Елена Авадяева - 100 великих казней
...Манифест стал известен в Севастополе 18 октября. В тот же день вечером огромная толпа народа направилась к севастопольской тюрьме требовать освобождения политических заключенных, содержавшихся там. Шмидт был в числе руководителей демонстрации.
Петр Шмидт
От имени собравшихся он повел переговоры с тюремным начальством, и ему обещали через полчаса выпустить всех политических заключенных. Вдруг из ворот тюрьмы без всякого предупреждения раздался залп. Несколько человек были убиты и многие ранены.
На 20 октября были назначены похороны убитых у тюрьмы, похороны, которые вылились в грандиозную манифестацию.
Стройными рядами, с массой траурных и красных знамен, с тремя оркестрами процессия двинулась через весь город к кладбищу.
Когда тела убитых были опущены в землю, к могиле подошел Шмидт. Воцарилась гробовая тишина. Тихим, но полным глубокой веры голосом он начал:
«У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которые я хочу произнести здесь вместе с вами.
Клянемся им в том, – зазвенел окрепший его голос, – что мы никогда не уступим никому ни единой пяди завоеванных нами человеческих прав. Клянусь!»
«Клянусь!» – пронесся за ним многотысячный голос народа.
«Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы.
Клянемся им в том, что доведем их дело до конца и добьемся всеобщего избирательного, равного для всех права. Клянусь!»
И народ, весь в его власти, загремел: «Клянусь!»
«Клянемся им в том, что, если нам не будет дано всеобщее избирательное право, мы снова провозгласим Великую Всероссийскую забастовку. Клянусь!»
«Клянусь!» – раскатилось громом по всем окрестностям.
Эта речь произвела потрясающее впечатление на всех присутствовавших. Под названием «Клятвы Шмидта» она была напечатана во всех газетах, и имя Шмидта стало известно по всей стране.
В тот же день, когда вечерело, Петр Петрович был арестован, но вскоре выпущен под нажимом требований рабочих.
После освобождения Шмидта во всех революционных газетах появилась его телеграмма:
«Спасибо, товарищи, я снова в ваших славных рядах!»
В начале 1905 года обстановка в Севастополе накалилась до предела. 11 ноября состоялся большой политический митинг солдат и матросов. Вслед за тем вспыхнуло восстание в гарнизоне города и на боевых кораблях, стоявших в порту. Всего взбунтовалось 12 кораблей. 15 ноября, прибыв на крейсер «Очаков», Шмидт поднял сигнал «Командую флотом». В тот же день он телеграфировал Николаю II: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется более вашим министрам. Командующий флотом П. Шмидт».
А по городу в тот же день было расклеено объявление: «В случае какого-либо насилия со стороны казаков по отношению к мирным гражданам я вынужден буду принять решительные меры. Командующим флотом Шмидт».
В ответ на телеграмму из Петербурга пришел приказ подавить восстание. Город и крепость объявили на осадном положении. В 3 часа дня началось усмирение, а затем – расстрел кораблей эскадры из береговых орудий. Один за другим корабли подняли белые флаги.
Шмидт до последнего момента оставался на «Очакове». Его сын Женя был с ним. А когда на горевшем со всех сторон корабле уже нельзя было больше оставаться, они разделись и бросились в море. Их подобрали и доставили на броненосец «Ростислав», где оба и были арестованы. Шмидт был ранен в ногу. Одеться им не дали. Ночью отец и сын, голые, лежали, обнявшись, на полу, стараясь хоть телами своими немного согреть друг друга.
В таком ужасном положении их продержали на «Ростиславе» два дня. И все время не прекращались издевательства офицеров над Шмидтом. А на третий день военный транспорт «Дунай» повез лейтенанта Шмидта и его сына в Очаковскую крепость. И здесь Шмидт провел несколько месяцев в ожидании суда. Его сына скоро освободили, и он остался один.
Всего по делу о восстании были привлечены несколько сот человек. Но с расправой над Шмидтом спешили. Сам царь не раз выражал желание «поскорее покончить с этим изменником». Поэтому из общего процесса выделили дело Шмидта и нескольких десятков матросов-очаковцев и назначили суд.
7 февраля начался суд. Вместе со Шмидтом судили трех его ближайших помощников – Частника, Гладкова и Антоненко – и 37 рядовых матросов-очаковцев.
Несмотря на то что все остальные подсудимые содержались в Севастополе, суд происходил в Очакове. Военные власти считали Шмидта таким опасным преступником, что не решались перевезти его в Севастополь. На военном корабле в Очаков доставили всех подсудимых-матросов, свидетелей, суд, защиту, привезли туда, где сидел в каземате всего один человек.
