Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 17. Царствование Петра I Алексеевича. 1722–1725 гг.
Было еще третье неприятное дело с польским королем. Мы видели, что старшая племянница царя, Анна Ивановна, была выдана замуж за герцога курляндского; но вскорости после брака молодой герцог умер, и ему наследовал старый, неспособный и нелюбимый дядя его Фердинанд, последний из Кетлеров. Молодая вдова, обеспеченная брачным договором в Курляндии и оставшаяся здесь, племянница могущественного царя, не могла остаться долго без женихов, тем более что с ее рукою был тесно связан вопрос о курляндском наследстве. Король Август предложил Петру выдать ее за принца саксенвейсенфельского с обещанием хлопотать у Речи Посполитой, чтоб она согласилась на отстранение Фердинанда от курляндского престола, который займет принц вейсенфельский. Петр согласился, и было положено, что король в восемь недель пришлет ратификацию брачного договора. Но прошло шесть месяцев, а ратификация не присылалась, и царю дали знать об интригах Августа при венском дворе. Между тем прусский король предложил Петру выдать Анну за своего двоюродного брата, маркграфа Филиппа бранденбург-шведского. Видя в сближении с бранденбургским домом гораздо более выгоды, чем с саксонским, опасаясь, чтоб Август не провел и тем «не учинил афронту племяннице», и зная, что прусский король имеет многие, и справедливые, претензии на герцогские имения в Курляндии и многие из них у него в залоге, Петр принял предложение и не хотел переменить своего намерения и тогда, когда министр короля Августа в Петербурге барон Лос объявил, что ратификация его государя получена им. Август II оскорбился, тем более что ему было очень тяжело передать Курляндию во враждебный бранденбургский дом. Когда Лос стал делать выговоры царским министрам, то ему отвечали, что «царское величество волен в своем домашнем деле сделать по своей воле» и что о курляндском наследстве в договоре с прусским двором ничего не постановлено.
Долгорукий доносил, что в Польше становится трудно. Король Август сближается с Австриею, сватает сына своего за эрцгерцогиню; цесарь, заключив мир с турками, хочет вытеснять русские войска из Мекленбурга и принуждать царя к северному миру, хочет поджигать польский сейм против России и вообще всякой противности во всех сторонах царю ищет; поляки страшно озлоблены на Россию за частые переходы ее войск через их земли и ведут частые сношения с турками и татарами. Французский посланник Безанваль говорил Долгорукому, что надобно остерегаться цесаря, который, конечно, старается поднять турок и поляков против России; из желания служить царскому величеству Безанваль советовал обходиться с поляками поласковее, чтоб не оттолкнуть их к Австрии. Княгиня Рагоци рассказывала Долгорукому, что поляки часто советуются, как бы начать сопротивление против русских войск. «Подтверждаю, – писал Долгорукий, – что теперь в поляках к вашему величеству есть великая перемена: и доброжелательные удаляются». Коронный канцлер Шембек, уверяя в своей преданности царю, говорил Долгорукому, что царь всю прежнюю дружбу, труды и разорения короля и Речи Посполитой забыл, положился во всем на новых бесполезных друзей, Францию и короля прусского; прусский король и так ни за что получил Померанию. Эта дружба цесарю и всем другим державам внушает подозрение, а Речь Посполитая все более и более разоряется русскими войсками, которые через земли короля прусского проходят на своем пропитании и этим обогащают его подданных, а в Польше все даром берут; и теперь генерал князь Репнин уже от своей границы повернул назад и подошел к Данцигу, а король и Речь Посполитая нимало не виноваты в том, что не могут, по правам, без сейма утвердить Данцигской конвенции; трактат курляндский с принцем вейсенфельским отвергнут, чем король на весь свет опозорен, а Речь Посполитая, всегда боявшаяся Пруссии со стороны курляндской, думает, что этим способом царское величество желает оторвать Курляндию от Польши и передать Пруссии; маркграфу бранденбургскому стать герцогом курляндским Речь Посполитая никогда не позволит, а принца Вейсенфельса не только курляндцы желают, но и все поляки его любят. Безанваль внушал, что двор саксонский хлопочет у двора цесарского о передаче польского престола сыну Августа II; оба двора хотят ссорить поляков с царем и хотят разделить Польшу между собою; что при нынешнем мирном трактате у цесаря с турками цесарские министры возбуждали Порту против России, о чем и теперь стараются; король Август за тем же отправил от себя в Константинополь француза Ламака; шведскому королю дворы венский, английский и голландцы предлагают, чтоб не заключал мира с Россиею, обещая помочь ему возвратить все завоевания царя. Долгорукий не нашел другого способа противодействовать враждебным движениям, как разглашать под рукою, что русские войска присланы в Польшу не для одного исполнения Данцигской конвенции, но больше для пользы Речи Посполитой, потому что король Август посредством венского двора хочет сделать сына преемником своим в Польше. Долгорукий просил царя прислать подарков, «понеже в таком случае без того быть невозможно».
