Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП) - Клейтон Тим
Коллингвуд никогда не объяснял своего решения и впоследствии делал все возможное, чтобы скрыть то, что он сделал что-то противоречивое. Возможно, он просто стремился уйти подальше от берега, что было вполне разумным инстинктом, особенно учитывая, что он понятия не имел, сколько судов может быть в состоянии эффективно стать на якорь. Но капитан Элиаб Харви, единственный капитан, который разговаривал с Коллингвудом в тот вечер, прямо заявил, что "в данный момент нашей целью было отправиться в Гибралтар", и, очевидно, полагал, что Коллингвуд надеялся обогнуть мыс этой же ночью.
На борту «Белайла» измученные люди испытывали эмоциональный подъем. "В этот радостный момент все задавали нетерпеливые вопросы и обменивались искренними поздравлениями", — писал Пол Николас. Команда крепила орудия, чтобы они не катались на качке, и занималась разборкой завалов и чисткой палуб. Лейтенант морской пехоты Джон Оуэн, штурман Уильям Хадсон с горсткой людей отправились на пинасе к «Аргонауте». Поднявшимся на борт британцам корабль показался покинутым: «Я не нашел ни одного живого человека на его палубе, — вспоминал Оуэн, — но, пробравшись по многочисленным трупам и беспорядочным обломкам дерева через квартердек, у двери кают-компании был встречен старшим офицером".
Педро Альбаррасин сдал свой меч, объяснив, что капитан Антонио Пареха был ранен, а команда укрылась внизу. Оуэн вернул меч Альбаррасина, потребовав от него сдаться капитану Харгуду на «Белайле», и оставил Хадсона ответственным за приз. Чуть позже «Полифем» взял «Аргонауту» на буксир и переправил к себе на борт еще нескольких испанских офицеров.
К тому времени, когда Оуэн вернулся на «Белайл» с испанским офицером, на корабле стал ясен весь масштаб их потерь. Два погибших лейтенанта, Эбенезер Гилл и Джон Вудин, "лежали рядом друг с другом в оружейной, приготовленные к отправке на глубину, — писал Пол Николас, — и здесь собрались многие, чтобы в последний раз взглянуть на своих ушедших друзей". Все остальные тела, раскиданные по всему кораблю, были выброшены за борт. За секунду до того, как выбросить одного матроса, обнаружилось, что он все еще дышал, и, по словам Николаса, "после недельного пребывания в госпитале пуля, попавшая в висок, вышла у него изо рта".
Верхняя палуба все еще представляла собой путаницу рангоута, парусов, канатов и обломков дерева: "Ничто не могло быть ужаснее, чем эта сцена, залитая кровью и усеянная искореженными останками, которая из-за множества деревянных обломков напоминала мастерскую плотника, покрытую запекшейся кровью". На орлопдеке вид был еще ужасней. Николас, как и другие, спустился вниз, чтобы справиться о своем друге, и был потрясен сценой массовой резни: "На длинном столе лежало несколько человек, с тревогой ожидавших своей очереди на осмотр хирургом, но в то же время страшившихся участи, которую он мог объявить. Одному пациенту делали ампутацию, и повсюду валялись страдальцы: их пронзительные вопли и предсмертные стоны эхом разносились по этому склепу скорби".
Он испытал облегчение, получив приглашение на чай в капитанскую каюту, где его представили Педро Альбаррасину. Каюта все еще была увешана гроздьями винограда, хотя и щедро пощипанными для освежения во время сражения.
Офицеры были охвачены усталостью и депрессией. Некоторые оплакивали друзей; большинство были в той или иной степени ранены, и все были грязными. Их уныние усилилось, когда лейтенант с «Наяды» поднялся на борт и сообщил им о смерти Нельсона. «Белайл» был частью флота Нельсона в течение двух лет, а Харгуд был гостем на свадьбе Нельсона в 1787 году. Они с огорчением восприняли эту новость, и "даже испанский капитан присоединился к нашей скорби". Когда Харгуд заметил, что брюки Оуэна порваны и окровавлены, он послал за хирургом Уильямом Клаппертоном, который пришел, "воняя кокпитом", чтобы осмотреть рану Оуэна. У самого Харгуда был "обширный синяк, тянувшийся от горла почти до пояса, но он не хотел, чтобы его числили раненым".
