Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
Однако, как бы то ни было, существование серьезных оппонентов, пристрастных и даже недобросовестных критиков я считаю благом. Они не дают успокоиться и почивать на лаврах, держат все время в форме и стимулируют поиски новых аргументов и более убедительных доказательств. Вот почему человеку повезло, если у него хорошие враги. Именно поэтому Петр I на праздновании победы под Полтавой в 1709 г. провозгласил тост за своих «хороших врагов» — шведов: «Пью за здоровье моих учителей в военном искусстве!» Никто тебе не враг, а все они тебе — учителя.
В таком состоянии на настоящий момент находится диспут вокруг книги «Благосостояние». Я смотрю на него как на спор двух принципиальных концепций истории России — оптимистической и пессимистической. От того, в чью пользу он разрешится, во многом зависит дальнейшее развитие историографии.
Недавно вышло 2-е русское издание «Благосостояния», а также английское и китайское. Не сомневаюсь — дискуссия продолжится. Надеюсь, и ее уроки будут учтены.
От парадигмы к мифу (ответ Б.В. Ананьичу[6])
Лестно, что на мою статью обратил внимание признанный знаток С.Ю. Витте. Однако его критика, на мой взгляд, оказалась сильно уязвимой. Б.В. Ананьич (далее — Б.А.) в принципе не согласен с новым антропометрическим подходом к решению проблемы благосостояния населения, называя его «бухгалтерским»: «Нахожу такой метод абсолютно не корректным. Чисто бухгалтерский подход к событиям прошлого, без оценки исторических реалий (как это сделано в статье Б.Н. Миронова) не может служить основанием для того, чтобы представить читателю благостную картину экономического развития России на рубеже XX в.» (курсив мой. — Б.М.){18}. При этом, однако, чтобы опровергнуть мои выводы, он обращается к бухгалтерским расчетам относительно фискальной политики — к сожалению, делает это не по стандартам настоящей бухгалтерии, — оставляя в стороне все экономические реалии, проанализированные в моей статье: железнодорожное строительство, тарифную политику, поощрение экспорта и государственное регулирование цен, повышение доходов крестьян и зарплаты рабочих, которые, таким образом получается, не являются историческими реалиями.
1. Налоги: тяжелы или легки?
«Голод (1891–1892 гг. — Б.М.), — пишет Б.А., — стал следствием не только неурожая, но и фискальной политики Министерства финансов, которое тогда еще возглавлял И.А. Вышнеградский. За двадцать лет с 1880 по 1901 г. прямые налоги дали прирост всего в 50 млн. руб. Доходы от них увеличились с 172,9 до 220,9 млн. руб. За это же время доходы от косвенного обложения возросли на 108%: с 393 до 819,6 млн. руб. Причем особенно значительный их рост падает на министерство С.Ю. Витте, ибо с 1880 по 1892 г. доход от косвенного обложения увеличился на 37%, а с 1892 по 1901 г. — на 50%»{19}.
Голод 1891–1892 гг. случился до того, как С.Ю. Витте возглавил Министерство финансов, и поэтому он не может нести за него ответственность. Однако если уже речь зашла о голоде, то неурожаи 1891–1892 гг., как показал А.С. Нифонтов, явились печальным эпизодом в пореформенном развитии сельского хозяйства, а не проявлением его кризиса. В 1860–1890-е гг. земледелие успешно развивалось за счет увеличения посевов, но главным образом урожайности, причем самые высокие темпы приходились на 1890-е гг.: чистые сборы хлебов и картофеля на душу населения в 1860-е гг. выросли на 2% сравнительно с предшествующим десятилетием, в 1870-е гг. — на 12%, в 1880-е гг. — на 4%, в 1890-е гг. — на 17%{20}. Спад хлебных сборов в 1891–1892 гг. был «признаком уже примитивного капиталистического земледелия — хищнического использования быстро истощавшихся черноземных почв)»{21}, иначе говоря, болезнью развития, а не упадка.
