Александр Стрыгин - Расплата
- Да его все патрули знают! Спроси только. Вчера вечером я его к Парашке на извозчике проводил. Там краля его ждала. - И Карась доверительно мигнул Сидору.
- А ты што же не остался с ним? Свои, чай, - опустив глаза, спросил Сидор. Про кралю будто и не слышал.
- Приглашал он меня, да вить в городе улицы узкие. Разгулу нет. Мне большак милее! Муштра да козырянья мне печенку проели, хоть штопай! Сделал, говорю, вам, господа офицеры, уважение? Сделал. А теперь, говорю, пустите птицу на волю - крылья поразмять... Видишь, какой трофей везу? Пригодится! А изобидит кто - зови меня!
- И не отобрали? - с восхищением спросил Сидор.
- У кого? У меня? А Тимофей Сидорыч зачем у власти стоит? Он мне разрешил. Я свою власть в селе ставить буду!
Сидор молча покачал головой.
- Были свояки, а теперь - родичи! - захихикал Карась и сунул Сидору пухлую потную ладонь.
Карась взобрался опять на телегу и лихо потряс кулаком в воздухе:
- Петруха! Дай самую веселую! Гони, Прокопыч!
Повозки тронулись.
Сидор перекрестился, сел поудобнее.
- Слыхал, Юшка? Так што рано тебе из батраков уходить. Побаловали вас, и хватит! А то дармоедов разведется много.
Юшка молча принялся стегать лошадь и сердито дергать вожжами.
- Ты што это, анчутка, разошелся? Как свою лупишь!
- Сам поспехать велел. Простояли сколько.
- Не бей, тебе говорю! Теперь спешить некуда.
- Тпрр! - Юшка неожиданно резво соскочил с повозки. - На тебя угодить - легче уходить! Погоняй сам! Мать твою бог любил! - И быстро зашагал по дороге назад.
Сидор задохнулся от ярости.
- Ну, па-гади! Кобель обтерханный! В ногах валяться будешь - век обиду не прощу! Тимошка узнает - шкуру с тебя спустит! - И изо всей силы хлестанул Воронка по боку.
2
Перед глазами - высоко под потолком - светлое пятно, искрещенное железными прутьями.
Вечер или ночь? Время словно остановилось. Ожидание, одно ожидание заполняет мозг. Ожидание - чего? Смерти? Нет, освобождения!
Чичканов смотрит и смотрит на это светлое пятно под потолком, будто именно оно принесет радость свободы.
На мгновение в памяти всплывает противный хриплый голос конвоира: "Ленина вашего убили и вас всех прикончим. Вся Расея против вас пошла".
Чичканов отворачивается от светлого пятна к стене. Нет! Быть этого не может!
"А как у нас в Тамбове это могло случиться?" - спрашивает горький внутренний голос. Чувство какой-то еще не осознанной вины сдавливает сердце. Это чувство вселилось в него еще там, на балконе "Колизея", когда среди мятежников он увидел двух подпоручиков, которых отпустил под честное слово в день разоружения "ударников". А ведь тогда он многих отпустил на свободу. Зачем? Верил в их благородство? В их честность? Вот и расплата за ошибку...
Чичканов встал, зашагал по камере, тиская в кулаках обиду на самого себя за мягкотелость.
Неужели никто не успел сообщить в дивизию Киквидзе? Уже вторые сутки... Офицеришки могут всех расстрелять, почувствовав себя господами положения.
Снова - тяжелые шаги, снова - угрызения совести, снова - горькие раздумья. Будто случилось досадное недоразумение: сорвано серьезное совещание, люди отвлечены от очень ответственных дел. А дел - непочатый край! Родную Тамбовщину хоть выворачивай наизнанку и вытрясай из каждой щелки жадных торгашей, хитрых паразитов и дураков. Да, да, и дураков! Тех самых дураков, которым даже думать лень: куда толкнешь - туда и покатятся, как с горы. Через них и случилось все. Дали себя обмануть офицерам и краснобаям городской думы Шатова!
У двери камеры послышались шаги и разговор. Лязгнул в ржавом замке ключ.
Чичканов встал с нар, готовый ко всему. Сколько же сейчас времени? Оглянулся на светлое пятно под потолком.
- Эй, ты! Выходи! - крикнул кто-то сиплым голоском.
Чичканов подошел к двери.
В освещенном керосиновыми фонарями коридоре - обрюзгший старичок в помятой форме тюремного надзирателя. За ним, как истукан, - здоровенный детина с винтовкой.
Чичканов внимательно осмотрел старичка, потом его огромную связку ключей и улыбнулся:
- Где же это они тебя, дедушка, откопали?
- Шагай, шагай, не разговаривай! - взвизгнул старик. - Меня-то откопали! А тебя завтра и откапывать будет некому. Моли бога, что днем не кончили. Христово воскресенье было. Сам генерал вам, безбожникам, отсрочку дал, не велел ему праздник омрачать. Шагай, шагай!
