Федор Успенский - История Византийской Империи. Том 3
«Всемилостивейший владыко! Я не прошу тебя ни о чем во имя наших прежних отношений и взываю к тебе во имя человеческих прав. И варвары и эллины, раз присудив человека к смерти, отнимают у него жизнь; но если кому оставляют жизнь, то не принуждают его голодом и страданиями к насильственной смерти. Я же должен влачить жизнь, которая заставляет меня желать смерти, я нахожусь под стражей, у меня отняли все имущество, я отрезан от сношений с людьми. Зачем у меня отняли книги? Если я не хорошо поступил, то мне нужно дать как можно больше книг и вдобавок учителя, чтобы я скорее узнал свои ошибки. Не допусти, чтобы история передала потомству неслыханный рассказ, что когда-то был царь, забывший милость и сострадание: своего архиепископа, которого уважал как друга и любил как второго отца, из рук которого принял помазание и высшие знаки царской власти, которым был любим выше всего и которому давал торжественные клятвенные уверения, — этого-то архиепископа тот царь подверг изгнанию, нищете и бесчисленным страданиям!»
Василий сам по себе был расположен к Фотию, но в данном случае он является жертвой сильной партии, против которой вел борьбу Фотий, — партии патриарха Игнатия.
От Фотия остались еще две беседы по случаю нашествия руси на Константинополь. Это знаменитый поход Аскольда и Дира (860), о котором мы, может быть, ничего бы не знали, так как о нем нигде в другом месте не было записано. В этих речах Русь в первый раз называется своим именем и впервые характеризуется реальными чертами. Нечего и говорить, как важен для нас, русских, этот памятник, к которому мы будем иметь случай обратиться ниже. В ближайшем и отдаленном потомстве, равно как в исторической литературе, имя Фотия имеет защитников и порицателей. И могло ли быть иначе по отношению к деятелю, который пять раз подвергался церковному отлучению и который в одном из своих писем довольно едко выражается насчет неосторожной раздачи анафемы со стороны церковной власти своим политическим противникам. Византийская Церковь долго колебалась в признании за ним права на внесение в церковные диптихи, канонизация его последовала только в 1860 г. Западная Церковь не может забыть тех резких обличений и упреков, которые и доселе остаются камнем преткновения и соблазна во взаимных отношениях между Восточной и Западной Церковью.
Глава II
КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ
Шестидесятые годы IX столетия в истории империи отмечаются удивительным культурным подъемом и оживлением миссионерской деятельности между языческими народами Северо-Восточной и Юго-Восточной Европы. Как высокая степень просвещения многих деятелей этого времени, родившихся и воспитавшихся в иконоборческую эпоху, так и необычная напряженность, с которой предпринимается и настойчиво ведется миссионерская деятельность, а с ней вместе расширяется сфера политического влияния империи на народности, стоявшие еще вне христианской культуры, — все это представляет в себе много загадочного и недостаточно разъясненного и долго еще будет привлекать к себе неудовлетворенное любопытство историков. Во всяком случае как к патриарху Фотию, так и к Кириллу и Мефодию, которым принадлежит главная роль в неожиданно обширной и весьма успешной христианской миссии, распространившей духовную власть Константинопольского патриархата на новые земли, нельзя не относиться с особенным чувством почтительного уважения и признательности за совершенный ими подвиг обращения в христианство славян и наших предков, русских. Хотя ближайшие обстоятельства, при которых происходило обращение славян в христианство и перевод Священного Писания на славянский язык, остаются скрытыми и, по-видимому, навсегда останутся спорными, тем не менее в ряду исторических фактов времени Михаила III и Василия Македонянина нет таких, которые бы равнялись с миссионерской деятельностью Кирилла и Мефодия и с вызванными ею многообразными влияниями и историческими последствиями. Так как борьба между Римом и Константинополем из-за политических и церковных притязаний в средние века нашла себе наиболее ясное и для всех понятное выражение в плодах просветительной миссии между славянами Кирилла и Мефодия и самый вопрос о разделении христианства на две половины не может быть в полноте представлен без изучения дела славянских просветителей, то понятно, что в истории Византии необходимо предоставить широкое место [4] обстоятельствам жизни и деятельности солунских братьев.
