Уинстон Черчилль - Как я воевал с Россией
Люблинское, или варшавское, правительство, как его теперь следует называть, не желает иметь ничего общего с лондонским правительством. Его представители сообщили Сталину, что они готовы сотрудничать с генералом Желиговским и с Грабским, но что они не хотят слышать о назначении Миколайчика премьер-министром. "Поговорите с ними, если хотите, — сказал Сталин. — Я могу устроить вам встречу с ними здесь или в Москве, но они не менее демократичны, чем де Голль, они могут поддерживать мир в Польше и положить конец гражданской войне и нападениям на Красную Армию". Лондонское правительство на это неспособно. Его агенты убили 212 русских солдат; они связаны с польским подпольным движением Сопротивления, и они устраивали нападения на склады, чтобы захватить оружие. Их радиостанции не зарегистрированы и работают без разрешения. Агенты люблинского правительства оказывали помощь, а агенты лондонского правительства причинили много зла. Для Красной Армии жизненно важно иметь безопасный тыл, и, как человек военный, Сталин поддержит только такое правительство которое сможет гарантировать эту безопасность.
Было уже поздно, и президент предложил прервать заседание до следующего дня. Но я счел разумным заявить, что Соединенное Королевство и Советское правительство пользуются различными источниками информации в Польше и получили разноречивые сообщения о том, что там произошло. По нашим сведениям, сказал я, не больше трети польского народа поддержало бы люблинское правительство, если бы поляки могли свободно высказать свое мнение. Такая оценка, конечно, основана на наилучшей информации, которую мы смогли получить. Возможно, что в некоторых деталях мы ошибаемся. Я заверил Сталина, что мы весьма опасаемся столкновения между польской подпольной армией и люблинским правительством. Мы опасаемся, что это может привести к озлоблению, кровопролитию, арестам и ссылкам. Вот почему мы столь настойчиво стремимся к согласованному решению. Мы боимся последствий всех этих противоречий для польского вопроса, который и без того достаточно сложен. Мы, конечно, признаем, что за нападения на Красную Армию необходимо наказывать. Однако сведения, имеющиеся в моем распоряжении, не позволяют мне поверить в право люблинского правительства утверждать, что оно представляет польскую нацию.
Президент теперь стремился закончить дискуссию. "Польша, — заметил он, — была источником неприятностей в течение более 500 лет".
"Тем более, — ответил я, — нам нужно сделать все возможное, чтобы положить конец этим неприятностям".
На этом заседание закончилось. временного правительства, которое мы все могли бы признать и которое должно как можно скорее провести свободные выборы. Такой курс мне понравился, и я поддержал президента, когда мы собрались на заседание 7 февраля. Рузвельт снова подчеркнул то, что его беспокоило. Границы, сказал он, имеют важное значение. Однако мы вполне можем помочь полякам создать единое временное правительство или мы можем даже создать его сами, пока поляки не сумеют сформировать собственное правительство на основе свободных выборов. "Нам нужно предпринять что-то такое, — сказал он, — что явилось бы свежим дуновением в тумане, окружающем сейчас польский вопрос". Затем он спросил Сталина, не хочет ли он дополнить сказанное им накануне.
Сталин ответил, что он получил письмо президента только полтора часа назад и немедленно дал указания разыскать Берута и Моравского, с тем чтобы он мог связаться с ними по телефону. Он только что узнал, что один находится в Кракове, а другой — в Лодзи, и обещал узнать у них, как найти представителей лагеря оппозиции, так как их адреса ему неизвестны. На тот случай, если доставить их в Ялту будет невозможно, Молотов разработал несколько предложений, которые в известной степени идут навстречу рекомендациям президента.
Затем на сцену выступил Молоте", который зачитал следующее резюме:
"1. Считать, что границей Польши на Востоке должна быть линия Керзона с отклонениями от нее в некоторых районах на 5–6 километров в пользу Польши.
2. Считать, что западная граница Польши должна идти от гор. Штеттин (для поляков), далее на юг по р. Одер, а дальше по р. Нейсе (Западной).
3. Признать желательным пополнить временное польское правительство некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов.
4. Считать желательным признание пополненного временного польского правительства союзными правительствами.