- Да, плохи, значит, дела вашего генерала, - сказал Чичканов, идя по тюремному коридору.
- Не хуже твоих!
Около двадцать третьей камеры старик остановился, отстранил от двери часового и загремел ключами.
- Поближе к выходу, к расходным дверям. - Старик мстительно захихикал и, толкнув Чичканова в спину костлявой рукой, закрыл за ним дверь.
Из полутьмы навстречу Чичканову выступили трое.
- Товарищ Чичканов! - глухой голос Волобуева.
- Михаил Дмитриевич! - обрадованный голос Рогозинского.
Губпродкомиссар Носов молча пожал руку.
Чичканов шагнул к нарам, откуда послышался стон. Там лежал избитый до полусмерти командир Минского отряда Губчека Пасынков.
- Скорей бы! - простонал Пасынков.
- Что скорей? - Чичканов присел на край нар.
Ему никто не ответил. В тишине слышны были тяжелое свистящее дыхание Пасынкова да шаги часового за дверью.
- А Бориса Васильева освободили, - вдруг сказали из дальнего угла. Говорят, у него брат офицер.
Только теперь Чичканов рассмотрел, что на полу по углам лежит много арестованных. "Всё наше руководство", - горько подумал он.
- Васильев предатель, наверно, - зло бросили из того же угла.
Чичканов резко повернулся на голос:
- Я Бориса давно знаю. Он не может изменить! Не теряйте, товарищи, веры в освобождение!
Последние слова прозвучали слишком неестественно для обреченных. Молчаливые вздохи да стон Пасынкова были ответом на них.
Рогозинский сел рядом с Чичкановым:
- Михаил Дмитриевич, не агитируй нас. Плакать мы не собираемся.
- Вот и хорошо. - Чичканов перешел на шепот. - Давайте договоримся... Когда поведут...
- Тише... кто-то подошел, - предупредил Носов.
За дверью послышался разговор, шаги. Сменялись часовые. Переждав, Чичканов зашептал снова:
- Нужно договориться о сигнале... чтобы всем разом кинуться на конвой.
Заговорщический шепот отогрел души. Все потянулись к Рогозинскому и Чичканову, даже Пасынков приподнялся на локтях.
И вдруг все услышали взволнованный шепот из круглого глазка двери. Удивленные, испуганные неожиданностью, замерли...
- Товарищ Чичканов, товарищ Чичканов... подойди ближе, - говорил кто-то в "волчок", - скорее!
Чичканов переглянулся с Рогозинским, медленно встал и недоверчиво приблизился к двери:
- Ну, я Чичканов.
- Товарищ Чичканов, - обрадованно зашептал очень знакомый голос. - Я Дадонов, помните? Из Минского отряда...
- Дадонов? Как ты сюда попал?
- Мы половину охраны заменили своими, не бойтесь! Ждите. Как на Уткинской колокол один раз ударит, наши "Колизей" брать будут. - Он вдруг запнулся и громко крикнул: - Эй, вы там! Тише! - И закрыл "волчок".
Чичканов постоял несколько мгновений, чтобы овладеть собой. Ему вспомнилась охота на уток по татановским болотам и этот приятный голос охотника. Круто повернулся и шагнул навстречу жадному безмолвному ожиданию.
3
Их было восемнадцать...
Восемнадцать сынов рабочих и крестьян, восемнадцать рядовых красноармейцев из Минского отряда Губчека, которым командовал Пасынков.
Их держали под арестом тут же, где они служили, - во дворе епархиального училища. Они видели, как избитого до полусмерти командира вывезли со двора на крестьянской подводе. Куда? Они не знали. Только молча поглядели друг другу в глаза и, не говоря ни слова, поклялись бороться до конца...
Перед вечером красноармейцы заметили, что охрана слишком "помолодела", безусые гимназисты едва держали винтовки. Значит, мобилизованные по домам расползлись.
Ночью, когда в городе все затихло, арестованные сгрудились у ворот. Короткий, негромкий свист - сигнал к действию - и ворота распахнулись.
Гимназисты обалдели от неожиданности и страха. Им заткнули рты обрывками потных портянок и повели, как арестованных, - на случай неожиданной встречи с патрулями.
Связанных обмотками гимназистов оставили на берегу Цны.
У Тезиковского моста легко обезоружили двух мертвецки пьяных унтеров.
К рассвету добрались до леса. Присели отдохнуть. Неожиданно где-то рядом послышались треск сучьев и испуганные голоса.
- Эй, кто там?
- А вы кто? - отозвались из кустов.
- Кто-кто?.. Тамбовские водохлебы! Иди сюда - узнаешь!
- Только уговор - ружьей не балуй, а то нас тут много. - И из-за куста показался саженный детина.
Подошел. Настороженно оглядел всех.
- Тык вы тоже хоронитесь? - спросил он и, не дожидаясь ответа, вынул кисет. - Налетай, братцы, на мой самосад! Дарька намедни принесла цельный мех!