В IX в. славяне полагают начало сосредоточения своих сил и образования государств. Признаком того, что известная группа колен выходила из состояния розни и брожения и вступала в число государств, было тогда просвещение христианством и церковная организация. Теперь новые княжества, королевства и империи могут возникать посредством дипломатических переговоров и соглашений; тогда первым условием признания известного народа в качестве европейского было требование, чтобы он принял христианство. Христианство было громадной политической и моральной силой в руках крещеного языческого князя, ибо оно давало ему образец государственного устройства и верных слуг, чтобы провести новую организацию. Из среды духовенства выходили тогда министры, канцлеры, государственные секретари, а на Западе — губернаторы и военачальники. Церковь давала направление всей политической жизни в Европе. Оставаться в язычестве народу, поселившемуся близ границ Западной или Восточной империи, было невозможно, как нельзя ныне, разорвав дипломатические сношения со всеми государствами, не рисковать потерей всего.
Эпоха деятельности свв. братьев, таким образом, была в высшей степени знаменательной в истории славянства. От первых шагов славян на новом политическом поприще зависело многое, именно тогда ставился на очередь вопрос: что могли противопоставить славяне греческим и латино-германским влияниям? Окажется ли у них такое живое народное начало, которое бы легло в основание их национальной жизни, или же подчиненность, подражательность и усвоение иностранных образцов должны сделаться их вечным уделом? Ставился вопрос как о политическом, так и о народном начале у славян. И этот вопрос своевременно и весьма благоприятно для славян разрешен был славянскими просветителями.
Прежде всего следует заметить, что проповедь у славян Кирилла и Мефодия не ограничивается местом и временем, в котором лично подвизались свв. братья. Как сказания о ближайших учениках и апостолах Христовых расширяют круг их путешествий и личной христианской миссии до отдаленных стран, так и просветительная деятельность Кирилла и Мефодия, по всей вероятности ограничивавшаяся Южной Русью, Моравией и Паннонией, захватила своими последствиями все племена и места, в которых раздавалась славянская речь. Болгаре, сербы (лужицкие), чехи, поляки и русские не только считают для себя честью связать начало распространения у себя христианства с именем Кирилла и Мефодия, но и долго усвояли себе церковный чин, отличающий православие от католичества. Чем больше обострялись отношения между Востоком и Западом, чем больше разностей возникало в вероучении и в церковной практике между Римом и Константинополем, тем выше и выше поднимался авторитет свв. братьев и тем теснее их дело срасталось с вопросом о славянском национальном самосознании и политической самобытности.
Область личной деятельности свв. братьев несомненно была тесней, чем можно о том судить по народным преданиям, сохранившимся почти у каждого славянского племени. Плоды проповеднической деятельности не во всех славянских землях сохранились, ибо часть славян подверглась в разное время другим влияниям, пришедшим из Рима и разносимым латинским духовенством. В целости сохранили оставленное Кириллом и Мефодием наследие русские, болгаре и сербы. Но другая сторона просветительной деятельности славянских первоучителей носит в себе гораздо больше вековечности и до настоящего времени остается вне изменений. Славянский язык перевода Священного Писания есть памятник всеславянский. Посредством христианства славянские народы введены в круг европейских, при помощи литературного языка приобрели средство усвоить себе плоды знаний, переданных Византией. Были весьма трудные эпохи в жизни славянства, когда ни одно почти племя не было самостоятельным, находясь под чуждой и иноверной властью, когда еще не стала русская Москва третьим Римом, — в эти эпохи почти единственным деятельным началом, оберегавшим славян, был богослужебный их язык и литературные предания, связанные с языком Церкви и с именами Кирилла и Мефодия.
Значение Кирилла и Мефодия в восточноевропейской истории с течением времени приобретает все более широкое распространение. Для меня лично с изучением этого вопроса соединяются самые первые шаги научной деятельности в 1870 г., к нему я снова обращался в 1885 г., — и, наконец, в настоящее время, для составления этой главы по истории Византии, мне вновь пришлось пересмотреть и обдумать тот же самый литературный материал [5]. ' Трудно изобразить словами, какой большой шаг вперед сделан в области изучения источников, относящихся к Кириллу и Мефодию, и как расширился интерес не только в славянских, но и в иностранных литературах к внесению нового света в эту эпоху бесспорно всемирной исторической важности (1). Если мало подвергся переменам вопрос о месторождении, детстве и первоначальном воспитании святых братьев, равно как об исключительно счастливых условиях образования при дворе и под руководством знаменитого Фотия, то в весьма значительной степени поколебалось отношение к источникам, на основании которых восстановляется жизнь и миссионерская деятельность Кирилла и Мефодия. Вследствие перенесения тяжести с Паннонских легенд на другие источники должна была измениться и точка зрения на святительскую деятельность архиепископа Мефодия и на причины, породившие столько споров и раздоров между Римом и Константинополем из-за вопросов о славянском языке в богослужении.
