Евгений Анисимов - Дворцовые тайны
Начальник сыска тихо и обстоятельно докладывал государыне о том, что он узнал из допросов в Тайной. Что-то из этого Екатерине было слушать неприятно, но она и звала Шешковского совсем не для приятных бесед. Мы же не принюхиваемся к мяснику, хотя мясо-то любим! За долгие годы властвования государыня «принюхалась» к запаху застенка. С ней произошло то, что всегда происходит с правителем, один на один беседующим с шефом своей тайной полиции. Между ними возникает довольно тесная и очень своеобразная деловая связь, некое сообщничество. Как два опытных врача, знающих суть болезни и свойства организма больного, они понимают друг друга без слов, с первого взгляда. С точки зрения постороннего, они излишне прагматичны, даже циничны. Из доносов, допросов, пыточных речей самодержица и начальник Тайной узнавали страшные, неведомые простым смертным тайны. Они ведали, о чем думают и что говорят люди разных сословий, как они грешат и обтяпывают свои тайные делишки. Там, где иному наблюдателю видится лишь неприглядный эпизод из жизни отдельного человека или множества людей, им открывается грандиозное зрелище страстей человеческих, общества, погрязшего во грехе. Императрица и глава сыска были соучастниками в этом почти всегда нечистом, но необходимом деле политики.
Глаза и уши режимаПри этом императрица была убеждена, что в ведомстве Шешковского, этого искусного мастера сыска, людей не пытают. И не раз писала об этом своим просвещенным корреспондентам. Но другие современники думали иначе: Шешковский «исполнял свою должность с ужасною аккуратностью и суровостью. Он действовал с отвратительным самовластием и суровостью, без малейшего снисхождения и сострадания».
А как же было на самом деле? Нет сомнений, в эпоху Екатерины II российские нравы несколько смягчились, свирепые пытки исчезли, хотя суть сыска не изменилась. Да и сам Шешковский далеко не напоминал ражего кнутобойца прежних времен. Наоборот, «как теперь помню, — говорил один ветеран екатерининских времен, — его небольшую мозглявую фигурку, одетую в серый сюртучок, скромно застегнутый на все пуговицы и с заложенными в карманы руками».
Но все же тихого, вежливого голоса Степана Ивановича боялись все — болтуны и светские дамы, либералы и картежники, масоны и должники. Все имели грехи, и все были убеждены, что Шешковский об этих грехах знает. Как писал тот же современник, Степан Иванович «везде бывал, часто его встречали там, где и не ожидали. Имея, сверх того, тайных лазутчиков, он знал все, что происходило в столице: не только преступные замыслы или действия, но и даже вольные и неосторожные разговоры».
И в самом деле, всеведение Шешковского опиралось на сеть доносчиков и агентов сыска, а благодаря докладам Степана Ивановича императрица была в курсе всех происшествий, замыслов и сплетен. Поэтому она, к изумлению придворных, так хорошо знала подноготную их жизни, все слухи и тайны высшего света. Уж Степан Иванович не упускал случая выискать что-нибудь интересное в грязном белье ее подданных. Но даже не это внушало такой ужас светской публике.
Избави, Господи, от его угощений!Среди «екатерининских орлов» Шешковский был личностью легендарной. За ним упрочилась слава жутковатого моралиста, блюстителя нравов. Он имел обыкновение приглашать в гости болтунов, позволявших себе «молоть языком» о государыне. Отказаться от приглашения было нельзя. Что же было дальше? Побывавшие в гостях у Степана Ивановича об этом помалкивали, но молва гласила, что «в кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и, как скоро тот усаживался, механизм замыкал гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предполагать того, что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслом опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки». А во время экзекуции Шешковский внушал гостю правила поведения в обществе.
