Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина
Вспотевший Каганович:
— И. В., вы все решили правильно.
Пучеглазый Мехлис:
— Я тоже могу принять участие в переговорах с немцами. И. В. резко:
— Хватит Литвинова. Обойдемся без сопливых ленинцев. Ворошилов хвастливо:
— Красную Армию йельзя победить!
Никому не хотелось отвечать на его реплику, но Сталин ее запомнил.
После того, как вожди разбрелись по своим берлогам-вотчинам, И. В. спросил:
— Верочка, скажите откровенно, вы довольны, что Лепешинская наказана?
— Ее поведение меня не касается. В театре она перестала зазнаваться, временно приумолкла.
— Остальных красавиц мы тоже призовем к порядку. Мне передали, что «курицы» хотели вас заклевать? Верочка, вы по-прежнему мне очень нужны. Если про вас узнаю что-нибудь плохое, наказание придумаю похлеще, чем то, которое получила ваша подружка-соперница.
Без всякий причины его глаза налились кровью, на губах появилась пена.
— И. В., дорогой, разве я вас чем-нибудь скомпрометировала? Я хотела рассказать про Шолохова, но вы сегодня не в настроении меня слушать.
Я оказалась права, бодрость и находчивость, которые были за столом, улетучились. Вождь страны Советов начинал заметно дряхлеть. Постоянные лечебные масса-жи и особые лекарства на какой-то срок тормозили его увядание.
— Ну, говори, что случилось с Шолоховым?
— М. А. заинтересовался архивом, дневниками, записными книжками, рукописями Пильняка.
— Для чего ему сдался матерый шйион?
— Я не знаю.
— Михайло Шолохов — хитроумный казак, его давно ждет петля. Он написал нам, что нельзя трогать зажиточных казаков, он умышленно не назвал их кулаками. Этот мужичишко не такой уж простой, как выглядит. Я не забыл про его письмо, где он жаловался, что, мол, из-за политики партии большевиков на Дону царит голод. Наступит час, когда ему за все придется держать ответ. — Сталин оживился — Верочка, мы давно не были вместе!
— Признайтесь, я вам наскучила?
— Не говори глупости! Дурочка, ты мой жень-шень! Ты обиделась на паршивого казака?
Я промолчала. Сталин был достаточно прозорлив, чтобы догадаться о моих сокровенных мыслях.
В эту ночь И. В. меня долго мучил. Исступленно ласкал, гортанно кричал, что любит.
Молотов устроил грандиозный прием в честь германского посла графа фон Шуленбурга. На приеме присутствовали наркомы, военачальники, работника ЦК ВКП(б), секретари обкомов, райкомов, престарелые академики, которые не могли понять, для чего их оторвали от работы и в приказном порядке доставили в Кремль. За отдельным столом расселась дружная ватага розовых, упитанных, беспричинно улыбающихся писателей и деятелей искусств.
Молотов и Шуленбург охотно позировали фотографам и кинооператорам. В советской внешней политике наступила новая эра. В Москве с помпой дважды принимали фон Риббентропа — министра иностранных дел Германии. Посланец Гитлера от имени своего правительства подписал акт о ненападении сроком на 10 лет. Сталин присутствовал на переговорах. Риббентроп пригласил И. В. посетить Германию, а Сталин в свою очередь пригласил в Советский Союз канцлера Гитлера.
Не успели умолкнуть торжественные гимны в честь фон «Риббентропа, как немецкие войска проглотили Чехословакию. На одном вечере мудрый Литвинов остроумно заметил, что «дипломатия — выкидыш истории».
На дачу к Сталину, в Липки, приехал специально вызванный из Парижа корреспондент газеты «Известия» писатель Илья Эренбург. Его нервное, бескровное лицо было напряжено, он непрерывно курил.
— Я слушаю вас, товарищ Сталин, — сказал он.
— За последние годы вы много ездили по Европе.
— Если вы, И. В., и ваши уважаемые гости, члены Политбюро, располагаете временем, я готов ответить на все ваши вопросы.
Молотов недовольно, почти зло:
— Почему вы, товарищ Эренбург, не были на приеме, который мы устроили в честь господина фон Риббентропа, министра иностранных дел Гермарии?
— В. М., приглашение застало меня в Париже, но все равно я не мог бы находиться рядом за одним столом с автором изуверских проектов. В скором времени вы убедитесь, что фашисты — хуже людоедов.
Жданов:
— Вы не могли бы изложить суть дела покороче?
— Простите, А. А., но я не привык, чтобы со мной так разговаривали. В любую минуту я могу уехать.
Сталин резко перебил:
— Мы пригласили товарища Эренбурга говорить, а не затыкать ему рот! Продолжайте, Илья Григорьевич, мы внимательно вас слушаем.
