Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси
«Drengir зовутся лишенные надела юноши, добывающие себе богатство или славу; fardrengir (от far — «поездка». — Е. М.) те, кто ездит из страны в страну. Konungsdrengir (королевские. — Е.М.) — это те, кто служит правителям. Drengir зовут и тех, кто служит могущественным людям либо бондам. Drengir зовутся люди отважные и пробивающие себе дорогу» (Мельникова 1977:187-188).
Этимологически dreng восходит к очень древнему семантическому полю; в основе — герм. *drangja, откуда готск. driugan. слав. «дружина», а с другой стороны — очень продуктивный корень drótt, drótts (Ковалевский 1977: 105). В языке саг и судебников drótt выступает в значении «хозяин», dróttin, охватывая все ипостаси владельцев и повелителей, от бонда до конунга. Более древнее значение — первичный титул свейских конунгов Drótt, со времен Одина и до времен Дюггви (Ynglinga saga, 17), возможно, связанный не только с drótts — «дружина», но и с Idrott, ijirott—«искусство» (дар Одина!), охватывавшим все виды высшей, с точки зрения человека варварского общества, деятельности — от умения слагать стихи-заклинания до искусства владеть мечом; drottkvett — особый, «дружинный» размер в поэтике скальдов (Стеблин-Каменский 1976: 21-24). Drótts — верховный судья в феодальной Швеции XIII в. (Кан 1980:31).
«Дренг» внутри этого пласта представлений, так или иначе раскрывающих отношения «вождь-дружина», фиксирует важный и трудноуловимый момент социального сдвига: все приведенные Снорри характеристики точно соответствуют аспектам социального статуса викинга, каким он восстанавливается по другим источникам. С другой стороны, в судебниках XI-XIII вв. дренг — это либо свободный человек без своего хозяйства, «добывающий богатство и славу», имеющий при этом право жить в чужой усадьбе (G., 35); либо, короче, — неженатый молодой человек, обязанный владеть неполным набором folkvapn, без лука и стрел (F., VII, 13, 15). Расшифровка Снорри была не просто ретроспективой, а опиралась на реальности XIII в., отражавшие заключительный этап жизни явлений, расцвет которых относится к эпохе викингов, когда в рунических надписях «дренг» выступает синонимом терминов «дружинник, хускарл, фелаги» (по походу викингов), вообще заключает в себе идею «братства по оружию» (Randsborg 1980:41). В сознании людей IX-XI вв., видимо, именно «дренги» отождествлялись с тем комплексом представлений, который для нас связан со словом «викинг» и который обозначил высвобождение из-под власти племенного сакрализованного вождя, Дротта, выход из подчиненной божественному авторитету племенной дружины на свободное поле деятельности; правда, с оттенком неполноправия и незавершенности.
Термин vikingr в социальной практике дренгов и хольдов употреблялся чаще в значении i vikingu — «в заморском походе» (Мельникова 1977:196). Снорри объясняет его как «морская рать» (ср. saskonungr!). По-прежнему в научной литературе сохраняются в силе этимологии др.-сев. vikingr от vik (залив) или аналогичного по значению макротопонима западной Норвегии «Викен» (Viken), равно как др.-сев. глагола vikja, совр. норв. vika, шв. avvika — ‘отъезжать’ (Vikingr 1998:1). Исконная семантика слова, впрочем (если отвлечься от ее дискуссионности), близка значениям hauldr и drengr — «воитель, витязь» (ср. фризск. и англ.-сакс. viting, vicing) (Thorson 1971:101-104).
При всей скупости данных социальная терминология древнесеверных памятников позволяет представить себе, во-первых, достаточно устойчивую, с элементами иерархичности, внутреннюю структуру дружин викингов: lid возглавили вожди, составлявшие иерархию (gramr, foringi, saekonungr); их влияние, видимо, было достаточно ограниченным, заметное место в дружинах занимали заслуженные, самостоятельные воины, может быть, ушедшие в поход бонды-одальманы или, скорее, их ближайшие полноправные наследники, hauldir; основной контингент состоял из молодежи, drengir, многие из которых были связаны в микрогруппы отношениями товарищества, felagi. Во-вторых, особенно в характеристиках последней группы выступает амбивалентность этого социального организма по отношению и к общинному ополчению, из которого он вышел, и к королевской дружине, в которую не вошел (в лучшем случае, на позднем этапе — как наемный временный контингент). Социальная незавершенность — на всех уровнях: «морские князья» — не вполне конунги (хотя и конунг может возглавить «морскую рать»; но в этом случае saskonungr — лишь одна из многих граней полного его статуса). Также и «лютые» — грамы, «вожаки» — форинти не тождественны херсирам и хавдингам (которые тоже могут, и с большими основаниями, собрать в поход морские дружины); «хольд» в конце концов из воина превращается в зажиточного крестьянина; «дренг», если не добился «богатства и славы», остается плохо вооруженным приживальщиком.
