Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Русский лик
В. Б. Каким бы ты хотел видеть журнал "Наш современник" в 2000 году?
С. К. Свободным русским журналом. Объединяющим всех талантливых русских писателей, стоящих на патриотических позициях. Я бы хотел, чтобы наша публицистика реально влияла на власть. На Государственную Думу. На членов правительства. Я бы хотел видеть нашими авторами всю русскую национальную элиту. Хотел бы, чтобы русские писатели, печатающиеся в журнале, могли жить на свои гонорары. Для этого необходимо, чтобы наш журнал выписывали 50 тысяч человек. Лучших русских читателей. Библиотекарей, ученых, военных... Хотел, чтобы русский народ мог содержать свою духовную элиту. Чтобы Владимир Личутин мог получать такие деньги за свои романы, чтобы спокойно писать, не думая о хлебе насущном. Чтобы Юрий Кузнецов мог не работать в издательстве, а жить на свои стихи. Вот что бы я хотел видеть в будущем. Совсем немного.
В. Б. Тебе как поэту мешает работа в журнале?
С.К. Я думал об этом. Я - человек русско-советский. Недаром в моих стихах есть это сочетание "русско-советский". "Здравствуй, русско-советский пейзаж" и так далее... Я - человек той эпохи. Вся моя жизнь: и творческая, и человеческая, - прошла в советские годы. Я ощущал, изображал и осмысливал эту жизнь. Осмыслить мне, как поэту, новую эпоху уже не дано. У меня уже не хватит ни чувств, ни сил душевных. Я хотел бы оправдать тот период истории, в который я творил. И я это сделал уже. Моя поэзия - это осмысление русской истории, русского национального характера в советский период времени. Я как поэт все, что можно, уже сделал.
Если сейчас напишут новое, я буду просто счастлив. Надеюсь, другие русские поэты сохранят творческую волю к сопротивлению. Осмыслят уже наши дни. Наверное, у меня этого уже не получится. Когда я перечитываю свои стихи, я думаю: слава Богу, я выполнил свой долг. Я сделал все, чтобы Россию, русского человека понять. Так что цель моей жизни поэтической выполнена. Если я что-то буду дописывать, это будет уже инерция того, что было положено мне в прошлый период жизни. Сегодняшний день смогут понять поэты метафизического склада - такие, как Юрий Кузнецов, перед которым я преклоняюсь. Он осмысляет все как бы с точки зрения вечности. А я человек более чувственный, более эмоциональный, более стихийный...
ДУХ, ЗАКАЛЕННЫЙ АДСКИМ ПЛАМЕНЕМ...
Станислав Куняев всегда идет и в жизни и в литературе своим путем. Иногда это утоптанный, хоженый-перехоженный большак, и он идет со всеми, в колонне, то возглавляя ее, то отставая и осознанно замыкая ряды. Иногда это извилистая тропинка в глуши леса, едва заметная, но чутко улавливаемая знатоками леса и опытными первопроходцами. Иногда это и на самом деле нехоженая целина, бурелом, в который и углубляться опасно одинокому человеку, даже если он бывалый боец и умеет отвечать ударом на удар. И сворачивает с большака в лесные дебри, с асфальта шоссе на едва заметную тропку Станислав Куняев всегда сам, повинуясь лишь внутреннему чувству поэта.
Пишу не чью-нибудь судьбу,
Свою от точки и до точки,
Пускай я буду в каждой строчке
Подвластен вашему суду...
У него и в жизни, и в поэзии все выстрадано, все пережито. Все пройдено. Недаром "путь" - одно из корневых слов его поэзии. Путь - это тайга и горы, Тянь-Шань и Тайшет, реки Мегра и Северная Двина, это его родная Калуга и Саров, Охотское море и Балтика... Путь - это версты лет и вехи исторических событий. Это полет Гагарина в космос и баррикады 1993 года. Это тихая лирика и ораторская интонация, молитвенное погружение в крещенскую воду русской истории и бунтарский призыв к вечному сопротивлению. И всегда - среди людей, среди их печалей и трагедий...
Как много печального люда
В суровой отчизне моей!
Откуда он взялся, откуда,
С каких деревень и полей?
Вглядишься в усталые лица,
В одно и другое лицо.
И вспомнишь - войны колесница!
И ахнешь - времен колесо!
Но и среди дорогих ему людей он несет свой Крест, свою истину и даже порой свое несогласие с ними, интуитивно находя требуемый ему путь.
Но как свести концы с концами,
Как примирить детей с отцами
Увы, я объяснить не мог...
Я только сочинитель строк,
В которых хорошо иль плохо,
Но отразилась как-нибудь
Судьба, отечество, эпоха,
Какой ни есть, а все же путь...
