Лев Гумилев - Тысячелетие вокруг Каспия
81. Диахрония как принцип
Синхронистический подход позволяет собрать большой и необходимый материал по этнической истории. Но это лишь подготовительная работа для главной задачи этнологии диахронного сравнения процессов этногенезов. Поэтому начнем отсчет не от того или иного — условно принятого за начало летоисчисления года, — а от момента рождения, точнее, зачатия этноса. Понятно, что у каждого из известных этносов такой момент индивидуален. А совпадают они, как и у людей, лишь в тех случаях, когда этносы являются ровесниками, то есть вызваны к жизни — этногенезу — одним и тем же пассионарным толчком. Начальную точку отсчета — см. пассионарный толчок, или микромутацию трудно датировать, так как современники ее не замечали, а связывать с космическими явлениями еще не умели. Но когда первое поколение пассионариев-мутантов начинает действовать, современникам еще невозможно заметить в их активности начало грандиозного почти полуторатысячелетнего процесса. Так, римляне не обратили внимания на рождение в 5 г. до н. э. плеяды пассионариев (точнее, на события 30-40-х гг. до н. э., связанные с деятельностью этой плеяды), были удивлены вспышкой фанатизма в Иудее в 65 г. и Дакии приблизительно в то же время, и лишь около 155 г., после апологии Юстина мученика, поняли, что существует особая «порода людей» (как считал философ — друг Лукиана Цельс), то есть христианские общины-консорции, как самостоятельный феномен, выросший в последующий период — II–IV вв. — в суперэтнос — Византию. Византийский этногенез — редкий случай, когда благодаря церковной истории мы можем ретроспективно определить точную дату толчка. В других случаях она вовсе неуловима.
Но толчок — не единственная опорная точка хронологизации этногенеза. Наиболее ярким, впечатляющим событием является момент рождения этноса как новой системной целостности с оригинальным стереотипом поведения. Такое явление при всем желании не может не зафиксироваться у соседей, обладающих письменной исторической традицией. С этим событием часто связано и появление нового этнонима, то есть самоназвания этноса. Так, 20 сентября 622 г. (хиджры) — событие инкубационного периода арабо-мусульманского этногенеза. До 632–642 гг. арабы еще не фигурировали как «арабы» (этнос), а сам термин применялся как синоним кочевников Аравийского полуострова. И только после того как мусульманские армии вторгались в Сирию и Иран и разбили греков и персов, арабами стали называть этнос, воодушевленный проповедью пророка.[437] Только после грандиозного события, олицетворяющего рождение этноса, у пассионарной популяции возникает необходимость противопоставления себя как системной целостности всем окружающим соседям и необходимость в названии самих себя. В дальнейшем потомки уже не помнят причин происходившего, ибо этноним часто теряет свой первоначальный смысл. Так, уже в Х в. Абу Мансур аль-Азхари (ум. в 980–981 гг.) писал: «И расходятся люди во мнениях о том, почему арабов назвали арабами».[438] Сопоставляя момент рождения этноса и дату толчка в известных случаях (толчки в I в., XIII в. н. э.), можно определить длину инкубационного периода этногенеза — 130–160 лет и тем самым привязать процессы этногенезов в остальных случаях к диахронической шкале.
Можно отсчитывать возраст этноса не только от начала толчка, но и от любого яркого и легкодиагностируемого периода, например, от фазы надлома, ее начала или конца. Ошибка при этом, для несмещенных контактами этногенезов, составит всего плюс/минус одно поколение, что в пределах допуска, необходимого для понимания закономерностей этногенеза. Надлом — фаза выразительная, и не заметить ее трудно. Пассионарное напряжение этнической системы вдруг начинает стихийно снижаться. Происходит это самым простым способом: убийством наиболее выдающихся деятелей. Сначала гибнут политики, затем идеологи: поэты и ученые, потом — толковые администраторы и, наконец, трудящиеся приверженцы уже погибших вождей. Остаются только предатели, постоянно переходящие на сторону очередного победителя, чтобы изменить и ему, как только он попадет в беду, и люди столь ничтожные, что их не трогают, если они не попадают под горячую руку. Начавшийся надлом замечают прежде всего современники, не все, разумеется, но наиболее патриотически настроенные и дальновидные. В Риме еще Катон Старший отметил начавшийся процесс падения нравов, Катон Младший пытался противодействовать легкомысленным римским модницам, но безуспешно, а начиная с Гракхов идеалы республики уже не владели большинством сенаторов и открыто стали попираться. Гражданские войны, кончившиеся принципатом Августа, знаменуют конец надлома и выход этноса в инерционную фазу, что по диахронической шкале соответствует 700–750 гг. от момента толчка. В Древнем Китае начало надлома совпадает с проповедью легизма, а конец с торжеством династии Цинь. В Византии это эпоха иконоборчества, в «Христианском мире» — реформация. В Мусульманском суперэтносе надлом наступил раньше запрограммированного законами этногенеза в результате активных этнических контактов, и связывался с передачей халифом Му тасимом фактической власти в руки гулямов (иноземных наемных воинов).[439] Кончился он «смещением»: захватом Багдада в 945 г. Ахмедом Буйном — вождем дейлемитов. Иногда, но не всегда, удобной точкой привязки может служить фаза обскурации, сопровождающая развалом этнической системы. Итак, диахрония позволяет уточнить общую закономерность природных процессов — этногенезов путем сопоставлений их друг с другом.
