Людмила Матвеева - Ступеньки, нагретые солнцем
Обзор книги Людмила Матвеева - Ступеньки, нагретые солнцем
Людмила Григорьевна Матвеева
Ступеньки, нагретые солнцем
Ты открыл книгу
Сейчас начнёшь читать. Встретишься с моими героями, присмотришься к ним, кто-то тебе понравится, кто-то не понравится. А с кем-то, может быть, подружишься.
Сидит мальчик на ступеньках, думает о своём, смотрит по сторонам, принимает важные решения. Ты, наверное, тоже иногда так сидишь.
Бежит мальчик по двору, обо всем на свете забыл — идёт игра: кто окажется сильнее, кто самый удачливый, самый ловкий. Ты, наверное, тоже так носишься, позабыв обо всём.
Мальчик на лесенке — это Тимка, он сегодня учится в пятом классе.
Бегущий мальчик — Славка, он пришёл в мою повесть из давнего времени. Славка и его сверстники были детьми ещё до войны и в военные годы. Но они тоже играли, мечтали, хотели поскорее вырасти, они тоже, во многом похожи на тебя.
Зачем мне понадобилось соединить всех этих ребят в одной повести? Не лучше было бы написать одну книгу про современных ребят, а другую — про тех, чьё детство пришлось на военные годы? Нет, думаю, не лучше. Соединяя в одной повести детей разных времен, я хочу, чтобы ты, мой читатель, увидел, что эти дети в чём-то отличаются друг от друга, а в чём-то они похожи. Есть категории вечные, они не меняются. Мужество и честность, верность и дружба и любовь всегда высоки, и без них люди жить не могут.
Ты начнёшь читать и увидишь, что одни главы посвящены сегодняшнему дню, другие — прошлому. Но «тогда» и «сейчас» не изолированы друг от друга, не отделены непроницаемой стеной времени.
Гордый принц
Тимка сидит за столом и разбирает кинокамеру. Руководитель кружка Иван Селиванович сказал сегодня:
— Мелкие повреждения кинолюбитель должен устранять сам. Возьми свою камеру, Тима, подумай и разберись.
Сам Иван Селиванович, или, как его зовут для краткости, Ван Ливаныч, мог бы починить эту камеру за пятнадцать минут. Но Тимка заметил, что взрослые из всего любят устраивать воспитательные приёмы. Простое дело они превращают в сложное, чтобы жизнь детей не была слишком простой. С этим, наверное ничего не поделаешь, у каждого возраста свои недостатки, как говорит Тимкин папа.
Теперь Тимка вот уже полвечера сидит над камерой, которая со вчерашнего дня ведёт себя странно: вместо того чтобы плавно жужжать, она резко щёлкает. И плёнка цепляется. Мелкое повреждение? Для Ван Ливаныча оно, может, и мелкое.
Хорошо ещё, что Лена легла спать без споров. Наверное, почувствовала, что сегодня Тимку лучше не сердить. Как только кончилась передача «Спокойной ночи, малыши» и мягкий голос запел «Спят усталые игрушки…», Лена стала стелить свою постель. Тимка даже удивился про себя. Сестра не завела своё «ещё полчасика». Такого раньше не было. Лена даже с мамой всегда торгуется, не говоря о папе, а тем более о Тимке.
Но сейчас она лежит тихо. Тимка сидит к ней спиной, но повернул слегка голову и краем глаза видит, как Ленка вдруг встала на колени и начала месить подушку кулаками. Это чтобы брат попил, что она вообще-то готова лежать тихо, но ей неудобно, надо поправить постель. Тимка понял хитрость и решил не реагировать. Тогда Лена легла на бок и длинно вздохнула. Это чтобы Тимка не забывал, что человеку, которому уже скоро исполнится пять лет, просто так лежать в кровати и ни с кем не разговаривать довольно тоскливо.
Тимка опять промолчал. Он подумал: «Ленка избалованная. Все её приёмчики мне известны. Пора мне самому заняться её воспитанием и сделать из неё человека».
Тут Лена говорит жалобно-жалобно:
— Тима, а Тима, поговори немножко со мной. Совсем чуть-чуть.
Голосок такой ласковый, беспомощный. Тимка не выдерживает и поворачивается к ней. Трогательные зайцы на байковой пижаме, тоненькая шея торчит из воротника. А большие глаза смотрят не капризно, а печально. А может быть, только кажется, что печально? О чём печалиться ребёнку в неполных пять лет?
— Тима, расскажи мне сказку.
Она просит робко, не настойчиво, и Тимка уже знает, что ему не устоять. Потому что ему уже одиннадцать. Потому что она девчонка. И потому что мама с папой ушли в кино, и Тимка в этот вечер самый главный в доме.
Последнее усилие остаться строгим:
— Ты избалованная, Лена, ты привыкла, что самая маленькая в нашей семье.
— Я и есть самая маленькая, — быстро отвечает она, а глаза Тимка теперь разглядел — смотрят весело и непослушно.
