Евгений Анисимов - Россия в середине 18 века
Поэтому клан Скавронских — Гендриковых — Ефимовских, потеряв «кредит» при дворе, тянулся к Елизавете, видя в ней свою единственную опору и надежду. Цесаревне приходилось устраивать в столице своих подрастающих племянников, хлопотать о повышении их по службе, разбирать споры родственников, ходатайствовать в их тяжбах, ссужать деньгами — одним словом, нести тяжкое бремя высокопоставленного родственника в столице, могущество которого провинциальной родне казалось преувеличенным.
Жизнь двора Елизаветы заметно отличалась от церемонной жизни большого императорского двора. Придворные цесаревны не были отягчены ни титулами, ни орденами, ни государственными обязанностями. Ближайшие люди Елизаветы сплошь были молоды. В 1730 г. Елизавете исполнился 21 год, А. И. и П. И. Шуваловым было по 20 лет, М. Шепелевой — 22, А. Г. Разумовскому — 21, М. И. Воронцову — 16 лет.
Энергичная и неуемная Елизавета была заводилой всех празднеств, маскарадов, поездок за город на прогулки и охоту (в основном в Царское Село).
Особое пристрастие имела Елизавета к пению и театру. В 30-е годы при ее дворе образовался хор, состоявший из украинских казаков, специально отбиравшихся на Украине посланными цесаревной людьми. Обладая слухом и голосом, Елизавета пела с этим хором в церкви. Тогда же появляются сообщения о любительском театре цесаревны, на сцене которого ставились трагедии. До наших дней дошли вирши, сочиненные самой цесаревной:
Сия удивленна нынче учинилась,
А что любовь сама во глупость вселилась. Тебя уязвила,
Мыслила тую болей в ум вселити,
А ан! стала тая еще глупее быти.
Ревность пресильна в ней пребывает и себя мертвит33.
Эти далекие от совершенства стихи связывают обычно с сильным увлечением Елизаветы в начале 30-х годов камер-пажом А. Я. Шубиным. Роман был прерван по распоряжению Анны Ивановны, сославшей Шубина в Ревельский гарнизон, а потом приказавшей арестовать его по делу А. Барятинского. По-видимому, Шубин был арестован облыжно. Б. К. Миних, который вел это дело, писал: «…присланные (с арестантом. — Е. А.) письма я рассмотрел, и явились его деревенские партикулярные и полковые, а причинных (т. е. связанных с причиной ареста. — Е. А.) никаких не имеется». Тем не менее в январе 1732 г. Шубин был сослан в Сибирь «за всякие лести». Что имелось в виду под этим — не ясно. Известно лишь, что Шубин провел на каторге десять лет и был освобожден только в 1742 г., причем курьер с большим трудом нашел лишенного имени и фамилии арестанта34.
Так и жил «малый двор» своими большими и малыми заботами, и неизвестно, какая бы судьба ожидала Елизавету и ее людей, если бы со смертью Анны Ивановны в октябре 1740 г. не стал стремительно раскручиваться клубок событий, уже известных читателю.
Сразу отметим, что Елизавета не принимала никакого участия в совершавшихся в то время переворотах. Вместе с Анной Леопольдовной, приходившейся ей племянницей, она сидела у постели умирающей Анны Ивановны и в истории с назначением регентом Бирона, как и позже в свержении его, никак не фигурировала. Но нейтралитет, некоторая отстраненность от придворных интриг — позиция, ставшая привычной для цесаревны еще при жизни Анны, никого не вводила в заблуждение относительно ее возможной роли в придворных делах и ее нереализованных прав на русский престол. Перед смертью Анны кандидатура Елизаветы как преемницы престола при дворе всерьез не обсуждалась, но об ее участии в предполагаемом регентском совете, в различных брачных комбинациях династического характера иностранные дипломаты писали много. Все они заметили, что одним из первых шагов Бирона-регента было увеличение пенсии Елизавете. В этом не без основания усматривали стремление регента наладить с цесаревной добрые отношения и устроить матримониальные дела семейства Бирона, давно мечтавшего породниться с царствующей династией. Есть сведения о встречах и длительных беседах Бирона с Елизаветой. Возможно, цесаревна, как и все при дворе, боялась временщика и была вынуждена мириться с его обществом. Однако весьма характерно, что в царствование Елизаветы Бирон провел ссылку не в Березове или Пелыме, а в Ярославле, где условия жизни были несравнимо лучше, чем в Сибири. Не менее галантно обращался с Елизаветой и сменивший Бирона Миних, тоже многократно посещавший цесаревну, что вызывало большое беспокойство у Брауншвейгской фамилии.