Но и фискальная политика не имела отношения к голоду, так как само по себе увеличение налогов не является доказательством обнищания народа — необходимо оценивать не рост, а тяжесть налогов по их доле в доходах. Это требование Б.А. не выполнил. Что же происходило на самом деле?
В пореформенное время в налоговой политике произошло три важных изменения. Во-первых, к платежу прямых налогов правительство привлекло все население, включая многочисленные группы населения, прежде от них освобожденные: дворяне и чиновники, казаки и национальные меньшинства. В то время как в дореформенное время прямые налоги платили крестьяне и мещане (подушную подать), а купцы — гильдейские пошлины[7].
Во-вторых, с начала 1860-х гг. российская налоговая система стала переходить с подушного принципа на подоходный, в результате чего тяжесть налогового бремени перемещалась с бедных на зажиточные слои населения. По расчету, сделанному в Министерстве финансов в 1859 г., «высшие классы», или неподатные сословия, обеспечивали поступление в казну 17% доходов (главным образом за счет косвенных налогов), а «низшие классы», или податные сословия — 76%; 7% государственных доходов приносили монетная, горная и другие регалии и государственное имущество. В 1887 г., по расчету известного финансиста Н.П. Яснопольского, эти источники доходов стали соотноситься как 38:55:7 (вместо 17:76:7). Для сравнения в Великобритании это соотношение составляло 52:40:8, во Франции — 49:30:21, в Пруссии — 30:29:41). Из общей суммы собственно налогов (без регалий) на высшие классы в 1859 г. приходилось 18%, на низшие — 82%, а в 1887 г. соответственно — 41% и 59%. Другими словами, тяжесть налогов для высших классов увеличилась почти в 2,3 раза{22}. Эта тенденция в дальнейшем усиливалась.
В-третьих, в налоговой системе значение косвенного обложения повышалось, особенно при С.Ю. Витте. Но благодаря этому, справедливо считает М.К. Шацилло, податное бремя еще более сместилось с крестьянства на относительно зажиточные городские слои, так как косвенные налоги ложились главным образом на горожанина{23}. Спички, нефть, табак, сахар и даже водка потреблялись в большей степени в городе. Питейный доход с сельского населения в 1901 г. дал в государственный бюджет 143,9 млн. руб.{24} из 476,3 млн. руб. общего питейного дохода этого года{25}, т.е. 30,2%; в 1912 г. соответственно — 256,3 млн. руб.{26} из 953 млн. руб.{27}, т.е. 26,9%. В целом в 1901–1912 гг., поданным А.Л. Вайнштейна и А.М. Анфимова, на долю крестьянства приходилось лишь 32% всех налогов и платежей{28}, а его доля в населении превышала 83%{29}. Получается, норма обложения у сельского населения к началу XX в. резко понизилась и стала в 3,6 раза меньше, чем у городского населения.
Отсюда, конечно, не следует, что деревня была обложена налогами слабее, чем город. Для ответа на вопрос, чья налоговая нагрузка — горожан или селян — больше, необходимо знать платежеспособность тех и других, а также и остаток средств после уплаты налогов. Скорее всего, для состоятельных горожан налоги являлись менее обременительными, так как их доходы в абсолютном значении намного превышали крестьянские. Этот вопрос требует специального изучения. Однако более существенно другое — на покрытие прямых налогов в пореформенный период крестьяне стали расходовать меньшую часть своих доходов (табл. 1).
Таблица 1 Тяжесть прямых налогов для крестьянства Европейской России в 1849–1858 и 1877–1901 гг. (в руб. золотом){30} Губернии 1849–1858 гг. 1877–1901 гг. Валовой доход на д.н., руб. Налоги и подати Валовой доход на д.н., руб. Повинности земледелие промыслы итого руб. % земледелие промыслы итого руб. % Центрально-промышленные 14,4* 7,7* 22,1* 4,9* 22,1* 17,4 25,5 42,9 2,4 5,59 Земледельческие — — — — — 33,1 10,0 43,1 2,5 5,80 В среднем** — — 22,6** 3,9** 17,4** — — 54,20 3,01 5,60Примечания:
