Марк Твен - №44, Таинственный незнакомец
Глава VI
Сорок четвертый закрыл дверь, мы сели, и он начал разговор. Сказал, что рад моему приходу - это очень мило и великодушно с моей стороны, - что надеется найти во мне друга: он одинок и очень хочет с кем-нибудь сблизиться. Я смутился, мне стало стыдно, я почувствовал себя жалким и подлым обманщиком и почти собрался с духом открыть ему истинную цель своего прихода, низменную и эгоистичную. Но Сорок четвертый улыбнулся доброй располагающей улыбкой, похлопал меня по колену и произнес:
- Не беспокойся.
Что он имел в виду, я не понял, но его замечание меня озадачило; мне хотелось поддержать разговор, чтобы не выдать своего замешательства, но, как на зло, ничто, кроме погоды, не шло на ум, и я молчал.
- Она тебя волнует? - спросил Сорок четвертый.
- Кто - она?
- Погода.
И снова я был озадачен, вернее - потрясен. "Это сверхъестественно, думал я, - это страшно, я его боюсь".
- И напрасно, - весело молвил Сорок четвертый, - не надо меня бояться.
Я поднялся, охваченный дрожью, и едва пролепетал:
- Я... мне что-то неможется, извини, я лучше пойду.
- О, не уходи, прошу тебя! - взмолился Сорок четвертый. - Побудь со мной. Хочешь, я помогу тебе, с радостью помогу?
- Ты такой добрый, такой славный, - растерянно бормотал я, - мне и самому хочется остаться, но лучше я зайду в другой раз. Я, понимаешь ли... похолодало, наверное, простыл немного. Пойду лягу, укроюсь потеплей, так скорее поправлюсь.
- При простуде выпить чего-нибудь горячего в сто раз лучше, уж поверь мне. Горячее питье - вот что тебе нужно! Ну, как?
- Может, и лучше, да где...
- Только скажи, что ты хочешь! - воскликнул Сорок четвертый, жаждавший мне помочь. - Горячий кларет, прямо с огня, пойдет?
- Еще бы! Но откуда...
- Вот, держи, пей, пока не остыл, только не обожгись. Простуду как рукой снимет.
Сорок четвертый протянул мне дымящийся кубок - красивый, покрытый тончайшей резьбой. Я принял его и ни жив ни мертв повалился на стул, кубок задрожал у меня в руке. Я все же глотнул вина - оно было восхитительно и совершенно непривычно на мой грубый вкус.
- Пей! - подбодрил меня Сорок четвертый. - Пей до дна, не бойся, вино живо поставит тебя на ноги. Впрочем, это не по-товарищески: я должен выпить вместе с тобой.
В мгновенье ока в руке у него появился дымящийся кубок. Не успел я осушить свой, как он снова протянул мне полный и сердечно сказал:
- Пей, это только на пользу. Я вижу, тебе уж полегчало, верно?
"Полегчало, как бы не так, - подумал я про себя. - Согрелся, а душа в пятках".
Сорок четвертый добродушно рассмеялся.
- Поверь на слово, у тебя нет никаких оснований для страха. Даже под защитой моей доброй старой матушки Катрины ты бы не был в большей безопасности. Пей!
Я не мог устоять - не кларет, а настоящий нектар! Потягивал его с наслаждением, но страх и неловкость не проходили. Нет, мне не хотелось здесь оставаться: мало ли что случится? Я заявил, что ухожу. Сорок четвертый не собирался ложиться - его уже ждали дела, и он предложил мне свою кровать. Меня кинуло в дрожь при одной мысли об этом, и я нашел отговорку - своя постель привычнее, а мне надо хорошо отоспаться. Сорок четвертый вышел проводить меня и несколько раз благодарил с самым серьезным видом за то, что я наведался к нему в гости; он великодушно не замечал ни моей бледности, ни дрожи и взял с меня слово, что я снова приду к нему нынче же ночью. В душе я решил, что скорей умру, нежели сдержу свое слово. На прощанье он дружески пожал мне руку, я с трясущимися коленками шагнул во мрак и тут же очутился в собственной постели - дверь комнаты закрыта, на столе мигает свечка и отрадный огонь полыхает в камине. Чудеса да и только! Как бы то ни было, я с наслаждением погрузился в сон; благородное вино слегка кружило голову, но последняя мысль, промелькнувшая в полузабытьи, отрезвила меня, как ушат холодной воды: а вдруг он подслушал мою мысль - скорей умру, нежели сдержу слово?
Глава VII
К своему удивлению, я поднялся бодрый, полный сил, когда меня разбудили на рассвете. Никакого похмелья!
Так это был сон, обрадовался я, хорошо бы он не вышел в руку!
Вскоре я увидел Сорок четвертого. Он поднимался по лестнице с большой вязанкой дров.
- Придешь сегодня ночью? - спросил он с мольбой в голосе.
Я вздрогнул.
- Господи, так значит, это не сон?
