Вадим Деружинский - Тайны Беларуской Истории.
Читательница также сообщила, что ряд древних беларуских текстов, которые историками объявили «написанными неизвестными письменами на неизвестном языке», она читает, так как написаны они на ее родном прусском языке. В том числе она привела пример соглашения о Люблинской Унии 1569 года: в одном из документов текст документа был написан, как комментируют историки, «непонятным никому языком». А вот наша читательница сей текст понимает в каждом слове, ибо он на ее языке и написан. Каждое слово понимает — из текста, объявленного «неразрешимой загадкой».
Лидия Ефимовна назвала несколько прусских сел в Беларуси, где сегодня до сих пор живут пруссы, сохраняющие свою прусскую самоидентификацию, вспомнив из многих, как я записал, Одрижин и Акдемер. Есть и такие села, названия которых образованы от слова «пруссы». Назвала она и ученого, который занимался 10 лет назад историей беларуских пруссов — это Шелягович, работавший тогда преподавателем БГУ. Ничего более конкретного читательница не сказала, но добавила, что пруссы в прошлом издавали свою газету, название которой звучало примерно как «Вудинне» — от вудиничей, беларуской народности, произошедшей в результате смешения славян с пруссами в Пинской и Брестской областях.
В общем, тут действительно огромный пласт сокрытой истории Родины. Сенсацией для науки является уже тот факт, что пруссы не вымерли, как мамонты, а выжили в нашей стране, и что можно услышать живую прусскую речь. Это то же самое, как найти сегодня живую окаменелость — обнаружить живым реликт.
Когда я написал об этом в своей газете, мне позвонил еще один наш постоянный читатель (не назвавший имени) — родом из деревни Купятичи под Пинском. Он подтвердил, что в его родной деревне до сих пор говорят на непонятном языке, а его мать и бабушка, говорившие в быту на «трасянке», во время ссор иногда переходили на непонятный язык — язык их предков.
Читатель привел такие примеры из лексики этого языка: дочь — дохна, золовка — ятробка, кружка — кварта, канава — прысть, поля — дологи. И так далее. Вся домашняя утварь в этом языке именуется иначе, чем в беларуском и летувисском языках. Что любопытно — бабушка читателя даже не знала, что это за язык, на котором она говорит.
Возможно, что он и не прусский, а ятвяжский. Ведь западная часть Пинщины в древности являлась территорией Подляшья (страны южных ятвягов). А возможно, это прусский язык, так как именно на Пинщину и Брестчину переехали около ста тысяч пруссов, ныне число их потомков может составлять до миллиона человек. Причем языки ятвягов и пруссов кардинально отличались от языка жемойтов и аукштайтов, так как первые — западные балты, а вторые — балты восточные.
Читатель расказал, что в 1958 году в деревню приезжала этнографическая экспедиция из Минска, работе которой он, тогда школьник, активно помогал. Потом была и вторая экспедиция по изучению «диалекта», но более никто не приезжал. На многие десятилетия, вплоть до сего дня, тема стала забытой и неинтересной в Минске.
Какой именно «исчезнувший» язык изучали те две экспедиции — прусский или ятвяжский — читатель не помнит: «был еще школьник, не разбирался». Скорее всего, экспедиции так и не смогли установить, с каким именно языком они имели дело — ведь и бабушка читателя не знала, что это за язык. Однако если ныне живущий в беларуской глубинке прусский язык — живой реликт, то еще большим реликтом являются ятвяги и ятвяжский язык. От прусского сохранилось всего три разговорника, от языка ятвягов — вообще ничего.
И еще: трудно себе представить, чтобы прусский язык (или ятвяжский? ) жил в глубинке Западной Беларуси веками только в устной форме. Такое невозможно — если язык существует, он обязательно имеет и свои письменные документы. Тем более что прусский язык имел собственную письменность еще в Пруссии до ее завоевания немцами. Поэтому не исключено, что в Западной Беларуси можно отыскать письменные памятники на прусском языке, сохраняемые беларускими пруссами. Их находка станет сенсациеи для науки. Но увы, поиском таковых никто не занимается.
Лаборский язык.
Анатолий Иванович Житкевич из Баранович продолжил тему забытых языков Беларуси. Он сообщил, что упомянутые читательницей Лидией Ефимовной деревни Одрижин и Акдемер находятся вблизи городов Иваново и Дрогичин в Брестской области:
«Мне известно, что и в самом г. Иваново проживают люди, которые именуют себя «лаборами» и сохраняют из поколения в поколение особый лаборский (лабурский) язык. Происхождение этого языка мне до настоящего времени было необъяснимым. Смею предположить, что язык этот и является прусским, а возможно, полабским (наименование «лабор» имеет общий корень). Во всяком случае, корни языка, скорее всего, лежат именно там. Возможно, из поколения в поколение передается память о своей родине на берегах реки Лабы (Эльбы).
