие принудили его сделать последний страшный шаг. Ломиковский с товарищи настаивал, чтоб гетман послал к шведскому королю с предложением союза; однажды вечером Мазепа послал к ним Орлика потребовать, чтоб сказали решительно, посылать или не посылать к Карлу? Ломиковский от имени всех товарищей велел отвечать довольно дерзко, что они удивляются такой сонливости и медленности гетмана: сколько раз просили они его послать к Карлу, когда тот еще был на границах, но гетман не послал и этою своею медленностию впровадил в Украйну все силы великороссийские на разорение и кровопролитие всенародное, и теперь, когда уже шведы под носом, неведомо для чего медлит? Мазепа рассердился и сказал: «Знаю, что все это переговаривает тот лысый черт Ломиковский!» И, призвавши к себе обозного с товарищи, дал на них окрик: «Вы не советуете, только обо мне переговариваете; черт вас побери! Я, взявши Орлика, поеду ко двору царского величества, а вы хотя пропадайте!» Потом, смягчившись, спросил их: «Посылать к королю или нет?» «Как же не посылать? Давно пора, не надобно откладывать!» – был ответ. Тогда Мазепа велел позвать управителя своей Шептаковской волости Быстрицкого и заставил его присягнуть в сохранении тайны. Орлик написал по-латыни инструкцию посольства к первому министру Карла XII графу Пиперу, аптекарь гетманский перевел инструкцию на немецкий язык; без подписи и печати отдали ее Быстрицкому, который и отправился в шведскую армию с пленным шведом вместо переводчика. В инструкции Мазепа высказывал великую радость о пришествии королевского величества в Украйну, просил протекции себе. Войску Запорожскому и всему народу малороссийскому и освобождения от тяжкого ига московского, уведомлял, что он, гетман, находится в большой опасности, и потому просил о скорой присылке войска на оборону, для которого обещал приготовить паромы на Десне у пристани Макошинской.
Между тем Меншиков 19 октября был уже в Горске, в Черниговском полку, откуда 20 числа писал царю: «Господин полковник! доношу вашей милости, что мы с находящеюся при мне кавалериею пришли сюда вчерашнего дня, слава богу, в добром состоянии; его милость, господина гетмана Мазепу, со дня на день я к себе ожидал, но вчерашнего дня вместо его получил видеть господина Войнаровского, чрез которого пишет ко мне, что едва не последний чрез него отдает мне поклон, ожидаючи себе последнего целования; понеже конечно при кончине своей жизни обретается и для освещения маслом поехал он в Борзну, где ожидает его киевский архиерей. И сия об нем ведомость зело меня опечалила, первое тем, что не получил его видеть, который зело мне был здесь нужен; другое, что жаль такова доброго человека, ежели от болезни его бог не облегчит, а о болезни своей пишет, что от подагричной и хирогричной приключилась ему апелепсия».
Меншикову очень нужно было бы видеть гетмана, потому что он нашел малороссийские полки в самом печальном состоянии. 21 октября он писал царю: «Понеже опасаюсь, дабы неприятель к Новгородку не пошел и там Десну не переправился, того ради весма надлежит в тех местах Десну людьми укрепить, дабы оной великой переправы неприятель свободно без всякого запрещения переправиться не мог, и хотя о том я господину фельдмаршалу Шереметеву ныне постоянно и предлагал, чтоб для того при них обретающуюся кавалерию и нестройных всех, також и ифлянта, на ту сторону Десны отправили, дабы оные неприятелю тою переправу запрещать могли, однако ж и вашей милости о том доношу, чтоб вы от себя паки о том подтвердить изволили. А что велено туда идти войску гетманскому, и на то слабая надежда, понеже како здесь мы видим их, что все в великом страху от неприятеля и, из домов своих совсем убравшись, кой куда врознь разъезжаются; здешнего Черниговского полку только с полтораста человек здесь мы изобрели, и те из последних, а из старшин, почитай, никого не видим, а которой и появится, да того ж часу спешит до двора, чтоб убраться и бежать. При сем за благо вашей милости советую, что, мне кажется, время и самим вам к армии путешествовать ради лучшего при сих обстоятельствах распоряжения»
