Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Того же мнения вместе с ним держались еще пять епископов, присутствовавших на соборе. Большинством голосов (шесть против трех) собор высказался за избрание Клима Смолятича главой Русской церкви, и 27 июля 1147 г. в день великомученика Пантелеймона, небесного покровителя князя Изяслава Мстиславича, зарубский инок был поставлен в митрополиты в Софийском соборе. Значение этого акта было очевидно. Спустя столетие после князя Ярослава и митрополита Илариона Русская церковь волею Изяслава Мстиславича вторично бросила вызов Константинопольской патриархии в борьбе за церковную независимость.
Как политик, Изяслав чутко уловил историческую потребность Руси в самостоятельной церковной организации. По словам церковного историка митрополита Макария, в его мятежном поступке «выразилось только то, что давно уже чувствовали и понимали, не могли не чувствовать и не понимать и князья русские, и многие их подданные, выразилось сознание, что поставление русских митрополитов в Константинополе имеет большие неудобства для Русской Церкви и государства, что митрополиты-греки, часто не знавшие русского языка, не в состоянии приносить для России столько пользы, сколько приносили бы митрополиты из русских, что постоянная присылка в Россию митрополитов-греков была не безобидна для русских иерархов и что, наконец, избрание для России митрополита в Константинополе, совершавшееся без участия русских князей, было оскорбительно для последних, тем более что давало повод царям греческим оказывать на Россию свое влияние. Неудивительно потому, если Изяслав нашел сочувствие себе и в самом Клименте митрополите, и во многих русских епископах»{173}.
Но вместе с тем самочинство великого князя в такой деликатной сфере, как вопросы церковной организации, возбудило сильное неприятие и сопротивление, ибо древний обычай принимать из Царьграда митрополита, поставленного патриархом, многими считался непреложным церковным законом. Еще хуже было то, что вся акция с поставлением Клима была слишком явно и тесно связана с политическими интересами одного князя — самого Изяслава. И потому исторически обусловленное желание Мстиславича сделать выборы русского митрополита внутренним делом русских же церковных и светских властей естественным образом было воспринято его политическими противниками как попытка манипулировать единственным обще династическим или наддинастическим институтом, каким являлась Русская церковь, для того чтобы добиться политического перевеса одной ветви княжеского дома{174}. Никоновская летопись, отмечая высокие достоинства Клима Смолятича, все же оговаривается, что «мнози же убо о сем негодоваху, и от епископов, и от прочих священных, и от иночествующих, и от мирских. Паче же на князя Изяслава Мстиславича Киевскаго негодоваху». В результате церковь сделалась пешкой в династической игре, а канонические принципы церковной организации были поставлены в зависимость от исторических случайностей и превратностей политической борьбы.
Главной фигурой церковной оппозиции Изяславу и Климу вскоре стал новгородский епископ Нифонт, признанный авторитет в области церковных канонов, чьи ответы на «Вопрошания» новгородского иеродиакона Кирика, касающиеся неясных и спорных моментов церковной практики, сохраняли для русских священнослужителей значение нормативного руководства на протяжении всего Средневековья{175}. Его знали и как усердного храмоздателя, внесшего большой вклад в церковное зодчество Новгорода, Пскова и Ладоги. Открыто объявив Клима Смолятича самозванцем и узурпатором, Нифонт отказался совершать с ним совместные богослужения и поминать его имя на литургии. Тех епископов, которые поддерживали митрополита, Нифонт называл человекоугодниками. Вероятно, точно так же поступили Мануил Смоленский и Косьма Полоцкий.
Из светских владык против нового митрополита, как и следовало ожидать, выступили Юрий Суздальский и Владимирко Галицкий. В 1148 г. Нифонт Новгородский побывал в Суздале, установив прочную дружбу с Юрием. Вероятно, именно тогда он был возведен патриархом в сан архиепископа; во всяком случае, летопись именует его этим титулом, рассказывая о суздальской поездке. Следует отметить, что архиепископский сан в греческой церкви давался архиереям тех епархий, которые подчинялись не митрополитам, а непосредственно патриарху (например, Болгарская архиепископия). Таким образом, Нифонт, по-видимому, получил от патриарха особые полномочия церковного управления в противовес Климу Смолятичу.