— Может быть, жить без памяти и легко, но вряд ли такая жизнь достойна человека. Как ни тяжела порой память, именно она отличает людей от бабочек и культуру от первобытного прозябания. Я не пришел читать вам лекцию. Вы сами вызвали меня на мужской, откровенный разговор. Я хорошо знаю Германию. Фон Риббентроп когда-то был послом в Англии, англичане пробовали убить его иронией. Он умеет быть любезным, когда нужно сбыть поддельное вино или выдать мобилизацию за сельский праздник. Я был в Германии летом 1927 года. Редко кто вспоминал о минувшей войне, и никто еще не решался громко заговаривать о будущей. Толстые бюргеры с короткими пальцами наслаждались роскошью. Кафе и магазины напоминали павильоны международной выставки. Случайно я попал на собрание, устроенное приверженцами Гитлера. Какой-то белобрысый крикун с остекленевшими глазами кричал, что нужно покончить с капиталистами, коммунистами, с поляками, с русскими, с евреями, с французами. Вторично я приехал в Германию летом 1930 г. Многие немцы еще зачитывались миролюбивыми романами Ремарка, Людвига Ренна, Арнольда Цвейга, Томаса и Генриха Маннов. На выборах социал-демократы получили семь миллионов голосов, коммунисты — около пяти. Я плыл по Рейну. Пассажиры, люди с горделивой осанкой и с бритыми затылками, при виде колоссальной статуи Германии, по их мнению, выражавшей мощь империи, вопили «ура». Во Франкфурте я увидел первую демонстрацию фашистов. Десять тысяч людей бесновались на улицах: вчерашние фельдфебели и мелкие чиновники, студенты и торговцы, безработные и люмпен-пролетарии, добрые отцы семейств и сутенеры буйно приветствовали фюрера. В январе 1933 г. меня повели в пивнушку, где собирались нацисты. Было трудно разглядеть лица от едкого дыма дешевых сигар. Кто-то кричал: «Мы должны воевать, это дело чести, это — дело нации!» Одни говорили, что нужно уничтожить французов, другие предлагали двинуться на «Красную Россию». Они еще не знали, кого убивать, но понимали, что без убийств им не прожить. Осенью того же года я видел, как несколько фашистов возле Александерплац застрелили человека за то, что он был еврей. В декабре 1934 г. я поехал в Саарский район. Там проводили плебисцит о присоединении к Германии. Я снова увидел кровь на мостовой. В 1935 г. в пограничном городе Вервье я встретил немцев, которым удалось бежать из концлагеря, они рассказывали, как их пытали. Тогда же в Шлезинге я услышал фашистские песни, призывающие идти в бой за Гитлера. Я многое пропускаю, месяц назад я снова был в Германии. В скором времени гитлеровская Германия развяжет неслыханную бойню!
Берия:
— Вы, Илья Григорьевич, как все романисты, преувеличиваете, сгущаете краски. Мы только что заключили с немцами 10-летний пакт о дружбе.
Эренбург невесело, с едким сарказмом:
— Где, Л. П., мирная Чехословакия? Не за горами Польша, Венгрия, Югославия, Албания. Мы еще увидим коленопреклонную Францию и плачущую Англию. Если заранее не будет оказано массовое сопротивление, Германия зажмет Россию в тиски. Вот почему надо укреплять границы.
Сталин веско:
— Не будем, И. Г., нагнетать обстановку. Не так уж страшен серый волк. Великий русский народ нельзя поставить на колени.
— И. В., вам конечно, виднее. Я не стратег, а писатель.
Маленков:
— И. Г., мы ждем от вас подробную объяснительную записку.
Сталин, пожимая плечами:
— Не надо никаких объяснительных записок, через два часа будет готова стенограмма.
Эренбург:
— И. В., я сумею получить один экземпляр?
— Для чего? — сухо спросил Берия.
Сталин:
— Получите второй экземпляр стенограммы.
Мехлис:
— Товарищ Эренбург, как Германия относится к военному потенциалу нашей страны?
— Лев Захарович, вопрос не по адресу, — раздраженно ответил И. В. — Задайте этот вопрос в письменном виде господину Гитлеру.
Молотов:
— На днях мы имели беседу с советскими дипломатами. Они довольно серьезно отнеслись к советско-германскому пакту.
Эренбург попросил разрешения уехать.
— Вам/что, наскучило наше общество? — недовольно проговорил Сталин.
— И. В., простите меня, я приехал в Москву на три дня, есть неотложные дела в редакциях газет «Известия», «Правда», «Красная Звезда». Я должен побывать на кинохронике и на радио, меня ждут в Киеве и Ленинграде, предстоит вычитать корректуру статей и книг, выправленный материал сдать в издательства и снова вернуться в Париж.