- Нет, не сон. Жаль, если не придешь. Прекрасная была ночь, я тебе очень благодарен.
Сорок четвертый произнес это так трогательно, что сердце у меня дрогнуло, и сами собой вырвались слова:
- Приду, скорей умру, нежели отступлюсь от своего слова!
Сорок четвертый обрадовался, как ребенок.
- Та же фраза, но на сей раз мне она нравится больше, - молвил он и добавил, проявив предупредительность и деликатность: - В присутствии других обращайся со мной, как прежде. Ты навредишь себе, если станешь выказывать мне дружеское расположение на людях. А я все понимаю и не обижусь.
- Ты славный парень, - ответил я, - преклоняюсь перед тобой. Если б я родился храбрецом, я бы бросил вызов им всем, но увы! Я не из храброго десятка.
Его большие глаза широко открылись от изумления.
- За что ты коришь себя? - недоуменно спросил Сорок четвертый. - Не ты себя создал, в чем же твоя вина?
Какая глубокая здравая мысль! Мне она и в голову не приходила, более того - я не слышал ее от умудренных ученостью людей, они никогда не высказывали ничего и вполовину столь разумного и неопровержимого. Тем удивительнее было услышать подобную истину от мальчишки, да еще бездомного бродяги. Я был озадачен, но подавил в себе желание тут же обратиться к нему с вопросом, рассудив, что смогу и без разрешения обсудить с кем-нибудь это дело, если захочу. Сорок четвертый весело глянул мне в глаза.
- Не сможешь, как ни старайся, - сказал он.
- Чего я не смогу?
- Ты никому не расскажешь о том, что произошло прошлой ночью.
- Почему?
- Я этого не хочу. А против моей воли ничего не случится. Я намерен исподволь посвящать тебя в различные тайны, и ты их сохранишь.
- Я, конечно, постараюсь.
- Попробуй нарушить мой запрет. Заметь, я не говорю: "Ты не должен разглашать тайну", я говорю: "Ты не сможешь".
- Тогда я и пробовать не стану.
Весело насвистывая, подошел Эрнест и, увидев Сорок четвертого, закричал:
- Эй, убирай дрова с дороги, ленивый попрошайка!
У меня едва не сорвалось с языка самое обидное ругательство, какое я знал, но что-то заставило меня сдержаться. "Может, Сорок четвертый не одобряет моего намерения?" - подумал я, подтрунивая над собой. Сорок четвертый обернулся и бросил через плечо:
- Ты прав, не одобряю.
Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Я подумал: "Наверное, он прочел мои мысли о том, стоит ли рассказывать другим про то, что случилось прошлой ночью". И Сорок четвертый отозвался сверху:
- Прочел.
Завтрак близился к концу. За время трапезы мастер не произнес ни слова: похоже, что-то задумал. Обычно, когда у него на лице появлялось такое выражение, он взвешивал в уме важное и, возможно, рискованное решение и собирался с духом, чтобы высказать его и отстоять. Беседа не клеилась, всех разбирало любопытство, все ждали, что произойдет.
Сорок четвертый подбросил в огонь полено. Мастер окликнул юношу. Общее любопытство накалилось до предела, когда тот почтительно склонился перед хозяином.
- Сорок четвертый, я заметил... Кстати, я не ошибся, тебя и вправду так зовут?
Юноша кивнул и серьезно добавил:
- Новая Серия, 864962.
- Не будем вдаваться в подробности, - проявил тактичность мастер, - это твое дело, и я полагаю, милосердия ради, нам не следует совать в него нос. Я вижу, ты проявляешь усердие и похвальное рвение в работе и за этот месяц вынес большие трудности с терпением, достойным подражания. Многое делает тебе честь, и я не знаю за тобой ничего дурного.
Сорок четвертый вежливо поклонился. Мастер взглянул на сидящих за столом, уловил недовольство на их лицах и продолжал:
- Ты заслужил дружбу, и не твоя вина, что в замке у тебя нет друзей никого, кроме Катрины. Это несправедливо. Я сам буду тебе другом.
В глазах юноши вспыхнула радость. Мария и ее мать, вздернув головы, презрительно фыркнули. Остальные безмолвствовали.
- Ты достоин поощрения и ты его получишь! - заявил мастер. - Здесь и ныне я присваиваю тебе почетное звание подмастерья цеха печатников, самого высокого и благородного из всех ремесел, чье извечное предназначение содействовать развитию и сохранению других ремесел.
Мастер поднялся и торжественно возложил руку на плечо юноше, как король, посвящающий в рыцари. Тут все печатники вскочили, взволнованные и оскорбленные, протестуя против поругания своей святыни; какого-то нищего бродягу без роду и племени допускали к вратам, открывающим доступ к благородным привилегиям и отличиям их свято чтимого великого цеха! Но мастер гневно заявил, что выгонит из дому любого, кто откроет рот, и приказал всем сесть; ворча и задыхаясь от злобы, печатники подчинились. Тогда и сам мастер опустился на стул и занялся новичком, удостоенным великой чести.