У меня имеется книга, подаренная автором Анатолием Денисейко, который проживает в г. Дрогичине, «Невыдуманные истории», в аннотации к которой автор пишет: «Эта книга задумывалась как сборник золотых россыпей живого житейского юмора земляков, ярких забавных историй полесского края». Интерес вызывает рассказ «Лаборская история», в котором упоминается об этом своеобразном для многих непонятном (только не местным жителям) лаборском языке. Герой рассказа — бывший реальный житель г. Иваново, проживавший по улице Чкалова, 12. Направляю Вам ксерокопию этого рассказа.
Моя жена, уроженка г. Иваново, знает некоторые слова на лаборском языке, передаваемом местными жителями из поколения в поколение. Привожу примеры этих слов: корова — гэмытка; конь — волот; молоко — гальмо; сало — крысо; девушка — биячка; юноша — бияк; мужик (крестьянин) — мэть; бить — копсать; красть — япэрыть; понимать — сиврать; идти — пнать; домой — на похазы; хотеть (желать) — волыты.
Мне известно, что лаборский язык исследовался ранее лингвистами. Интересно, к какому выводу тогда пришли? Имеет ли под собой почву мое предположение? »
Увы, о таких исследованиях я не знаю; возможно, что-то подскажут читатели этой книги. Перескажу кратко своими словами рассказ А. Денисейко «Лаборская история», присланный Анатолием Ивановичем.
Итак, в местечке Янов Кобринского уезда Гродненской губернии Жили лаборы, говорившие на лаборском языке. В СССР язык вырождался, а интерес к нему помог воскресить забавный случай, который произошел на Белорусском вокзале Москвы в мае 1968 года. Ожидая отправления поезда и мечтая о встрече с женой, любвеобильный Миша, потомок лабора, дал оттуда в Яново телеграмму: «Марфа… бияк на показы пнае кебитэ волить».
Не успел наш полешук сесть в поезд, как загадочный текст его телеграммы уже лежал на столе в одном столичном ведомстве. И буквально поднял его на ноги. Пытаясь разгадать тайну слов, за работу взялись лучшие специалисты этого дела. Но лаборский орешек оказался им не по зубам. Тогда из центра в край полешуков улетела шифровка. Отделению КГБ города Пинска (оно обслуживало Яново) предписывалось «незамедлительно» раскрыть содержание телеграммы и доложить по инстанции».
В Пинске отыскали человека, владеющего лаборским языком, — старого лабора Пепко.
«Молча выслушав гостей, Пепко, полный важности, устроил им лаборский ликбез: «Бияк» — это такой боевой парень. Словом, забияка-лабор. «На показ пнае» — значит пнется, торопится показаться на глаза». Затем старый Пепко как-то стыдливо замялся, покашливая, перевел до конца загадочный текст: «Марфа, готовься. Парень торопится домой любовью заниматься».
В тот же день шифровка лаборского перевода ушла в Москву. Телетайп из столицы принес только одно слово: «Дураки». Прочитали полешуки ответ и немало удивились непривычной самокритичности москвичей.
О ятвягах.
Другой наш читатель — Андрей, прислал такое письмо:
«В статье вы писали, что прусский народ существует и в наши дни, сохранив свой язык и национальную идентификацию.
Насколько я понял, речь идет о неудавшейся попытке создания национального движения ятвягов «Етвызь» в первой половине 1990-х. В то время на территории западного Полесья возникла организация «Етвызь», провозгласившая наличие особого этноса — ятвягов, как малой народности балтского происхождения.
Я не специалист и не берусь судить о том, насколько такие заявления обоснованы исторически и культурологически, но надо признать, что ятвяжское движение нашло некоторый отклик в среде местных жителей. Так, издавалась газета «Збуднинне» (наверное, эту газету Лидия Ефимовна вспомнила как газету «Вудинне» — В. Д) тиражом 25 тысяч экземпляров, регулярно проводились фестивали западно-полесской песни. Ятвяжское движение, насколько я знаю, имеет довольно длительную историю. Оно возникло в межвоенныи период, активно боролось с польской оккупацией. Впоследствии ятвяжское движение раскололось на два лагеря: проукраинский, имевший своим знаменем сине-желто-красное полотнище, и пробеларуский с бело-сине-белым штандартом (синий цвет символизировал Припять). Одно время ятвяжское движение было настолько активным, что националистические беларуские организации рассматривали его как одну из угроз нашей державности.