Тимка длинно, с подвыванием вздыхает, чтобы Лена поняла, что он видит её насквозь и никакие хитрости на него не действуют. Просто он не любит нудных споров. Сделать из сестры человека он ещё успеет, времени впереди достаточно. А сейчас Тимка подвигает свой стул поближе к её кровати и говорит:
— После сказки ты уснёшь в долю секунды. Договорились?
— Договорились, — охотно соглашается Лена. — В долю секунды, как же ещё?
Она повертелась под одеялом, улеглась на правый бок и сложила руки под щёку, как учили в детском саду.
— Какую сказку?
Тимка смотрит на корабли, нарисованные на шторах. Корабли плывут в разные стороны, паруса туго надуты. Куда они плывут?
— Какую тебе, Ленка, сказку? Говори быстрее, скоро мама и папа вернутся из кино, а ты всё не спишь. Завтра тебя в сад не добудишься, будешь всем нервы трепать.
— Они не скоро вернутся, оно двухсерийное, кино, мама сказала. Ты расскажи какую-нибудь новую, какую я не знаю.
Тимка задумывается. Он не знает никаких новых сказок.
— Слушай, Ленка. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель, конечно, само собой разумеется, жил был принц.
— Маленький?
— Нет, большой, ему было одиннадцать лет.
— А как его звали?
— Звали? Неважно как. Принцем звали, не перебивай. Жил он себе, жил, учился не хуже людей. И вдруг…
— Интересно! — Голос у Лены совсем не сонный. — Я больше всего люблю, когда что-нибудь случается вдруг.
— Молчи и слушай. Сказки надо слушать задумчиво, в глубоком молчании.
— Ладно, Тима, я буду в глубоком. Рассказывай.
А Тимка и сам не знает, что рассказывать дальше. Он начал сказку не торопясь, надеялся, что она сочинится на ходу. Может быть, иногда так бывает, что сказка сочиняется на ходу, но эта сказка сама по себе не складывалась. А теперь Ленка торопит: «Рассказывай». Откуда ей знать, что Тимке самому неизвестно, что было с этим несчастным принцем, который учился не хуже людей…
— Ну вот, жил он, жил, этот принц, в своём некотором царстве, и вдруг приходит к ним в некоторое царство знаешь кто? Принцесса. Ничего особенного, Ленка, принцесса как принцесса. Красивая, конечно. Принцессы всегда красивые.
Тимка задумывается надолго, кораблики на шторах покачиваются, в форточку задувает ветер.
— Когда я вырасту, и тоже буду принцессой, — говорит Лена.
— Посмотрим. Слушай. Красивая-то она красивая, но характер совершенно ужасный. Она, Лена, не обращала на принца никакого внимания. Что бы он ни сделал, как бы ни старался не обращает, и всё. Он спрашивает: «Хочешь пончик?» Она отворачивается. Он говорит: «Дать тебе английский списать?» Она как-то вот так плечом дёрнула, как будто он ей не тетрадку, а дохлую жабу показывает. Плечом, Ленка, это специально, чтобы показать принцу, что он дурак-дурачок. А он, Ленка, вовсе не дурачок, принц-то. Он даже может ещё лучше учиться, если побольше усидчивости. Он снимает кино, а это не такое уж простое дело… Знаешь, Ленка, он всё терпел, этот принц. Он терпел и терпел, терпел и терпел. У принцев выдержка большая. Но и самолюбие у него есть. Есть или нет, я спрашиваю?!
Тимка стукнул себя кулаком по коленке так крепко, что сам же сморщился.
— Есть, — отвечает Лена. — Какой же принц, если у него даже самолюбия нет? Правда, Тима?
— Не перебивай. Слушай сказку. Это грустная сказка, но что поделаешь? Сегодня принц подходит к этой принцессе и по-хорошему говорит: «Мы с Сергеем едем в воскресенье кататься на речном трамвае. Поедешь с нами?» Ясно и понятно спросил. Возьми и ответь по-человечески: «Да, поеду».
Лена приподнимается на локтях.
— А она? Принцесса?
— Она? — Тимка вздыхает глубоко-глубоко. — Принцесса — она и есть принцесса. Она поморгала своими глазами, в которых нет ничего особенного, нарочно поморгала подальше, чтобы ему было обиднее, и говорит: «Делать, что ли, вам с Сергеем нечего? На речном трамвае, во-первых, сквозняк». Тогда принц рассердился не на шутку и спросил: «А что во-вторых?» Она и отвечать не стала. Повернулась и пошла к своему подъезду независимой походкой. Будто он не стоит посреди двора и не смотрит ей вслед в тоске и тревоге. Она уходила так, как будто его на свете нет, как будто он такой пустой человек, что на него и слова тратить незачем. И тогда он принял решение: всё. Больше он к ней никогда в жизни не подойдёт, ни одного слова ей не скажет, ни разу не посмотрит в её сторону.