Внимание временщиков к Елизавете было не случайным, а вынужденным, ибо они не могли не считаться с теми силами, которые, как предполагалось, стояли за дочерью Петра. Все знали о ее популярности в гвардейской среде. О симпатиях гвардии к цесаревне свидетельствовали многочисленные дела в Тайной канцелярии, начатые при Анне Ивановне и Иване VI Антоновиче. Правителей не могли не настораживать признания, подобные тем, которые делали прапорщик Преображенского полка А. Барятинский и Ю. Долгорукий и за которые они в 1737 г. поплатились головой: «…так они [гвардейцы] цесаревну любят и ей верны, что умереть готовы, если она наследницей желает быть»; «есть у них человек с триста друзей, которые для услуг цесаревне будут готовы»35. Да и в ходе следствия по делам солдат к офицеров, арестованных в период кратковременного регентства Бирона, стало известно, что в гвардейской среде Елизавету считали несправедливо обойденной в завещании покойной царицы.
Весьма показателен следующий эпизод, связанный со свержением Бирона. На следствии 1742 г. по делу Миниха выяснилось, что он, воодушевляя гвардейцев на переворот 7 ноября 1740 г., сказал им: «Хотите ль вы государю служить? Ведаете, что регент есть, от которого государыне цесаревне (здесь и далее курсив мой. — Е. А.), племяннику ея принцу Иоанну и родителям его есть утеснение, и надобно его (Бирона. — Е. А.) взять…» На очной ставке с гвардейцами Миних признался, что сказал им так, дабы «их, гренадеров, во исполнение воли принцессы Анны анкуражировать». Иначе говоря, Миних в своем обращении к солдатам искусно увязал судьбы Брауншвейгского семейства и Елизаветы в надежде, что упоминание дочери Петра гарантирует успех предприятия в пользу брауншвейгцев. Несмотря на то что все эти сведения были получены позже, при Елизавете, и — что немаловажно — в застенке, им можно доверять: еще 13 июня 1741 г., т. е. задолго до допроса 1742 г., Э. Финч писал в Лондон, что когда солдаты шли свергать Бирона, то полагали, что «они идут постоять за матушку Елизавету Петровну, т. е. за добрую мать Елизавету, дочь Петра»36.
Симпатии гвардейцев делали Елизавету опасным политическим конкурентом. Бирон, опасаясь гвардии, вызвал в Петербург несколько армейских полков, рассчитывая на их полное послушание правительству. На следствии 1741 г. он признал, что и при жизни Анны, и во время своего регентства не раз говорил о том, что «лучше в тех (гвардейских. — Е. А.) полках солдатам быть не из дворян, а дворян производить в офицеры, понеже оные чрез многие годы в солдатстве продолжаются без произвожения». Смысл «заботы» Бирона о гвардейцах очевиден. Думается, если учесть все эти обстоятельства, не покажется особенно преувеличенным следующее сообщение французского посланника И.-Ж. Шетарди, переданное им со слов Елизаветы: «…Миних, придя к ней с пожеланиями счастья в Новый год, был чрезвычайно встревожен, когда увидел, что сени, лестница и передняя наполнены сплошь гвардейскими солдатами, фамильярно величавшими эту принцессу своей кумой (Елизавета часто приглашалась подобно Петру в крестные детей гвардейцев. — Е. А.); более четверти часа он не в силах был прийти в себя в присутствии принцессы Елизаветы, ничего не видя и не слыша»37. Тревогу Миниха понять можно. Описанная Шетарди сцена происходила на новый 1741 год и по времени совпала с началом заговора, закончившегося переворотом в пользу Елизаветы.
Именные списки лейб-кампании Елизаветы — т. е. списки тех, кто совершил переворот 25 ноября 1741 г., — позволяют уточнить вопрос о социальной опоре Елизаветы. Казалось бы, что тут уточнять? Все и так известно. Гвардейцы были той силой, на которую опиралась Елизавета, начав заговор против правительства Анны Леопольдовны. Гвардия — это дворянство, служившее в привилегированных полках. Именно дворяне, одетые в гвардейские мундиры, и пошли за дочерью Петра. Однако не будем спешить.
Именные списки содержат подробные сведения о прохождении службы гвардейцами, участвовавшими в перевороте в пользу Елизаветы, об их семейном положении, пожалованиях, взысканиях, грамотности и — что особенно ценно — об их социальном происхождении. Списки показывают, что переворот осуществили 308 гвардейцев, из них лишь 54 человека, или 17,5 %, происходили из дворян, 137 человек, или 44 %,— из крестьян, 25 человек — из однодворцев, 24 человека составляли дети церковников, еще 24 человека — солдатские дети, 14 человек — бывшие холопы или их дети. Кроме того, в реестрах упомянуты бывшие монастырские служители, казаки, инородцы, посадские и купцы. Всего выходцев из «разных чинов» (кроме дворянства и крестьянства) было 117 человек, или 38 %. Вместе с крестьянами они составляли 82,5 % (254 человека) общей численности участвовавших в перевороте гвардейцев38. Иначе говоря, Елизавета была возведена на престол гвардейцами, происходившими в основном не из дворян.
