Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Уборщицы Константинова и Катынская, как было указано в спецсообщении Я. С. Агранова Сталину от 2 февраля 1935 года [37], признались лишь в том, что вели друг с другом антисоветские разговоры, да и то пошли на это под нажимом следователей, которые трясли перед ними показаниями доносчицы Жалыбиной.

Тридцатого января допросили кремлевскую письмоносицу – 22‐летнюю А. Орлову. Она призналась, что в присутствии Жалыбиной возводила хулу на партийное руководство и лично на вождя всех трудящихся. Поскольку Орлова отметила, что кроме Жалыбиной она ни с кем подобных разговоров не вела (что не помешало Агранову квалифицировать ее действия как “распространение провокаций”), все более правдоподобным выглядит предположение, что именно Жалыбина и являлась тем самым осведомителем, тем самым первым камушком, вызвавшим горный обвал “кремлевского дела” [38].

Немного особняком стоит дело Александры Корчагиной, которую допрашивал следователь М. Каган 23 марта 1935 года [39]. Корчагина, член ВКП(б) с 1931 года, работала уборщицей в квартире самого Сталина. Следователь обвинял ее в распространении слухов о самоубийстве Н. С. Аллилуевой, она же утверждала, что о смерти Аллилуевой она всем рассказывала то, что передала ей экономка Сталина Каролина Тиль: Надежда Сергеевна‐де умерла от разрыва сердца.

На основании доступных нам документов можно констатировать, что по линии уборщиц и обслуги следствие зашло в тупик. Ни одна из женщин не дала показаний, которые следователи могли бы использовать для серьезного разворота дела. Всего по “кремлевскому делу” было осуждено 11 “уборщиц”: А. Корчагина (3 года лагеря, прошение о помиловании отклонено Калининым 8 марта 1936 года), М. Кочетова (3 года тюрьмы), А. Авдеева (2 года тюрьмы по приговору ВКВС), Б. Катынская (3 года ссылки), М. В. Мещерякова-Тимофеева (3 года ссылки), А. Константинова (2 года ссылки), Д. Смольцова (тетка А. Авдеевой, 2 года ссылки), А. Орлова (2 года ссылки), Ю. Симак (2 года ссылки), Е. Мельникова (2 года ссылки), Н. Жукова (2 года ссылки) – последние две были домработницами у В. В. Куйбышева.

5

Но чекисты чистых рук не опускали; горячие сердца продолжали размеренно биться, а холодные головы настойчиво искали решения. И оно нашлось: каким‐то образом следствие вышло на библиотекарш Правительственной библиотеки, в частности на Клавдию Синелобову (которая раньше работала уборщицей). Из тех документов по делу, которыми мы располагаем в настоящий момент, понять, как это произошло, не удается. Фамилия Синелобовой впервые упоминается в спецсообщении Агранова Сталину от 2 февраля 1935 года, при этом фактически пересказывается содержание протокола ее допроса, датированного 10 февраля. В принципе, в этом нет ничего удивительного, ибо во многих случаях допросы оформлялись протоколами лишь тогда, когда удавалось получить нужные показания в полном объеме. К тому же на этот раз чекистам понадобилось замаскировать источник своей осведомленности, поэтому сообщение вышло несколько нелогичным. Сначала перечислялись лица, которых Синелобова “изобличила” своими показаниями, а затем делался вывод: “Таким образом, установлено, что одним из источников распространения провокации среди сотрудников Правительственной библиотеки и уборщиц была Синелобова К. И.”. И ни слова не было сказано о том, кто же “изобличил” саму Синелобову. В следствии зияла огромная дыра, но никто из начальства, казалось, не обратил на это внимания, не до того было: ведь Синелобова назвала в своих показаниях, среди прочих, бывшую жену брата Л. Б. Каменева Нину Александровну Розенфельд, “изобличив” ее в распространении клеветы и участии в “антисоветских разговорах”. Разумеется, при необходимости чекисты могли предоставить дополнительные разъяснения по делу устно во время приема в Кремле (как раз 10 февраля Ягода вместе с начальником СПО ГУГБ Молчановым посетили сталинский кабинет [40], и этим же днем были оформлены протоколы допросов ряда подозреваемых, арестованных ранее).

