Владимир Земцов - 1812 год. Пожар Москвы
Во второй половине дня 14 сентября части Великой армии начали вступать в Москву. Первое впечатление о Москве как об азиатской столице сменилось более сложными чувствами. «Мое удивление (из-за отсутствия жителей. — В.З.) при вступлении в Москву было смешано с восхищением, — вспоминал в письме своему отчиму интендантский чиновник Проспер, — ибо я ожидал увидеть деревянный город, как говорили мне многие, но, вопреки этому, почти все дома были из камня и в высшей степени элегантной и самой современной архитектуры. Особняки частных лиц были подобны дворцам, и все было богато и восхитительно»[927]. Москва по своему «величию, великолепию и блеску дворцов, которые она в себя включает, — писал жене Ж.П.М. Барье, шеф батальона 17 линейного полка, превосходит первые города мира…»[928]. Москва — «город великолепный по количеству дворцов и великолепных отелей, которые украшены. Этот город признан самым роскошным», — отписал генерал Л.Ж. Грандо полковнику Ж.Ф. Ноосу[929]. Полковник Ф.И.А. Паркез, приехавший в Москву только в конце сентября и увидевший город уже сгоревшим, тем не менее, не мог не воскликнуть: «Я нахожу, судя по тому, что осталось, что дворцы и вся архитектура есть лучшие, какие только могут быть. Все эти огромные дома покрыты железом и построены из кирпича, и очень хорошо устроены»[930]. Польский граф майор П. Дунин-Стжижевский прибыл в Москву также уже после первых пожаров. Однако в письме жене написал, что город, «хотя и сгоревший в очень значительной части, нам показался все же в высшей степени великолепным… Все дворцы огромны, непостижимой роскоши, восхитительны по архитектуре — в планировке, по [своим] колоннадам. Интерьеры этих огромных строений украшены с отменным вкусом; начиная с вестибюлей, лестниц, вплоть до чердака, — все совершенно. Видел статуи в натуральную величину очаровательной работы, античной бронзы, держащие канделябры в 20 свечей». И далее: «Французы, сами столь гордящиеся Парижем, удивлены величием Москвы, из-за ее великолепия, роскоши, которая равна тем богатствам, которые [в Москве] найдены, хотя город почти совершенно эвакуирован»[931]. Действительно, многие чины армии не могли удержаться, чтобы не сравнить Москву с Парижем. Москва — «это красивый город, — пишет су-лейтенант Л.Ф. Куантен, — он в 11 льё окружности. Все дома похожи на дворцы, улицы очень длинные. Наконец, утверждают, что он значительно красивее Парижа»[932]. «Представь себе, — пишет капитан конной артиллерии императорской гвардии Ф.Ш. Лист, — что Москва на 3 льё в окружности превышает Париж, говорят, что она в 10 льё. Однако в ней не так много жителей, как в Париже. И я нахожу ее более приятным и более нарядным городом, чем Париж. Улицы все очень широкие и удобные, особенно очень чистые»[933]. Москва «столь же значительна и так же велика как Париж», — заметил су-лейтенант Ж. Дав[934]. «Мы зашли в клуб, обставленный во французском духе…В Париже нет ничего похожего в таком роде», — отметит в своем дневнике о впечатлениях 14 и 15 сентября 29-летний аудитор Государственного совета, причисленный к военным комиссарам, А. Бейль (будущий великий Стендаль)[935]. Москва была до пожара «заполнена всем тем, чего только возможно пожелать…, такими предметами роскоши, какие можно найти только в Париже», — написал своей жене в Росток некто Борвот (Baurvott)[936]. Подобное стремление сравнить Москву с Парижем испытал и Наполеон. «Город столь же велик, как Париж», — напишет он 16 сентября в своем первом письме Марии-Луизе из Москвы[937]. «Мой друг, я пишу тебе уже из Москвы. Я не в состоянии составить представление об этом городе (Je n’avois pas d’idee de cette ville). В нем 500 дворцов столь же прекрасных, как Елисейский дворец (l’Elise Napoleon), обставленных по-французски с невероятной роскошью, многочисленные императорские дворцы, казармы, восхитительные госпитали»[938]. «Город Москва столь же велик, как Париж; это в высшей степени богатый город, заполненный дворцами всех князей империи», — говорилось в 19-м бюллетене Великой армии от 16 сентября, составленном, по всей видимости, под диктовку Наполеона[939]. Город «в высшей степени прекрасен», — пишет Наполеон о Москве 18 сентября министру иностранных дел Франции Ю.Б. Маре[940].