Первым историком, попытавшимся уловить принцип диахронии, был афинский архонт и жрец Аполлона, бывший прокуратор Греции — Плутарх (ум. около 120 г.). Из его многочисленных сочинений замечательно параллельное жизнеописание 46 знаменитых деятелей Эллады и Рима; сопоставления идут попарно, что является попыткой понять исторические процессы обеих стран не как беспорядочное нагромождение случайных событий, а как две закономерные линии развития, того самого, которое мы назвали этногенезом. Ограниченный в эрудиции только этими двумя этносами и недлинным отрезком хронологии — меньше тысячи лет, он вынужден был принять за основу не суперэтнический, а этнический уровень, что повлияло на степень доказательности сопоставлений. Позже это было воспринято читателями просто как литературный прием, а не перспективный научный метод.
Дело в том, что Плутарх сопоставлял деяния своих героев и, следовательно, сходство их ролей в истории… — виноват — в двух историях, т. е. двух процессах, проходивших по одной схеме. Это значит, что он открыл одно из свойств исторического времени: направленность через каузальность, т. е. причинную обусловленность хода событий, несмотря на разную длину фаз.
Эллада во время Плутарха уже лежала в развалинах — фаза обскурации, — ибо интенсивная колонизация увела из станы большинство пассионариев — эллинизм, — а с оставшимися дома расправились местные тираны — Набис в Спарте и римские полководцы — Метелл в Коринфе и Сулла, пощадивший только Афины. Рим же был на гребне могущества, потому что избавился от излишних пассионариев, сохранил «золотую посредственность» Августа и накопленные богатства завоеванных провинций. Это была инерционная фаза этногенеза, когда Рим представлялся современникам «Вечным городом», так же как в XIX в. в Европе «прогресс» казался бесконечным совершенствованием.
Плутарх чувствовал истину, но не мог ее доказать и, даже объяснить. Сравнительного материала у него не хватало; что такое «энергия», тем более — «энтропия», он не знал, а понятие «система» как целостность и в наше-то время известно далеко не всем. Однако он ближе всех подошел к проблеме историческоговремени как функции от ряда событий, обозримого в силу дискретности, и необратимого, как необратима биография организма от рождения до смерти, потому что организм или, если угодно — звезда тоже системные целостности.
Точность научного вывода пропорциональна количеству накопленных и учитываемых сведений. В XX в. написана событийная история человечества за три тысячи лет, а фрагментарно — даже за пять тысяч. Вряд ли кто-либо усомнится в том, что антропосфера — одна из составляющих биосферы планеты, а этногенез — зигзаг на биологической эволюции, варианты коей у растений, животных и микроорганизмов крайне разнообразны. Виды сменяют друг друга, но жизнь, как явление, идет, побеждая смерть, вследствие чего очевидны биологические времена, где счет идет по поколениям, особые для каждого отдельного вида. Это диалектическое отрицание отрицания: без него наступил бы обрыв развития.
Бесконечной нитью уходящей в грядущее представляется людям социальная форма движения материи, видимо, один из этапов развития ноосферы В.И. Вернадского, согласно его взгляду, начавшейся в криптозое архейской эры. В этом темпоральном океане наши исторические времена — капли из туч, гоняемых ветрами космических явлений — воздействий ближнего космоса. Иерархия воспринимаемых нами «времен» очевидна… за одним исключением: в ней нет места для пространственно-временного континуума! Наше «историческое время» — это «дление», а природа его нам неизвестна.