6

Клавдия Ивановна Синелобова, 28 лет, уроженка подмосковной Вереи, начала работать в здании Правительства СССР в 1929 году в скромной должности уборщицы. В “сердце страны победившего пролетариата” ее допустили по протекции брата – члена ВКП(б) и порученца при Управлении комендатуры Кремля. Алексей Иванович обратился к своему земляку – коменданту здания Правительства Петру Ивановичу Озерову, и тот оказал содействие. Сначала Клавдия убиралась в коридоре 3‐го этажа этого здания, затем – в Правительственной библиотеке. Но видимо, убедившись, что работать в библиотеке с книгами намного приятней и легче, чем махать веником, да и уважения к труду библиотекаря больше, чем к труду уборщицы, Клавдия (возможно, не без посторонней помощи) сменила профессию, став, по меткому выражению Ильи Ильфа, настоящей “выдвиженщиной”, и в 1930 году уже работала библиотекаршей (этот факт чрезвычайно рассмешил Сталина – он, читая протокол допроса Синелобовой, в соответствующем месте резюмировал на полях: “Ха-ха-ха. Уборщица-библиотекарь?”). Добавим, что аналогичным образом на должность библиотекаря были “выдвинуты” Е. О. Симак, бывшая курьерша, и комсомолка А. И. Конова, работавшая до этого уборщицей и курьершей. В протоколе допроса Клавдии Ивановны от 10 февраля 1935 года [41] не поясняется, как именно Клавдия добилась столь впечатлительного карьерного роста.

