Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
2-й бастион представлял развалины; единственные на нем два офицерских блиндажа были полуразбиты и близки к падению. «Пожар следовал за пожаром; погреба, служившие постоянной целью для неприятельских батарей, также ежеминутно угрожали взрывом».
Подвинувшись к Малахову кургану не далее 12 саженей и заняв свои траншеи стрелками, неприятель поражал штуцерным огнем всех, кто только показывался в амбразурах. Менее чем в несколько часов прислуга при орудиях бывала вся перебита, и в течение дня приходилось посылать к орудиям несколько смен людей, шедших на верную смерть. Огонь осадных батарей, то усиливаемый, то вдруг прекращаемый, держал гарнизон в постоянном ожидании штурма и принуждал обороняющегося придвигать свои резервы, с появлением которых неприятельские батареи открывали самую усиленную стрельбу и тем наносили жестокое опустошение в наших рядах.
В этом отношении неприятель не пренебрегал никакими средствами, чтобы только нанести наибольший вред стоявшим на укреплениях и часто беспокоил нас ложными тревогами. Так, однажды, часов в одиннадцать ночи, из английских траншей вдруг взвилось несколько сигнальных ракет, а вслед за тем послышался крик: «Ура! Вперед! Вперед!» – и открылась самая частая стрельба по 3-му бастиону. Полагая, что неприятель произвел внезапное ночное нападение, с бастиона сейчас же отозвали цепь. Англичане, заметив это, стали еще больше кричать, причем сами из траншей не вылезали. В темноте ночи нельзя было ничего разобрать, и потому, принимая меры к встрече незваных гостей, на бастионе расставили людей по банкетам и приблизили резервы. Англичане только того и ждали и открыли по бастиону самый убийственный огонь со своих батарей.
В таких случаях французы обыкновенно вторили своим союзникам, и над Корабельной летали тучи снарядов. Ракеты, бочонки с порохом, кучи гранат, пущенные за один раз, так и сыпались на бастионы.
Не было никакой возможности сосчитать число бомб, взрывавших землю даже на одном Малаховом кургане. Они падали целыми десятками вдруг, некоторые разрывались на земле, разбрасывая и коверкая все, что попадалось им на пути; другие врезывались в землю и столбами подымали ее кверху; иные разрушали укрепления, разбрасывали одежду батарей, мешки, людей, камни; иные разрывались на воздухе, засыпая всю окрестность своими осколками.
Все блиндажи были переполнены ранеными, многие из них лежали под открытым небом в ожидании ослабления огня или наступления ночи. Дороги с Кургана и 2-го бастиона были непроходимы от неприятельских снарядов и настолько опасны, что в течение трех дней нельзя было доставить на бастионы не только орудий и материалов, но даже ни одного ведра воды. При стоявшей в то время сильной жаре недостаток воды еще более усиливал страдания раненых. И в такое-то адское время на Малахов курган явилось несколько женщин, пришедших навестить и облегчить страдания своих раненых мужей, многие из них заплатили жизнью за смелую попытку добраться до кургана, но некоторые добрались благополучно и притащили с собой даже и детей.
Неприятель стрелял залпами; раненые валялись повсюду; товарищи и начальники перевязывали им раны, стараясь облегчить их страдания.
В последнее время смерть была так близко около каждого, что о ней никто не думал. Войска убывали у нас с каждым днем, с каждым часом, можно сказать, таяли как снег. Каждый поставленный тур стоил жизни нескольких человек, а об исправлении укреплений и говорить нечего – рабочие ложились там рядами. Под конец повреждения были столь значительны, что недоставало рук для их исправления, дошло до того, что заваленную амбразуру приходилось по необходимости прочищать своим выстрелом.
Наступали предсмертные часы многострадального города. Освещаемый заревом пожаров, взрывом мелких пороховых погребов и пожаром фрегата «Коварны», нагруженного двумястами бочек спирта, Севастополь накануне своей смерти был потрясен взрывом шаланды, перевозившей сто пудов пороха с Северной стороны города на Южную. Около 11 часов ночи, в то время когда две шаланды с порохом подходили к пристани, неприятельская ракета взорвала одну из них. Взрыв был так силен, что лестница на пристани была разрушена и лежавшие внизу ее пушки в несколько сот пудов были переброшены на верхнюю площадку, казармы, находившиеся в ста саженях расстояния, были потрясены, двери в них растворились и даже кровати больных были сдвинуты с места.