«Русь» рунических надписей острова Адельсё, близ королевской усадьбы на озере Мелар, напротив Бирки на острове Бьёркё, отображает эти градации, видимо, в Швеции «после 989 года», когда иерархия народного ополчения, прошедшая «фильтрацию» боевого опыта походов и дружин викингов, приобретала все более государственно-организованный и непосредственно подчиненный королевской власти конунга характер. Рунический камень U 16 сообщает:… han: uas: buta: bastr: і: пфі: hakunar — «… был из бондов лучшим в руси Хокона» (конунга Хокона Рыжего, 1073-1074?). Надпись на камне U 11 посвящена bryti: i: го}): kunuku — «брюти (смотрителю, надсмотрщику, старшему) в руси конунга». Словоупотребление «вся русь» (переданное древнерусской ПВЛ) — видимо, в оригинале allan ruр, равнозначное allan ledungr, allan almenningr — «всё войско, всё ополчение» (Ковалевский 1977:106,82; Славяне и скандинавы 1986: 202-204; Константин Багрянородный 1989: 298; Основания регионалистики 1999: 201-204 ). С другой стороны, именно материал древнерусских текстов позволяет определить в пределах IX-X вв. границу, когда термин «русь» становится синонимом понятия «дружина» (Петрухин 1985: 203-204). В социальной терминологии Швеции эпохи викингов это соответствует также соотношению видов войск Iedunger — grid, норв. Ieidangr — hird.
«Специализация» архаического значения ruр как ополченцев гребной допарусной «морской рати» свионов, в шведском Рослагене на восточном побережье страны удержавшаяся в средневековом «ледунге» Магнуса Эрикссона (1270), в общескандинавском масштабе начиналась, очевидно, «после 600 г.» с появлением первых парусных кораблей (снижавших актуальность «гребного» начального значения термина). Собирательное название морских экипажей и боевых контингентов «морской пехоты» викингов русь могло быть актуальным на Балтике VIII—IX вв., охватывая в X в. весь очерченный спектр «социальных ролей» викингов. В начале XI в., то есть именно тогда, когда появляются новые специализированные термины и для королевской дружины («хирд», «грид», «гридь» — в др.-русск.), и для военных наемных отрядов («тингалид», «верингар», «варяги»), «Русская Правда» Ярослава Мудрого оперирует новым производным термином русин, роусин. Социальный статус «русина» ст. 1 «Русской Правды» охватывает те же градации социальных ролей, что очерчены в рамках «движения викингов»: гридин любо коупчина любо ябетник любо мечник (т. е. княжеский дружинник, купец/торговый агент, сборщик даней или низший командный состав). Жизнь «русина» в этой статье, видимо, впервые приравнивается к цене жизни свободного «мужа» (аналог сканд. madr у словен ильменских), защищенной тремя кругами кровных родственников, и оценивается вирою в 40 гривен серебра (не самой высокой, по кодификации «Правды»), то есть княжеская дружина Рюриковичей лишь к XI в. добилась юридического равноправия с общинно-племенной структурой новгородцев (Лебедев 1987: 21-25). При этом в Новгороде XI в. таким «русином» мог стать не только находник-варяг или другой изгой, но и Словении, выходивший таким образом из крестьянской общинно-племенной организации, совершенно так же, как скандинавские бонды не несли ответственности за своих чад в дружине викингов или на королевской службе (Основания регионалистики 1999:203).
Параллелизм трансформаций скандинавских заимствований в древнерусской социо-военной терминологии: «русь» из rup и «гридь» из grid (спец. шведск., в значении княжеская дружина, отсюда грибница, ‘пир-шественная палата’ — Львов 1975: 281- 282) — указывает единое, взаимосвязанное и многолинейное направление социальной эволюции «движения викингов». Морфология и этимология русского ‘витязь’, если не непосредственно от др.-сев. viking, то от исходного и более раннего viting, vicing, при всей сложности путей языкового процесса, подтверждают глубокое и единое русло этой социальной эволюции на всем пространстве Скандобалтики. Пушкинские «тридцать три богатыря» —…тридцать витязей прекрасныхчредой из вод выходят ясных,и с ними дядька их морской…(А. С. Пушкин, «Руслан и Людмида»)
— донесли до вершин русской поэзии почерпнутый из глубин славянско-прибалтийского, ижорско-русского фольклора (переданного Ариной Родионовной Яковлевой, няней поэта, уроженкой дер. Кобрино с Ижорской возвышенности над южным побережьем Финского залива) таинственный и неуловимый образ «морской рати». Военная организация, принадлежность к ней «на заре истории туманной» Севера, были лишь одним из условий прочного социального статуса. В состязании племенных ополчений, отрядов викингов и королевских дружин исход определялся тем, какая из сил поставит под свой контроль основные механизмы распределения совокупного общественного продукта.