Не считая уборщиц, Клавдия Ивановна Синелобова была арестована одной из первых, если не самой первой. Понятно, что фактически ее допросы были проведены не 10 февраля, а гораздо раньше, никак не позднее 31 января (в сообщении Агранова утверждается, что после того, как Клавдия показала на брата, тот был арестован и дал показания 31 января 1935 года), а вот протокол оформляли, видимо, в большой спешке и даже забыли указать фамилии следователей, его проводивших. Если верить протоколу, Клавдия Ивановна, в отличие от своих бывших коллег-уборщиц, тут же признала свою вину в распространении “провокационных слухов”, что “Н. С. Аллилуева не умерла от аппендицита, а что ее отравил тов. Сталин”. Назвала она и источник этих слухов – своего брата Алексея. Тот якобы рассказывал в ее присутствии эту “клевету” и еще другие “гнусные сплетни и провокации о личной жизни тт. Сталина, Молотова, Ворошилова и Калинина” члену ВКП(б), командиру РККА И. Д. Гаврикову. Кроме Гаврикова в гости к Алексею Синелобову заходили и другие товарищи: например, работавшие в комендатуре Кремля В. Г. Дорошин, П. Ф. Поляков и П. И. Жиромский. Призналась Клавдия и в том, что услышанную ею “клевету о смерти Н. С. Аллилуевой” передавала сотрудницам Правительственной библиотеки Коновой А. И., Бурковой Л. Е., Симак Е. О., Раевской Е. Ю., Гордеевой П. И., Мухановой Е. К. и уборщице Сталина А. Корчагиной. Показала она к тому же, что библиотекарши Е. Ю. Раевская и Н. А. Розенфельд расспрашивали ее, где живут Сталин и другие члены правительства. Все названные в ее показаниях лица были арестованы. Однако, поскольку точная дата ареста Синелобовой пока что неизвестна, нельзя утверждать, что все перечисленные лица были арестованы после ее ареста или же на основании ее показаний. Чекистам было прекрасно известно, чьей родственницей являлась Н. А. Розенфельд. Поэтому она могла быть арестована еще до получения от Синелобовой показаний. В один день с Розенфельд, 27 января 1935 года, был арестован и ее сын Борис Розенфельд (дата его ареста зафиксирована в протоколе допроса от 2 марта 1935 года). Без опоры на показания Синелобовой могла быть арестована и совсем молоденькая работница библиотеки Лёна (Елена) Раевская (урожденная княжна Урусова) – возможно, именно ее чекисты первоначально наметили на роль главной “террористки”. Ее муж С. П. Раевский в своих воспоминаниях, похоже, путается в датах – он пишет так: “В канун Нового, 1935 года моя Лёна, возвратясь с работы, с явным волнением, ей совсем не свойственным, сообщила об аресте двух своих сослуживиц (Розенфельд и Мухановой). Я понял, что она ждет своей очереди… В середине января в час ночи позвонили в квартиру. Мы еще не спали, это было накануне выходного дня, скорее всего семнадцатого числа” [42]. Отметим, что в 1935 году субботы (тогда – рабочие дни) приходились на 19 и 26 января и 2 февраля. Если верить Раевскому, то получается, что Е. Ю. Раевскую арестовали раньше всех, но это не так. На тюремной фотографии Лёны, сделанной в день ареста, указана дата 29.1.1935. Да и ордер на обыск в комнате у Раевских датирован тем же числом. И уж совсем неправдоподобно выглядит рассказ Сергея Петровича о том, что об арестах Н. А. Розенфельд и Е. К. Мухановой Лёне стало известно еще до Нового года! Нина Розенфельд действительно была арестована чуть раньше Лёны, а вот библиотекаршу Екатерину Муханову, одну из основных фигуранток будущего “кремлевского дела”, арестовали в первой декаде февраля (не позднее 9–10 числа – это зафиксировано в протоколе допроса Марии Мухановой, сестры Екатерины; это же подтвердил на допросе 8 марта 1935 года брат Екатерины Константин Муханов, заявив, что последний раз виделся с ней 6 февраля, а 11‐го узнал о ее аресте), тогда же, скорее всего, были арестованы и остальные библиотекарши; по линии же комендатуры Кремля (на основании показаний брата и сестры Синелобовых) были “изъяты” чекистами В. Г. Дорошин (помощник коменданта Кремля), И. П. Лукьянов (комендант Большого Кремлевского дворца), И. Д. Гавриков (приятель Алексея Синелобова, начальник химической службы 2‐го полка Московской пролетарской стрелковой дивизии), И. Е. Павлов (помощник коменданта Кремля, ведавший “спецохраной”), П. Ф. Поляков (начальник АХО Управления комендатуры Кремля). Таким образом, как минимум с 31 января 1935 года официально оформляются три новых направления следствия: родственники Л. Б. Каменева, Правительственная библиотека и комендатура Кремля (арест Гаврикова, не имевшего отношения к комендатуре, тоже получил продолжение). Однако трудно отделаться от подозрения, что аресты членов семейного клана Каменевых-Розенфельдов были проявлением воли одного человека, ясно выраженной еще до того, как чекисты смогли их хоть как‐то запланировать и “обосновать” вымученными из арестованных показаниями. Правда, не совсем ясно, был ли сам Л. Б. Каменев изначально намечен в качестве жертвы, или же к его осуждению по “кремлевскому делу” привела “логика” следствия. Ведь по итогам только что закончившегося процесса “Московского центра” Каменев получил удивительно мягкий приговор – 5 лет политизолятора; в приговоре это объяснялось тем, что Лев Борисович “в последнее время” не принимал “активного участия” в деятельности “центра”. Нет никакого сомнения, что приговор был согласован со Сталиным, который и распорядился насчет “смягчения” наказания – ведь, пользуясь тем, что процесс был закрытым, чекисты легко могли подвести Каменева и под более тяжкую меру ответственности, не особо заботясь об убедительности доказательств его контрреволюционной деятельности.