«Внушайте полякам, – писал царь Долгорукому, что мы о противных намерениях короля их и цесаря хорошо известны: наш общий с Речью Посполитою интерес не может допустить их до исполнения своих намерений; для этого мы и держим в Польше репнинский корпус, и если увидим умножение опасности, то будем принуждены и еще знатное число войск наших в Польшу ввесть и уже велели им приблизиться к польским границам. Обнадежьте всех, что мы с королем шведским без включения Речи Посполитой мира не заключим; был бы допущен и королевский полномочный министр на конгресс, если бы был поляк, а не саксонец и имел свое полномочие от Речи Посполитой. Примите заранее свои меры, чтоб будущий сейм разорвался, чтоб на нем ничего не было постановлено ко вреду нашему и по желанию королевскому и цесарскому подущению. Соболей и камок на раздачу вам пришлем на две тысячи рублей. О курляндском деле внушайте, что я отстранил брак принца вейсенфельского именно потому, что узнал о вредных замыслах короля Августа насчет наследственности саксонской династии в Польше, а принц вейсенфельский королю свой; относительно же бранденбургского брака договорено, чтоб Курляндии быть всегда беспрекословно под протекциею короля и Речи Посполитой под правительством особенного герцога. Для собственного вашего сведения объявляем, что мы держим войска в Польше для предостережений замыслов короля Августа и цесаря против нас и короля прусского, особенно чтоб король прусский, испугавшись войск цесарских, не отстал от нас; и так крайняя нужда требует, чтоб наши войска еще несколько времени в Польше постояли, пока мы увидим, чем кончатся переговоры на Аланде. Мы отовсюду получаем известия, что король Август на нас очень злобен за то, что мы никак не вошли в его план раздела Польши или установления в ней самодержавия, даже не согласились признать наследственность саксонской династии в Польше, о чем его министры нам беспрестанные предложения делали; еще недавно барон Лос предлагал нам выдать племянницу или дочь нашу за сына королевского».
В начале октября начался сейм в Гродне, куда за королем отправился и Долгорукий. Дело началось дурно; поднялись страшные крики против русских войск, грозили посполитым рушеньем. Долгорукий писал царю: «Если бы при нынешнем случае не было в Прусах наших войск, то я в поляках никогда бы не сомневался; не только цесарь или Порта, но и король не мог бы ничего сделать. и навеки были бы поляки наши приятели; а теперь очень сомнительно, не было бы посполитого рушенья и не приняли бы поляки какой-нибудь протекции, враждебной нам, потому что нет ни одного человека, кому бы не были противны наши войска, что королевскому интересу великая помощь. Зная о всех внушениях полякам, король изволит на меня смотреть немилосердым оком, приватной аудиенции мне не дал, велел сказать, что при нынешнем случае со мною секретно говорить не может; если у меня есть какое дело, чтоб я говорил публично при всей Речи Посполитой. Разорвать сейм очень трудно, потому что ни к каким другим делам не хотят приступить, пока наши войска не будут выведены; все наши доброжелатели и гетманы опасаются со мною секретно говорить и ко мне с визитом боятся ездить, ибо послы сеймовые кричат, что они виноваты в присутствии русских войск в Польше и что за это берут от царя пенсии. Когда я бываю при дворе, то за мною ходят шпионы, все подслушивают и не допускают поляков говорить со мною секретно; а когда к кому-нибудь приеду, то непременно в то же время приедет и кто-нибудь с королевской стороны». Подать представление насчет гонения на православных Долгорукий не имел возможности.
На сейме решили отправить царю письмо с просьбою, чтоб велел вывести свои войска из Польши. Король добивался, чтоб определено было заранее посполитое рушенье и когда пришлется неудовлетворительный ответ от царя, то король имел бы право немедленно же назначить время и место для сбора; но встретил сопротивление, особенно со стороны Литвы и Волыни, которые требовали ждать царского ответа, и если придет ответ благоприятный, то и посполитое рушенье не нужно; если же неблагоприятный, то пусть король соберет экстраординарную конную раду, на которой и определено будет посполитое рушенье. Приближался срок сейму, 3 ноября. Долгорукий подкупил посла. Ошмянского повета Корбута, который накануне срока прокричал свое «не позвалям» и скрылся в монастыре; король и его приверженцы деньгами и обещаниями уговорили Корбута, и 3 ноября, в последний день, привезли в карете на сейм. Здесь король, не вставая, сидел день и ночь и половину другого дня, заперши ставни у окон, без свеч и таким образом из двух дней и ночи сделали один день, многие послы спали, многие ушли. Решили сейм отложить, но срок и место отдали в королевскую волю; также дали ему право, смотря по обстоятельствам, созвать посполитое рушенье. «Я никогда в Польше короля таким сильным и владетельным не видал, как на нынешнем сейме, – писал Долгорукий, – точно самодержец! Но если изволите милостиво на прошение о выводе войск отвечать, то, думаю, не только посполитого рушенья, и сейма не будет, и не вижу, чтоб мог король против вашего величества что в Польше сделать».