Моряки «Ревенджа» убирали свои палубы с похожими эмоциями: "когда офицер или матрос встречались... они спрашивали о своих товарищах", — писал Уильям Робинсон. Был отдан приказ вынести из кокпита трупы тех, кто истек кровью в ожидании медицинской помощи или умер во время ампутации, и выбросить их за борт. Затем мужчинам дали по глотку рома каждому. Робинсон вспоминал, что "они очень нуждались в этом, потому что не ели и не пили с самого завтрака: теперь нам предстояла изрядная ночная работа; все наши реи, мачты и паруса были, к сожалению, повреждены, более того, все паруса пришлось удалить, поскольку они пришли в полную негодность; к следующему утру мы были частично снаряжены".
Дневная работа не закончилась с последними выстрелами из пушек, особенно на орлопдеках, где все еще усердно трудились хирурги всех наций. Форбс Макбин Чиверс с «Тоннанта» проводил ампутации при свете сальных свечей, которые держали санитары. Он наставлял их: "Если вы, глядя прямо в рану, увидите все, что я делаю, значит, светите правильно, и я буду видеть все идеально". На следующий день он обнаружил, что у него опалены брови. Он "описывал агонию, испытываемую сильными, мускулистыми моряками, получившими осколочные ранения (эти раны, как правило, гораздо более серьезные, чем те, которые наносятся пулями), как ужасную даже для хирурга".
Теоретически на британских 74-пушечниках по штату должен был быть хирург и два ассистента. На практике это случалось редко. У Чиверса был только один помощник в лице Роберта Эванса. Матросы-санитары выполняли неквалифицированную работу, и во время боя было принято, чтобы казначей и капеллан помогали ухаживать за ранеными. На «Тоннанте» не было капеллана, но казначей Джордж Бут и его стюард Мансел Рис, уроженец Кармартена, пользовались умелой помощью "очень властной и решительной женщины, жены унтер-офицера".
Мы не знаем, сколько других женщин помогали раненым. Джейн Тауншенд с «Дефайенса» позже претендовала на Трафальгарскую медаль; предположительно, она была женой Томаса Тауншенда, матроса 1 статьи из Грейт-Ярмута. Хотя ее присутствие во время сражения было хорошо засвидетельствовано, ей было отказано на том основании, что в тот день на флоте служило много других женщин, и они не собирались вручать медали им всем.
Французские и испанские корабли, как правило, были лучше укомплектованы медицинским персоналом. На «Монарке» были дипломированные терапевт, два хирурга и помощник хирурга, а также два капеллана. Позднее на «Левиафан» переправили в качестве пленных пятерых медиков со «Свифтсюра», что было штатной нормой для французского 74-пушечника: главного хирурга, двух его заместителей и двух ассистентов хирурга. Французские и испанские хирурги, в отличие от своих английских коллег, прошли формальную подготовку и получили квалификацию в хирургических школах, созданных на крупных военно-морских базах.
На корабле с тяжелыми потерями сцена в кокпите была ужасной, и сравнение со скотобойней было обычным делом: "Хирург и его помощник были перемазаны кровью с головы до ног. Они больше походили на мясников, чем на врачей... На эту работу было больно смотреть, хирург использовал свой нож и пилу на человеческой плоти и костях так же свободно, как мясник на бойне". Ампутация проводилась в основном там, где были раздроблены конечности и повреждены нервы и сосуды. Анестезии не было. Если пациенту повезет, то после операции он может получить немного опиума, чтобы притупить боль.
С места сражения сохранилось лишь несколько отчетов хирургов. Наиболее последовательным является отчет Уильяма Шовеллера, тридцатидвухлетнего хирурга «Левиафана». Он работал с помощью ассистента Пола Джонстона и помощника хирурга Маттио Каппони с Корфу. Шовеллер ампутировал правую руку Хью Бэймбриджа, двадцатитрехлетнего моряка, по плечо выше того места, где она была оторвана пушечным выстрелом. Затем он отрубил выше локтя левую руку популярному Томасу Мэйну, старшине баковых, после того как она была раздроблена картечью. Мэйн сказал своим товарищам по каюте, которые предложили помочь ему добраться до кокпита: "Спасибо вам, оставайтесь там, где вы есть; здесь от вас будет больше пользы", и спустился вниз один. Шовеллер, "который уважал его", предложил немедленно вылечить его, но моряк ответил: "Пожалуйста, не раньше, чем дойдет моя очередь", и стал ждать.
