Сергей Нечаев - Ришелье. Спаситель Франции или коварный интриган?
Герцог де Люинь бдительно следил за тем, чтобы королева-мать не имела никаких контактов с внешним миром.
От юного и мягкотелого короля можно было ждать любой слабости, а посему его фаворит предпринял всё возможное для того, чтобы Марию Медичи удалили из Парижа. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон.
Король охотно согласился с доводами герцога де Люиня и, придя к матери, с порога заявил ей:
— Мадам, я пришёл сюда, чтобы проститься с вами. Я хочу уверить вас, что буду о вас заботиться, как сыну должно заботиться о матери. Но я желал бы избавить вас от заботы и дальше участвовать в моих делах. Таково моё решение. В моём королевстве не будет иных правителей кроме меня…
Спорить было бесполезно. Мария Медичи, с трудом скрывая свой гнев, быстро сошла по лестнице Лувра во двор, где её уже ожидала карета. Вернее, не одна, а целых три, ведь её свита была многочисленна: статс-дамы, фрейлины и т. д. А потом вереница карет тронулась в направлении королевского замка Блуа, воздвигнутого на берегу Луары, примерно в ста сорока километрах к юго-западу от столицы.
Понятно, что для Марии Медичи это была ссылка.
Она оставила Париж 4 мая 1617 года. Как написал потом в своих «Мемуарах» Арман-Жан дю Плесен-Ришелье, она «покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице».
Вместе с королевой-матерью в Блуа поехали её дочери Кристина и Генриетта-Мария. Первой было одиннадцать лет, второй — неполных восемь.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье впоследствии в своих «Мемуарах» описывал сцену отъезда Марии Медичи так:
«Она вышла из Лувра, одетая просто и в сопровождении всех своих слуг с печатью грусти на лицах; и не было никого, кого бы эта скорбь, сродни похоронной, не потрясла бы. Видеть государыню, незадолго до этого полновластно правившую большим королевством, оставившей трон и следующей среди бела дня — а не ночью, когда темнота могла бы скрыть её несчастье, — через толпу, на виду у всего народа, через сердце её столицы, было поистине удивительно. Однако отвращение, испытываемое народом к её правлению, было столь стойким, что в толпе даже слышались непочтительные слова, и это было солью для её душевных ран».
7Практически одновременно с решением о ссылке Марии Медичи в Блуа получил отставку и Арман-Жан дю Плесси-Ришелье, семья которого на тот момент владела лишь небольшим имением с полуразвалившимся замком в провинции Пуату. В результате в конце апреля 1617 года ему пришлось спешно покинуть столицу.
Людовик XIII, прощаясь с ним, сказал:
— Наконец-то мы избавились от вашей тирании.
А потом, чуть смягчив тон, он добавил:
— Я знаю, что вы не давали дурных советов маршалу д’Анкру и что вы меня всегда любили. Поэтому я и принял решение обойтись с вами по-доброму.
Самонадеянный юноша, разумеется, не мог и представить, что худощавый человек с тонкой острой бородкой, стоявший перед ним, впоследствии станет одним из самых знаменитых людей Франции, подлинным хозяином страны, который в мировой истории полностью затмит его своим сиянием.
Но до этого было ещё очень и очень далеко.
А пока же будущий всесильный кардинал стоял, покорно склонив голову, и молчал. И тут слово вдруг взял герцог де Люинь.
— Сир, господин епископ Люсонский часто ссорился с маршалом д’Анкром, — заявил он, обращаясь к королю. — Он много раз просил у королевы-матери разрешения выйти из состава Совета, и всё потому, что он не мог сосуществовать с предателем Кончини.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье был крайне удивлён подобными словами де Люиня, но всё же решил высказаться:
— Сир, я никогда не одобрял поведения маршала д’Анкра, что же касается мадам матери, то я могу лишь восхвалять её доброту, и если я и просил у неё отставки, то лишь для того, чтобы избежать подозрении и нападок со стороны маршала д’Анкра. Мой коллега Барбен, кстати, придерживался того же мнения…
— О, Боже! — перебил его герцог де Люинь. Господин епископ, не надо сейчас говорить о Барбене, ведь королю это имя неприятно.