5. Признать желательным, чтобы временное польское правительство, пополненное указанным в п. 3 способом, в возможно короткий срок призвало население Польши к всеобщим выборам для организации постоянных органов государственного управления Польши.
6. Поручить В. М. Молотову, г-ну Гарриману и г-ну Керру обсудить вопрос о пополнении временного польского правительства совместно с представителями временного польского правительства и представить свои предложения на рассмотрение трех правительств".
Рузвельт, казалось, был обрадован. Он заявил, что мы делаем определенные успехи, но он хотел бы обсудить этот вопрос со Стеттиниусом. "Мне не нравится слово «эмигрантские», — заявил он в заключение. — Я не знаю никого из этих людей, кроме Миколайчика, но я думаю, что нам нужно установить связи не только с «эмигрантами». Мы могли бы также найти кое-кого в самой Польше".
Сталин согласился отложить обсуждение, но я вмешался, и последующий обмен мнениями можно считать многозначительным в свете дальнейших событий.
Я сказал, что мне, как и президенту, не нравится слово «эмигрантские». Под этим словом первоначально подразумевалась французская аристократия, изгнанная из страны после французской революции, и в своем подлинном значении это слово применялось только к тем, кто был изгнан из своей страны своим собственным народом. Однако заграничные поляки были изгнаны из страны немцами, и я предложил, чтобы слово «эмигрантские» было заменено выражением "поляки за границей". Сталин согласился.
Что касается реки Нейсе, упомянутой во втором пункте предложения Молотова, то я напомнил моим слушателям, что в предыдущих переговорах я всегда делал оговорку к предложению о передвижении польской границы на запад, указывая, что поляки должны иметь право занять территорию на западе, но не большую, чем они хотят или чем они в состоянии освоить. Было бы очень прискорбно, если бы мы так обкормили польского гуся немецкой пищей, что он умер бы от несварения желудка. Мне известно, что в Англии есть значительные круги общественности, которых просто шокирует мысль о насильственном переселении миллионов людей. При разделении греческого и турецкого населения после прошлой войны был достигнут большой успех, и эти страны с тех пор находятся в добрых отношениях; однако в этом случае пришлось переселить менее двух миллионов человек. Если Польша возьмет Восточную Пруссию и Силезию до Одера, уже это будет означать переселение в Германию шести миллионов немцев. Быть может, это и осуществимо, но остается моральный вопрос, который мне придется урегулировать с моим собственным народом.
Сталин заметил, что в этих районах нет немцев, так как они все убежали.
Я возразил, сказав, что возникает вопрос — хватит ли для них места в том, что осталось от Германии. Шесть или семь миллионов немцев убиты, и еще миллион (Сталин считал, что два миллиона) немцев будет, вероятно, убито до конца войны. Поэтому до известной степени для переселенцев должно хватить места. Они понадобятся для заполнения пустоты. Я не боюсь проблемы переселения при условии, что оно соизмеримо с возможностями прляков и с числом людей, которых может принять Германия. Однако этот вопрос требует изучения — не с точки зрения принципа, но с точки зрения числа людей, которых придется переселить.
При этом общем обсуждении мы не прибегали к картам, и различие между Восточной и Западной Нейсе не было отмечено столь ясно, как следовало бы. Впрочем, это должно было стать ясным довольно скоро.
Когда мы собрались снова 8 февраля, Рузвельт прочел свои новые предложения, основанные на проекте Молотова. "Нет никаких возражений, — сказал он, — против советского предложения, чтобы восточная граница Польши проходила по линии Керзона с изменениями в пользу Польши в некоторых районах на пять — восемь километров". Таким образом, имелся, по крайней мере, один вопрос, по которому мы могли все согласиться. И хотя я призывал русских сделать ряд небольших уступок, казалось желательным не умножать наших затруднений, которые и так были достаточно серьезны. Однако президент твердо и конкретно высказался насчет границы на западе. Он согласился, что Польша должна получить компенсацию за счет Германии, "включая часть Восточной Пруссии к югу от линии Кенигсберга, Верхнюю Силезию и район до линии Одера; однако, — продолжал он, — представляется мало оснований для распространения этого района до Западной Нейсе". Такова всегда была моя точка зрения, и пять месяцев спустя, когда мы встретились снова в Потсдаме, я отстаивал ее очень упорно.