Несговорчивая позиция новгородского архиепископа вынудила Клима Смолятича принять меры дисциплинарного воздействия. По словам летописца, он всячески «научал» Изяслава против Нифонта, и в 1149 г. великий князь внял голосу своего митрополита. Нифонта вызвали в Киев и посадили под арест в Печерский монастырь, где, впрочем, содержали без особенных строгостей. Тем не менее константинопольский патриарх Николай IV Музалон (1147—1149) направил Нифонту личное послание, в котором называл его противника «злым аспидом», а своего адресата — «праведным страдальцем», и обещал: «будеши причтен от Бога, брате, к прежним святым, иже твердо в православии пострадавшим… и всем покажеши образ терпения». Сменивший его на патриаршем столе Косьма II также почтил Нифонта сравнением с первыми святыми отцами. «Патриарх же приела к нему грамоты, блажа и [его] и причитая к святем его, — свидетельствует киевский летописец, — он же боле крепляшеться, послушивая грамот патриаршь».
Такими же мерами Клим пытался обезвредить и епископа смоленского Мануила, которому, по выражению летописца, пришлось «бегать перед Климом», скрываясь от посланцев митрополита и великого князя.
На князей, разумеется, приходилось воздействовать убеждением. Летопись свидетельствует, что Клим «многа писаниа, написав, предаде [передал, разослал]». Из них сохранилось лишь одно послание (ответное), адресованное смоленскому пресвитеру Фоме, но предназначавшееся, безусловно, для глаз Ростислава Мстиславича. Отводя от себя обвинения в честолюбии[334], Клим, в частности, писал, что принял церковное кормило не для того, чтобы тешить свою плоть и услаждать тщеславие: «Вот, я назову тебе желающих славы — это те, которые присоединяют дом к дому и села к селам, приобретают изгоев и сябров [лично зависимых работников], борти и пожни, пустоши и пашни. От всего этого я, окаянный Клим, вполне свободен; но вместо домов и сел, бортей и пожней, сябров и изгоев — 4 локтя земли, чтобы могилу выкопать, и эта моя могила на глазах у многих. И если я свой гроб вижу ежедневно по семь раз, то не знаю, с чего бы это мне тщеславиться, — ведь нет мне иного пути до церкви, как только мимо могилы». Впрочем, от некоторой толики честолюбия, как откровенно пишет Клим, не свободен ни один человек — это естественная человеческая слабость: «А если бы я захотел славы, то это не было бы удивительным, ибо, по словам великого Златоуста, богатство презрели многие, а славу — никто». И далее: «Славы же и власти желают не только миряне, но и монахи; и стремление к ним преследует нас до гроба. Если даже кто из нас и глубокой старости достигнет, то и тогда никак славолюбия оставить не может».
На Ростислава оправдания Клима, кажется, не очень подействовали, но из уважения к брату смоленский князь не выказывал открытого недовольства новым митрополитом. Примириться же с Юрием Климу Смолятичу, конечно, не могло помочь никакое красноречие. Из ненависти к Изяславу суздальский князь твердо стоял на почве лояльности к Константинопольской патриархии. Греки, которые, по меткому замечанию одного историка, «ценили в эту эпоху византийского митрополита дороже, чем даже вспомогательные войска, в которых они так нуждались»{176}, не преминули отблагодарить Юрия, поддержав его претензии на киевский стол. В хронике Иоанна Киннама особо подчеркивается, что Юрий (Георгий) «занимал первое место [имеется в виду: по старшинству] между филархами [правителями] Тавроскифии». Все, чего Клим мог добиться в Ростово-Суздальской земле, — это назначения на ростовскую кафедру своей креатуры — епископа Нестора, старавшегося смягчить острые углы в отношениях между суздальским князем и новым митрополитом{177}.
Заточение Нифонта было недолгим. Когда в августе того же 1149 г. Юрий в первый раз занял Киев, новгородский владыка был немедленно освобожден и отпущен в свою епархию. Митрополит Клим разделил все превратности судьбы своего господина: уходил из Киева вместе с Изяславом, возвращался с ним назад, пока наконец вокняжение Юрия 20 марта 1155 г. не поставило точку в его скитаниях. Изгнанный с митрополичьего стола, он осел на Волыни, во владениях Мстислава Изяславича.
Но Юрий на этот раз не удовольствовался простым выдворением Клима Смолятича из Киева. Обратившись к императору Мануилу I и патриарху Константину IV Хлиарену, великий князь попросил прислать на Русь нового митрополита. Таковой там уже был выбран заранее, осенью 1155 г., — член патриаршего Синода, известный богослов по имени Константин. По его собственным словам, он был знаком с делами порученной ему епархии, видимо побывав на Руси в прежние годы в качестве патриаршего посланника.