К своему семидесятилетию Станислав Куняев пришел почти таким же, как и начинал: с утверждением деятельного добра, которое необходимо защищать. Мне кажется, с подачи своего друга, а в чем-то и наставника Вадима Кожинова, Куняев чересчур поспешно отказался от знаменитых строк "Добро должно быть с кулаками". Я прекрасно понимаю Вадима Валерьяновича, который осознанно делал ставку на совсем иное направление в поэзии и умело влиял на целое поколение поэтов и критиков. Этот пример - скорее доказательство реального влияния талантливого критика на литературу. Кожинов лишь предвидел, предчувствовал по первым всходам развитие более национальной, более востребуемой народом так называемой "тихой лирики" и, используя свою власть над умами молодых поэтов, уже разворачивал их в нужном направлении. Ему явно мешало куняевское "добро с кулаками" - своим максимализмом, кричащей эффектностью. И он сумел даже такого волевого человека, как Станислав Куняев, увлечь своим тогдашним пониманием национальной русской поэзии, увлечь его на путь требуемой народу "тихой лирики". В предисловии к книге Куняева "Путь", вышедшей в 1982 году, Вадим Валерьянович писал: " В 1959 году он написал стихотворение "Добро должно быть с кулаками...", соответствующее всем канонам "громкой лирики". Опубликованное в московском "Дне поэзии" в 1960 году, стихотворение завоевало поистине предельную популярность... Шум вокруг этого стихотворения был настолько внушительным, что он не растворился до конца еще и сегодня, через двадцать с лишним лет. Еще и сейчас имя Станислава Куняева в сознании многих автоматически связывается с фразой "Добро должно быть с кулаками...", хотя поэт давным-давно "отрекся" от собственного произведения и в стихах ("Постой. Неужто? Правда ли должно?..."), и в одной из своих статей. (Станислав Куняев писал, в частности, что стихи эти совершенно "неинтересные", что они явились как порождение модной "словесно лихой, но абстрактной и безличной манеры")..." Я привожу эту длинную цитату как доказательство безусловного и абсолютного авторитета Вадима Кожинова. Ведь на самом деле и стихотворение с "отречением" было у Куняева, и статья была...
Неграмотные формулы свои
Я помню. И тем горше сожаленье,
Что не одни лишь термины ввели
Меня тогда в такое заблужденье...
И я сам вослед авторитетнейшему Кожинову писал в статье о поэзии Станислава Куняева: "Что заставило поэта Станислава Куняева... свернуть с дороги славы, отказаться от громогласных заявлений типа "Добро должно быть с кулаками..."? Может быть, чувство поэтического вкуса... Нашел в себе силы - свернуть на путь свой..." На путь свой Станислав Куняев на самом деле свернул. Но не с отречением от своего программного стихотворения, а гораздо позже. Когда он понял, что путь поэтической тишины не для него.
Вадим Кожинов был и останется навсегда идеологом целого литературного направления. Хотя в своих статьях щедро оставляет друзьям право чувствовать себя первооткрывателями. Вадим Кожинов пишет: "Станислав Куняев обрел бесценных сподвижников на своем новом пути - таких, как Анатолий Передреев, Николай Рубцов, Владимир Соколов. Вместе они создали основу целого направления или, вернее, периода в развитии отечественной поэзии, получившего позднее прозвание "тихая лирика". С середины шестидесятых годов это направление, во многом родственное так называемой деревенской прозе (Василий Белов, Виктор Лихоносов, Валентин Распутин, Василий Шукшин и др.) стало основным средоточием движения русской поэзии..."
Все это, безусловно, так, но не случайно же, как признается уже сейчас в своих знаменитых мемуарах Станислав Куняев, одной тихой лиричности ему явно не хватало по характеру своему, он осознанно шел к борьбе, к ярко выраженной гражданской позиции, к ораторской публичной интонации. И одного поэтического кружка из "тихих лириков" уже в семидесятые годы было ему маловато.
Вадим Кожинов не скрывал своего недовольства ранними стихами поэта: "...Стихи этого рода могли чрезвычайно быстро обрести широчайшую популярность: нужно было только остро, эффектно, кричаще выразить "мысль", уже так или иначе знакомую, близкую аудитории, - и "мысль" эта принималась на "ура". Критик был искренне рад, что "...пройдя по этой дороге, в сущности, всего несколько шагов, поэт вдруг решительно свернул с нее. При этом, он, безусловно, пожертвовал своей уже нараставшей шумной известностью, ибо даже в самом его поэтическом мире словно наступила глубокая тишина - тишина раздумья и пристального, чуткого вслушивания в голоса природы и истории..." Нет, внимательно прочитав все лучшие стихи Куняева, я уверен сейчас, что никогда никаким "тихим лириком" поэт не был. Очевидно, отдавая дань своему учителю Кожинову , он посвятил ряд стихов воцарившейся тишине: "...люблю тишину полуночную", "...темным воздухом и тишиною". Ну, так и Андрей Вознесенский тогда писал "Тишины хочу, тишины. / Нервы, что ли, обожжены..." И это, очевидно, влияние Кожинова. Как оказалось, скорее отречение у Станислава Куняева шло от идеологем шестидесятников, от их революционизма, от их крушения традиций, но волевое, гражданское, бойцовское начало, право на сопротивление - как определяло, так и определяет до сих пор и поэзию, и жизненное поведение Станислава Куняева. И это прекрасно. Это редкий дар, которого были напрочь лишены и многие его друзья-единомышленники, и оппоненты-шестидесятники, подменявшие суровую требовательную социальность в своих стихах сиюминутными выплесками модных сентенций. Именно поэтому то же "Добро должно быть с кулаками" у Евгения Евтушенко абсолютно не прозвучало и не запомнилось. Это была громкая фраза, не более, а в стихотворении Куняева была уже тогда выношенная жизненная позиция. И я с ней согласен на все сто процентов уже сегодня, в третьем тысячелетии от Рождества Христова, спустя более чем сорок лет после написания нашумевших строк:
