Гельмут Фогель - Потерпевшие победу. Немцы в Корсуньском «котле»
К тому моменту, как Фибелькорн добрался до своих, он был совершенно изнурен и потерял сознание. Он не пришел в себя до тех пор, пока его не погрузили в самолет. Там он обнаружил, что вдобавок к ране, полученной до прорыва, обе кисти рук, обе ступни и одно колено были обморожены. И все же он выжил, а значит, получил шанс снова увидеть свою семью, в том числе жену, носившую их второго ребенка.
Успех прорываСолдаты выходили к своим в разном состоянии в течение нескольких дней после начала прорыва, поэтому установить точное число спасшихся для командования III танкового корпуса оказалось непростой задачей. Генерал-лейтенант Маттенклотт, командир XXXXII армейского корпуса, который находился в отпуске, когда три недели тому назад советские клещи сомкнулись в Звенигородке, получил задание собрать и пересчитать всех выживших из группы Штеммермана, прежде чем отправить их по воздуху или железной дороге в тыл. У Маттенклотта это заняло почти две недели. Окончательный подсчет показал, что из прорыва вышли невредимыми 27 703 немецких солдата и 1063 «хиви». До расположения III танкового корпуса добрались и 7496 раненых. К ним относились как те, кто был ранен в ходе прорыва, так и ранненые раньше, но вывезенные из окружения. Таким образом, всего из окружения смогли вырваться 36 262 человека. Кроме того, до начала прорыва по воздуху был вывезен в тыл 4161 раненый и больной. Следовательно, общее количество спасшихся из окружения, минуя плен, составило 40 423 человека.
Поскольку численность войск, 28 января оказавшихся в окружении, оценивается примерно в 59 000 человек, около 19 000 из них, видимо, были убиты или захвачены в плен. Около 11 000 были ранены, что дает цифру общих потерь около 30 000 человек. Конечно, это были серьезные потери, но, во всяком случае, много меньшие, чем понесенные под Сталинградом, призрак которого участникам Корсуньской битвы с каждым днем виделся все отчетливее, и в солдатских окопах, и в штабах высшего командования[205].
Страх немцев перед новым Сталинградом ясно просматривается и в советских архивных документах. Например, взятый в плен немецкий солдат на допросе в 4-й гвардейской армии показал, что немецкие солдаты считали это окружение «вторым Сталинградом». Они не хотели сдаваться из-за страха перед Сибирью[206].
Потери военного имущества, конечно, были велики. По оценкам штаба Маттенклотта, на момент окружения в «мешке» оказались 141 10,5-см гаубица, 33 15-см гаубиц, восемь 10-см пушек, три 17-см пушки, 41 7,62-см полевая пушка, 51 7,5-см противотанковая пушка и 13 прочих буксируемых противотанковых пушек. Там также оказались 12 самоходных артиллерийских установок «Веспе», четыре «Хуммеля» и семь самоходных противотанковых пушек. Таким образом, в окружении оказались 313 пушек и гаубиц, и ни одна из них не вышла из «мешка».
Советские источники дают сильно преувеличенные цифры немецких потерь. Они, во-первых, раздувают численность группы Штеммермана и, во-вторых, занижают число солдат, вышедших из окружения. В советских источниках указывается, что в окружении оказались 75 000 немцев с 270 танками и штурмовыми орудиями и 1100 артиллерийскими орудиями. Далее утверждается, что 52 000 человек были убиты, 11 000 — взяты в плен, а вся материальная часть захвачена советскими войсками. Единственная из этих цифр, которая кажется правдоподобной, — это число пленных. Все остальные грубо завышены. Следует отметить, что эти цифры появились сразу после окончания битвы в официальной информационной сводке и в приказе Верховного Главнокомандующего. Представляется совершенно невероятным, что к тому моменту уже имелась полная картина немецких потерь. Эта цифра годилась для пропагандистских целей, но она не изменилась и в последующей советской историографии[207].
В своих мемуарах Конев утверждает, что окруженная немецкая группировка включала в себя 57-ю, 72-ю, 82-ю, 88-ю, 167-ю, 168-ю и 332-ю пехотные дивизии, а также танковую дивизию СС «Викинг» и 213-ю охранную дивизию. Среди окруженных частей он также называет бригаду СС «Валлония», отдельный кавалерийский полк и по одному полку из 389-й и 198-й дивизий, а также полк 14-й танковой дивизии и несколько частей обеспечения. По сравнению с перечнем действительно попавших в окружение частей утверждения Конева содержат несколько ошибок, а некоторые из частей, им упомянутых, к тому моменту уже не существовали[208].