Легенда эта весьма правдоподобна. Сама техническая идея была хорошо известна в те времена — уже давно вошли в моду подъемные столы. Подобное кресло вполне могло существовать, Кулибин придумывал механизмы и посложнее. Поставить же снизу палача с плетью и, как тогда говорили, «разрумянить» или «поздравить с праздником задницу» светского болтуна было еще проще…
Вечер, памятный генеральше КожинойЕкатерина II, при всей ее терпимости и гуманности, иногда выходила из себя, слыша от Шешковского вздорные сплетни о своей царственной особе. Она даже издала особый «Указ о неболтании лишнего», в котором категорически запрещалось распространять сведения и слухи, как сказали бы теперь, «порочащие честь и достоинство» государыни. Но порой и это не помогало обуздать языки. И тогда государыня, согласно легенде, посылала за Шешковским. Снова приведем рассказ современника: «Раз досадила государыне генеральша Кожина — болтает невесть что! Вызвала [императрица] Степана Ивановича и говорит: будьте, мол, так любезны, поучите особу сию хорошим манерам. Она всякое воскресенье бывает в публичном маскараде, поезжайте за ней сами, возьмите ее оттуда, слегка телесно накажите и обратно туда доставьте со всякою благопристойностью. Так и он сделал — высек, да и назад в маскарад, да велел еще контрданс оттанцевать. Долго генеральша кушала стоя!»
Сладость власти«Профилактическими беседами» с повесами и светскими кумушками работа Шешковского, конечно, не ограничивалась. Его коньком была работа с мятежными дворянами, смутьянами, масонами. В застенках Петропавловской крепости, где самовластно хозяйничал начальник Тайной экспедиции, человек оказывался полностью в его власти, и уже ничто не могло его спасти. «Увещевая» узника, попавшего к нему, Шешковский страшно ругался, угрожал, а случалось, отвешивал преступнику тумаки. Дворян екатерининской поры, защищенных законом от побоев, уже привыкших к личной неприкосновенности, такое унижение ошеломляло, выбивало из колеи, они начинали каяться и, прощаясь с жизнью, писать малым детям завещание, как это произошло с арестованным писателем А. Н. Радищевым.
Шешковский же, выбившийся тяжким трудом из простых подьячих в могущественные советники государыни, не без наслаждения измывался над оробевшими столбовыми дворянами, либералами, «нашалившими» светскими повесами, писаками-литераторами, от которых, как считали в политическом сыске, всегда «один вред и разврат». Эти нежные, избалованные люди никогда прежде не нюхали зловонного воздуха казематов. «Мозглявый» начальник сыска казался им грозным исчадьем ада, символом страшной для частного человека слепой силы государства, которая могла сделать с каждым все что угодно, как сказали бы позже — «стереть в лагерную пыль».
Порой Шешковского распирало от собственной значимости, того особого влияния, которым он пользовался при дворе. Он хорошо понимал, как его боятся окружающие. Даже если за человеком не было тайных грехов и грешков, возражать начальнику сыска было опасно. Сенатор и поэт Г. Р. Державин так описывает свою стычку с ним при обсуждении одного из дел: «Шешковский был в отличной доверенности у императрицы и у [генерал-прокурора] Вяземского по делам Тайной экспедиции. Как и сие дело следовало прежде Сената в страшном оном судилище… то [Шешковский], взяв на себя важный присвоенный им… таинственный, грозный тон, зачал придираться к мелочам… "Слушай, Степан Иванович, — сказал [я] неустрашимо… — Ты меня не собьешь с пути мнимою тобою чрезвычайною к тебе доверенностью императрицы и будто она желает по известным тебе одному причинам осудить невиновного. Нет, ты лучше мне скажи, какую ты и от кого имел власть выставлять своею рукою примечания… осуждающия строже, нежели существо дела и законы [требуют]?" Шешковский затрясся, побледнел и замолчал».
На этот раз он уступил Державину, но отрывок из мемуаров Гаврилы Романовича хорошо передает манеру поведения Шешковского и то, как было непросто возразить всесильному инквизитору. Ведь неробкому Державину для этого потребовалась «неустрашимость» — свойство воина, более пригодное в бою, чем за канцелярским столом.
Вряд ли от умной императрицы были скрыты те способы, которыми Шешковский достигал результата в своих изысканиях. Об этом выразительно говорится в анекдоте о начальнике сыска и мужике. Рассказывают, что как-то раз к государыне явился странный челобитчик из провинции. Он просил, умолял сурово наказать его за убийство, которое он себе приписал. Он жаловался, что якобы убитая им помещица является к нему каждую ночь и мучит его. Невиданного челобитчика в уезде выпороли раз, другой, но помещица все являлась ему в сонных видениях, вот он и отправился искать правды в столице. Екатерина позвала Шешковского и спросила у него совета, что делать со странным просителем.