Москва, 8 октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор
В строках, которые император и солдаты его армии посвятили удивившей их возможности сопоставить Москву с лучшими городами Европы, не могли не проскользнуть наблюдения, свидетельствовавшие о безусловной особости, в представлении французов, русской столицы, которая роднила ее с городами Азии. Нередко эти черты внешней особости авторы дневников и писем связывали с русскими церквями и Кремлем. Еще 1 июля в беседе с Балашовым Наполеон изумлялся огромному количеству церквей в Москве, немыслимому в любом европейском городе[941]. «Я вошел (в Москву. — В.З.), восхищаясь красотой города, — записал 15 сентября в своем дневнике Пейрюсс. — Стены домов были различных цветов, купола сверкали свинцом и аспидом, другие золотом, представляя очень необычное разнообразие. Я шел между восхитительными дворцами»[942]. В Москве «240 церквей, каждая из которых, как все городские церкви, имеет 5 куполов. Это создает вид настоящего леса», — напишет Пейрюсс брату 22 сентября[943]. Был потрясен богатством и необычностью кремлевских соборов шеф батальона фузелеров-гренадеров императорской гвардии Л.Ж. Вьонне де Марингоне: «Мы остановились на несколько мгновений в экстазе, вызванном видом такого богатства, что не могли говорить»[944]. С высоты Кремля любовался «греческими церквями», «каждая из которых имеет 5 или 6 куполов, покрытых золотом или выкрашенных в зеленый цвет», 20 сентября Кастеллан[945].
Охрана армейского парка 3-го армейского корпуса у Владимирской заставы. Москва, 2 октября 1812 г. Худ. Х.В. Фабер дю Фор
Входя в Москву, которая потрясла захватчиков своими размерами, блеском и роскошью, Наполеон принял меры к тому, чтобы она не подверглась разграблению и пожарам от рук солдат Великой армии. Наполеон все еще вел «правильную» войну и надеялся, что «цивилизованное» вступление его войск во вторую русскую столицу с неизбежностью приведет к заключению мира. Пожары, начавшиеся уже в ночь с 14 на 15 сентября, Наполеон приписал исключительно случайностям, обычным во время военных действий.
15 сентября настроение в тех частях Великой армии, которые вступили в Москву, было уже далеко не радужное. «Мы были в намного менее веселом настроении, чем ранее, — записал 21 сентября о своих впечатлениях, относившихся к 15-му числу, Фантэн дез Одоард, — и горевали по поводу того, что все население, среди которого мы рассчитывали вести сладкую жизнь, исчезло; через несколько часов обнаружился и другой предмет разочарования, когда к нам стали приходить отдельные погорельцы. Хотя после Смоленска мы двигались не иначе как по пепелищу пожарищ, никто между нами не предполагал, что Москва, Святая Москва, будет предана огню как последняя деревня; но мы ошибались в отношении русской цивилизации. При первых известиях о пожарах Император, который, вероятно, разделял нашу беззаботность, был убежден в том, что они произошли по вине наших мародеров и, впав в гнев, отдал соответствующие приказы»[946]. Действительно, истинное положение дел и причины многочисленных пожаров, вспыхивавших то в одном, то в другом месте, стали очевидны для многих чинов Великой армии уже к 15 сентября. «Арестовано много русских, с фитилем в руке. — Записал 15-го в своем дневнике Кастеллан. — Наши солдаты смогли затушить огонь в нескольких местах, но не везде. Говорят, что губернатор Москвы отрядил солдат полиции для исполнения этой почетной миссии»[947]. Между тем, Наполеон продолжал, словно зачарованный, сохранять поразительное спокойствие.
Примерно в половине десятого 15-го сентября во многих районах Москвы начались сильные пожары. Весь горизонт стал не чем иным, как сжимающимся огненным кольцом. Утром 16-го Наполеон узнал, что огонь уже обступает Кремль. Отсвет зарева, который нельзя было не увидеть в окнах дворца, подтверждал это. И все же, написав тем утром письмо Марии-Луизе, Наполеон ни словом не обмолвился о пожаре! Он только отметил, что из Москвы «дворянство уехало; вынуждены были удалиться также и купцы, простой народ остался». И далее: «Мое здоровье хорошее, мой насморк прошел. Враг отступает, как говорят, на Казань. Прекрасное завоевание (Москвы. — В.З.) есть результат сражения при Москве-реке»[948]. Между тем, все разраставшийся огонь заставил Наполеона наконец-то осознать масштаб разыгравшейся трагедии. Согласно Сегюру, Наполеон в полной растерянности взволнованно ходил по комнатам и, бросаясь от окна к окну, восклицал: «Какое ужасное зрелище! Это они сами! Сколько дворцов! Какое необыкновенное решение! Что за люди! Это скифы (Quel effroyable spectacle! Се sont eux-meme! Tant de palais! Quelle resolution extraordinaire! Quels hommes! Ce sont des Scyth)»[949].