Сомнительность сведений о немецких дивизиях, которыми располагала Красная армия, не должна вызывать удивление. После высадки союзников в Нормандии между ними и Советским Союзом был произведен обмен разведданными. Западные союзники были, несомненно, разочарованы сведениями, которые передали их советские товарищи по оружию. Выяснилось, что Красная армия имела слабое представление о том, какие именно немецкие дивизии действительно находятся на советско-германском фронте.
Меньше противоречий вызывает вопрос обладания высотой 239,0 северо-восточнее Лысянки. III танковый корпус докладывал, что занял эту высоту, но многие офицеры, вырвавшиеся из «мешка», утверждали, что высоту занимали советские войска. Их огонь послужил одной из основных причин, по которым многие немцы заворачивали на юг, к Гнилому Тикичу. Однако за этим расхождением во мнениях, скорее всего, стоит тот важный факт, что высота 239,0 — не холм в полном смысле слова, а просто точка на медленно меняющейся по высоте местности. Эту точку было сложно идентифицировать, что и могло послужить причиной такого несоответствия сведений в различных донесениях[209].
Согласно мемуарам Конева он приказал командиру 27-й армии оборонять высоту 239,0 силами 438-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка РГК, чтобы предотвратить прорыв немецких танков к окруженным. Приказ был подписан 14 февраля. Таким образом, представляется вполне вероятным, что оборона высоты 239,0 в первую очередь была направлена на отражение атак с запада, а не с востока[210].
Советское сопротивление в районе высоты 239,0 не было типичным по немецким впечатлениям о советской обороне. В немецких отчетах часто явно или неявно выражается удивление по поводу слабости советского сопротивления при прорыве. Одна из причин этого могла заключаться в том, что Конев сосредоточил силы на юго-восточном и северо-западном флангах «мешка» и, например, перебросил 5-й гвардейский кавалерийский корпус в район немецкого прорыва лишь 17 февраля, когда тот уже шел полным ходом[211].
Истинные причины слабой советской обороны, возможно, удалось бы установить более основательным поиском в советских архивах. Советские вторичные источники настаивают на том, что практически никому из немецких солдат не удалось прорваться из окружения к своим, но это явная неправда, видимо, служащая прикрытием неудачи с уничтожением группы Штеммермана.
Еще одной причиной, по которой немцы не встретили серьезного сопротивления, стала метель, сильно ухудшившая видимость. В 4-й гвардейской армии отмечали, что интенсивная февральская оттепель закончилась 14 февраля, когда упала температура и пошел снег. К 16 февраля усилился ветер, и снегопад постепенно превратился в метель, которая набрала особую силу ночью 18 февраля. Дороги, которые и до этого были в ужасном состоянии, стали еще более труднопроходимы, поскольку снег укрыл их во многих местах. Перемещения советских войск с целью блокирования немецкого прорыва оказались сильно затруднены.
Хотя два советских фронта не сумели нанести смертельный удар группе Штеммермана, неоспорим тот факт, что два немецких корпуса потерпели полное поражение.
Практически вся техника и снаряжение были потеряны, почти треть личного состава погибла или попала в плен. К тому же многие из тех, кому удалось прорваться, находились в очень плохом состоянии. Еще до начала прорыва солдаты были изнурены непрерывными боями, перегруппировками, земляными работами и прочей деятельностью, которая оставляла совсем мало времени на отдых. Суровая зимняя погода еще больше усиливала напряжение солдат, как и осознание себя отрезанными от основных сил неделями, порождающее страх перед пленом и неопределенность судьбы раненых. Наконец, ужасы и трагедии прорыва полностью исчерпали силы многих солдат. Вальтер Венк отмечал, что солдаты действовали превосходно, но лишь немногие, наиболее закаленные из них, смогли бы выдержать такие испытания еще раз.
Значительное число раненых вызвало повышенную нагрузку на медицинский персонал, ожидавший их. Профессор Штроль служил в санитарной части, в которую поступали раненые, где им оказывалась первая помощь и проводились неотложные хирургические операции. Он вспоминал, что их санитарная часть располагалась в большом фабричном корпусе[212]:
«Мы получали около тысячи человек каждый день. Часто для хирургических операций не оставалось возможностей, мы лишь перевязывали и дезинсектировали раненых. Иногда мы не могли сделать и этого. Я работал хирургом. Мы проводили операции на трех операционных столах в заводском цеху, там же, где делали перевязки. У каждого стола работал врач и санитар, часто им ассистировал и третий человек. Еще два человека клали раненых на операционный стол и снимали их со стола.