Ужасен был этот взрыв, но он был ничтожен в сравнении с тем адом, который испытывали ежеминутно все защитники бастионов и батарей. В три дня они приняли на себя 150 000 артиллерийских снарядов, несколько сот тысяч пуль и лишились 7561 человека храбрых товарищей убитыми и ранеными. Они видели смерть во всех ее ужасах, видели, как людей разрывало на части, которые, в свою очередь, наносили раны и контузии возле стоявшим, видели, как товарищи пропадали бесследно, только клочок серой шинели, кусок мяса или просто лужа крови обозначали место, где за несколько секунд перед тем стоял их сосед.
«Проходя по Екатерининской улице к пристани, – говорит один из участников обороны, – мы обогнали солдата Волынского полка с окровавленным узелком.
– Что несешь, товарищ?
– Майора, ваше благородие, – отвечал волынец, – бомбой разнесло!.. Славное было начальство, ваше благородие, – так вот, что могли, собрали – похоронить несу.
Страшные сцены эти не производили на защитников славного города того впечатления, которое производят они на человека свежего и небывалого. Усталость до изнеможения делала уцелевших равнодушными к окружающим их ужасам, наводило на них озлобление и желание подраться.
Положение уцелевших и стоявших еще на бастионах было немногим лучше тех, кто кровью своей оросил родную землю. Ежеминутное ожидание штурма и земляные работы до крайности истомили гарнизон; войска не знали покоя ни днем ни ночью; никто не спал, и в то же время все ходили сонными, усталыми и измученными, в каком-то забытьи, не совсем ясно понимая, что совершается вокруг. Каждый видел, однако же, что совершается что-то необыкновенное, небывалое. Об отдохновении никто не думал, потому что было некогда да и негде. Блиндажей, уцелевших от неприятельских выстрелов, было мало, да они и не привлекали солдат. В них было множество насекомых всякого рода, темнота, грязь и духота. Каждый свободный от службы солдат предпочитал отдыхать под открытым небом, в устроенном им самим помещении, где-нибудь поблизости насыпи бастиона. Прислонив к валу свое ружье, он ложился возле него, положив ранец под голову. Сидеть в амуниции было как-то неловко, а снять ее нельзя ни на минуту – и вот он поваливался с боку на бок, проводя в полудремоте все время, пока не позовут его на службу. Служба на бастионе трудна и разнообразна, а потому и залеживаться ему не давали. Денная и ночная цепь, множество секретов и прикрытий батарей, партии, отправляемые в помощь кашеварам нарубить дров, натаскать воды, наряды на пристань за мясом, за водкой, которую привезут с Северной, команды, отправляемые таскать сухари, крупу, принимать патроны, сдать испорченное оружие и принять новое – все эти занятия, отвлекая множество людей, лишали их возможности отдохнуть даже и днем.
Во все время пребывания своего на бастионе солдат не имел возможности ни переобуться, ни переменить белья, валялся в пыли и грязи по целым неделям и месяцам, работая без устали днем и ночью.
С наступлением утра гарнизон в ожидании штурма был всегда в готовности встретить неприятеля, люди были расставлены вдоль валов укреплений, начальники на своих местах, резервы под ружьем, и вдруг, едва только появится заря, вместо штурма атакующий осыплет градом пуль и артиллерийских снарядов. Такое напряженное и выжидательное состояние гарнизона, ослабленного большими потерями, превышавшими 20 000 человек, не знавшего в течение целого месяца ни сна, ни отдыха, сделалось тягостным до последней степени.
Прибавьте к этому невыносимый зной юга, раскаленную каменистую почву Севастополя, отсутствие зелени и тени, недостаток воды, которую доставлять на бастионы в изобилии было затруднительно, а иногда и невозможно, наконец, бессменное торчание на одном месте среди окружающей духоты – если представить себе все это, то сделается ясным, почему каждый из защитников ждал штурма как манны небесной.
С 5 августа три недели подряд союзники громили Севастополь, а между тем, вводя по временам в траншеи массы войск, заставляли подозревать приготовление к штурму. И вот у нас по всем направлениям летели донесения об опасности, просьбы о присылке войск, приказания начальников; начальники являлись на линии; резервы приближались, но штурма все не было. В последние дни сборы войск в неприятельских траншеях производились ежедневно. К ним все привыкли и ограничивались ожиданием штурма. «Да и что можно было предпринять в то время, когда главные укрепления наши были почти разрушены, артиллерия постоянно была приводима в невозможность действовать, а неприятель находился в нескольких шагах, так что он в одну или две минуты мог добежать до рва, большей частью полузасыпанного, и вскочить на вал, также разрушенный».