В своих «Мемуарах» Арман-Жан дю Плесси-Ришелье потом написал:
«Я сопровождал королеву на выезде из Парижа, сострадая её печалям, и не мог принять того, чем её враги хотели одарить меня. Мне требовалось письменное разрешение короля ехать вместе с государыней, поскольку я опасался, что завистники сочтут меня виновным в пристрастии к ней, и то, что я сделал по собственной воле, будет свидетельствовать против меня. Я хорошо знал, сколь сложно удержаться от порицаний и зависти окружающих, находясь возле королевы, однако надеялся вести себя искренне и простодушно, дабы рассеять злобу, которую вызвал своим поступком».
Надо сказать, заявление это просто потрясающее, а как «искренне и простодушно» Арман-Жан дю Плесси-Ришелье будет вести себя рядом с Марией Медичи, мы очень скоро увидим.
Пока же будущий кардинал де Ришелье не полностью ушёл с политической сцены, а отважился возглавить Совет при опальной Марии Медичи в Блуа, а также стать её хранителем печати и интендантом. Собственно, «отважился» — это не то слово, ибо назначение это было сделано с одобрения двора. По сути, он стал главным посредником между королевой-матерью и королём, и эта роль была весьма выгодна и перспективна, так как любое смягчение напряжённости в их отношениях с неизбежностью ставило бы под угрозу положение его главного противника — герцога де Люиня.
Кардинал Ришелье. Художник Ф. де Шампань
Возглавив Совет королевы-матери, Арман-Жан дю Плесси-Ришелье занял ведущее положение при её маленьком дворе. Историк Андре Кастело называет этот двор «кукольным», но в нём всё было как по-настоящему: в него помимо епископа Люсонского вошли первый шталмейстер де Брессьё, личный секретарь де Виллезавен, епископ де Безье и некоторые другие менее влиятельные особы.
Людовик XIII в Париже не скрывал своего торжества и буквально упивался властью. А его мать в замке Блуа вела себя тихо и смиренно. Соответственно, в Париже это было воспринято как полное признание своего поражения. Герцог де Люинь вполне разделял это общее мнение. Единственным же человеком, который очень быстро понял, что на самом деле творится на сердце у мстительной флорентийки, был Арман-Жан дю Плесси-Ришелье.
Думая исключительно о своём собственном положении, предвидя возможные последствия развития событий и помня о странных словах де Люиня при прощании, он принял решение начать тайное сотрудничество с герцогом. В самом деле: а что если тот действительно намекал ему на такую возможность?
Как бы то ни было, Арман-Жан дю Плесси-Ришелье начал (и это, как говорится, факт исторический) регулярно посылать герцогу де Люиню подробные отчёты о передвижениях и высказываниях Марии Медичи. Можно подумать, что, ведя такую интригу, он фактически шёл по лезвию бритвы, но это не совсем так — наш герой даже рисковать умел благоразумно и осмотрительно, а в данном случае сила была явно на стороне короля и де Люиня. Что же касается Марии Медичи, то он был уверен, что она — простая женщина, а женщина, которую к тому же ещё и хвалят, всегда будет снисходительна.
Сам он потом объяснял этот свой не самый благовидный поступок следующим образом:
«Как только мы добрались до Блуа, я поспешил уверить господина де Люиня, что он не будет иметь поводов для недовольства Её Величеством, и что все её помыслы связаны лишь с благом государя, что случившееся больше не занимает её мысли, и что она совершенно оправилась от потрясения. Позже я время от времени отправлял ему отчёты о поступках королевы, чтобы у него не было никаких сомнений в её лояльности».
Вот, оказывается, как! Чтобы не было «поводов для недовольства Её Величеством», чтобы «не было никаких сомнений в её лояльности»! Право же, под маской лицемерия порок и добродетель могут порой стать настолько похожими, что их и не отличишь друг от друга.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье писал герцогу де Люи-ню каждый день. Он, в частности, докладывал, что королева-мать каждый вечер ходит в один дом, стоящий на окраине Блуа. В этом доме жил некий пожилой господин, и будущий кардинал рекомендовал арестовать этого господина, а заодно и молодого человека, всегда находившегося при нём. Этим господином, как потом выяснилось, был учёный-астролог, с которым Мария Медичи регулярно консультировалась по поводу своего будущего. Есть также версия, что это был господин де Руврэ, её старый парижский приверженец, тайно приехавший в Блуа, чтобы уговорить её совершить побег.
В любом случае, когда люди герцога де Люиня приехали за ним, этого таинственного господина в доме не оказалось. В результате вся злоба была вымещена на Марии Медичи, которой вообще запретили совершать вечерние прогулки. Теперь люди де Люиня стали следить за ней круглосуточно, не оставляя её без внимания ни днём ни ночью.