На суде Петр Петрович был совершенно спокоен и держал себя с большим достоинством. Он горячо выступал только тогда, когда ему казалось, что несправедливо обвиняли матросов.
И вся его последняя речь на суде была полна этим горячим желанием спасти своих товарищей.
«Верьте мне, что сама природа требует, чтобы ответил я один за это дело в полной мере, сама природа повелевает выделить меня. Я не прошу снисхождения вашего, я не жду его. Велика, беспредельна ваша власть, но нет робости во мне и не смутится дух мой, когда услышу ваш приговор. Без ропота и протеста я приму смерть, но не вижу, не признаю вины за собой!»
Говорят, что солдаты очаковской крепости, в каземате которой сидел Шмидт, не раз предлагали ему бежать и принимали всю ответственность за это на себя, но Петр Петрович каждый раз твердо и решительно отказывался.
18 февраля был объявлен приговор: Шмидта и помощников приговорили к смертной казни, остальных – к каторге на разные сроки.
Шмидт выслушал приговор совершенно спокойно.
«Приговор этот я ждал», – сказал он.
Матросы окружили его, обнимали, благодарили его, прощались с ним. По осанке Петра Петровича и по восторженному выражению его лица нельзя было подумать, что он только что выслушал смертный приговор.
Сыну он послал телеграмму: «Сыночка, милый, будь мужественен. Я спокоен и счастлив. Принял приговор и буду тверд до конца.
Крепко люблю тебя, обнимаю. Твой друг-папка».
Когда накануне казни к Петру Петровичу зашел доктор и спросил его, как он себя чувствует, Петр Петрович внимательно посмотрел на него и твердо ответил: «Я совершенно здоров. До места казни дойду превосходно».
В 9 часов вечера накануне казни в каземат, где содержался Шмидт, явился священник. Шмидт исповедался, был сосредоточен и кроток.
Всю ночь Шмидт бодрствовал, писал письма сестре, сыну и другим родным.
6 (по новому стилю 19-го) марта 1906 года в 3 часа утра к нему вошла охрана и сообщила, что пора готовиться. Через потайные двери приговоренные были переведены на баржу и затем доставлены на остров Березань.
Ночью на остров привезли войска, поставили столбы, вырыли ямы. Здесь были командир и офицеры корабля «Прут», жандармский ротмистр, священник, четыре готовых гроба, вкопанные столбы, лопаты...
Расстрельная команда состояла из матросов канонерской лодки «Терец» в числе 60 человек. Они были выстроены в линию в 50 шагах от столбов. Позади стояло 3 взвода солдат – на всякий случай.
На рассвете привезли осужденных. Спокойно они направились к месту казни. Шмидт все время ободрял товарищей. Матросы не спускали с него глаз и повторяли каждое его движение. По просьбе Петра Петровича их не привязали к столбам и глаз не завязали.
Трогательно попрощался Шмидт с товарищами и первый подошел к столбу. За ним остальные.
В последнюю минуту Шмидт обратился к солдатам со словами: «Помните Шмидта, умирающего за русский народ, за родину, за вас, мои братья. Таких, как я, много, но будет еще больше».
Потом, повернувшись к знакомому офицеру, командовавшему отрядом, сказал: «Миша, прикажи своим стрелкам целиться прямо в сердце».
Он был без шапки, в одном белье. Стоял с открытым лицом, с высоко поднятой головой. Раздалась барабанная дробь... Еще минута... Матросы взяли ружья на прицел... Всего было десять залпов.
ДМИТРИЙ БОГРОВ – УБИЙЦА СТОЛЫПИНА
Петр Аркадьевич Столыпин (1862—1911), окончив Виленскую гимназию, неожиданно для всех родственников и друзей поступил на физико-математический факультет Петербургского университета. После окончания университета служил в Министерстве государственного имущества, но через год перевелся предводителем дворянства в Ковенскую губернию. Столыпин был рад этому назначению, оно помогло ему раскрыться и как человеку, и как хорошему руководителю. Он подолгу разговаривал с крестьянами, как губка, впитывал все, о чем они говорили, а говорили они о земле, о рациональном ведении хозяйства и о многих других вещах. Вскоре он завел свое хозяйство. Его дочь, М.П. Бок, писала: «Мой отец очень любил сельское хозяйство и, когда бывал в Колнобережье, весь уходил в заботы о посевах, покосах, посадках в лесу и работу в фруктовых садах».
