Павел Курлов - Гибель Императорской России
Так как я считал, что, при несогласии министра с изложенными моими доводами, не могу участвовать в сознательной гибели трона, я в конце разговора сказал А. Д. Протопопову, что, вследствие серьезности положения и полной его неопытности в политических вопросах, я боюсь, что его доклад Государю о сообщенных мной соображениях и выводах не произведет на Монарха надлежащего впечатления, причем министр встретит затруднения в детальных ответах на те вопросы, которые ему могут быть предложены, ибо Император сам прекрасно разбирался в политических делах. Я предложил А. Д. Протопопову испросить разрешение Государя чтобы подробный доклад об этом сделал Ему я в присутствии министра. Последний ухватился за эту мысль, обещал на другой же день доложить и высказал уверенность в благоприятном ответе. Но и на этот раз, по-видимому, первое впечатление и решение быстро изменилось, и он в последующие дни, хотя и продолжал убеждать, что это свидание скоро состоится, но, по манере этих уверений, я пришел к заключению, что о высказанном мной проекте министр вовсе не докладывал и докладывать не собирается. Я не допускаю мысли, чтобы в этом случае А. Д. Протопоповым руководили какие-либо личные побуждения, но он боялся, что я не остановлюсь перед докладом Царю всей правды, как бы тяжела она ни была и какие бы последствия для меня ни повлекла. Тогда я твердо решил, что помочь делу я не могу, а потому необходимо мне совершенно устраниться.
В этот последний период нашей совместной службы газетная кампания против А. Д. Протопопова приняла невозможную форму. Еще до поездки за границу А. Д. Протопопов с восторгом рассказывал, что ему удается осуществить свою мысль об основании одной политической газеты, в которой должны принять участие выдающиеся литературные силы и которая, не становясь в оппозицию правительству, должна поддерживать экономические интересы крупного землевладения и капитала. Перед самым назначением я спросил его, какие дальнейшие отношения будут у него, министра, к этому органу, и получил ответ, что его влияние, как основателя газеты, остается и что газета будет поддерживать умеренные начинания его политики. Мое сомнение в практическом выполнении подобной комбинации он назвал пессимизмом. Первый номер означенного издания, под именем «Русской Воли» появился с резко враждебным к А. Д. Протопопову настроением, и я думаю, что ни один орган прессы, даже самой левой, не доводил выступления против министра до таких крайних пределов, как это его детище. Блестящие надежды на хитроумную комбинацию рассеялись, и А. Д. Протопопов допустил громадную ошибку, прибегнув к применению в отношении названной газеты за личные против него заметки полицейских мер, в виде высылки Амфитеатрова. Безуспешны были все мои старания удержать его от этого шага, причем я напомнил ему взгляд на этот вопрос П. А. Столыпина, когда дело касалось личных против него выступлений: покойный премьер не только сам никогда не отдавал подобных распоряжений, но беспощадно карал, если кто-либо из слишком ретивых подчиненных проявлял поползновение вступиться за своего начальника.
В те же дни А. Д. Протопопов поразил меня совершенно конфиденциальным сообщением, которое привело меня к определенному убеждению, что все кончено: он сообщил мне о своих усилиях к выводу из Петрограда запасных полков и к замене их гвардейской кавалерией с фронта. Правда, легкомысленно добавил он, что начальники дивизий просили Государя, как милости, не трогать их частей с фронта и не лишать чести дальнейшего участия в войне. По его словам, Государь Император милостиво согласился на это ходатайство и повелел вызвать в столицу столь любимый им гвардейский экипаж, антиправительственное настроение которого не было для меня тайной и до войны, о чем я неоднократно докладывал еще П. А. Столыпину. Поведение экипажа во время революции доказало справедливость моих опасений. Я вышел от министра в совершенно угнетенном настроении.
Незадолго перед этим департаментом полиции был командирован в пределы юга России жандармский полковник с поручением возможно подробнее ознакомиться с настроением войсковых частей и личного состава тыловых учреждений. Представленный упомянутым офицером обстоятельный доклад заключал безотрадную картину: усилиями преступной пропаганды об опровергнутом ныне германофильстве Императрицы и ее всеобъемлющем влиянии на Государя, а также о приписываемой Ему слабости воли, армия была подготовлена к мысли о дворцовом перевороте. Этому способствовала наличность у офицеров военного времени, лишенных старых традиций, стремления вносить подобные идеи в умы нижних чинов. Разговоры в этом смысле открыто велись в офицерских собраниях и не встречали необходимого противодействия со стороны высшего командного состава.
Я провел бессонную ночь. Утром я заявил А. Д. Протопопову, что, удрученный всем происходящим, полной своей беспомощностью в отношении него и осложнившимся расстройством здоровья, я не могу нести службы, а потому просил освободить меня от всяких поручений и 5 января 1917 года подал всеподданнейшее прошение об отставке, на что последовало высочайшее соизволение. Все пережитое действительно отразилось на моем здоровье — я заболел и почти не выходил из дому до самой революции.
Последующие события и деятельность А. Д. Протопопова были мне мало известны,— я знал только, что выдающееся политическое значение приобрел вновь назначенный председатель Государственного Совета И. Т. Щегловитов, под совершенное влияние которого и правого крыла верхней палаты попал министр внутренних дел. Больше я его почти не видел и только в половине января, когда он навестил меня, больного, умолял его доложить Императору, чтобы Его Величество или отложил свой отъезд в ставку, или взял бы с собой и августейших детей: я понимал, какой страшный залог для будущих вершителей революции составляет нежно любимая Государем Его семья.
О событиях последних дней февраля мне известно лишь со слов директора департамента полиции А. Т. Васильева, на которого после моего ухода в ноябре 1916 года было возложено исполнение обязанностей товарища министра внутренних дел. Он иногда меня посещал, так как в это время я уже совершенно не мог оставлять квартиры, будучи настолько слаб, что не присутствовал даже на похоронах скончавшегося в Петергофе моего тестя, старшего врача придворного госпиталя А. А. Строганова, с которым меня связывали самые сердечные отношения. По словам А. Т. Васильева, начиная с двадцатых чисел февраля, в разных местах столицы стали появляться толпы народа, требовавшего хлеба. Главный начальник военного округа, генерал Хабалов, выпустил объявление о том, что в Петрограде имеются значительные запасы муки, вследствие чего снабжение населения хлебом будет и впредь производиться беспрепятственно. Несмотря на то, что это оповещение вполне соответствовало действительности, ему не поверили, и народное брожение продолжалось. Директор департамента полиции потребовал от Петроградского градоначальника точные сведения о количестве наличных запасов продовольствия в городе, причем генерал А. П. Балк, по точной проверке дела, доложил, что если бы с данного момента Петроград оказался бы в осадном положении и в столицу не было подаваемо ни одного вагона с продуктами, то жители могли бы оставаться на прежнем продовольственном пайке в течение 22 дней.
Массовые волнения постепенно стали переходить в уличные беспорядки, и это послужило генералу Хабалову основанием сделать распоряжение о командировании воинских караулов во все правительственные учреждения и о подчинении всего города исключительно военному начальству. Вначале сборища рассеивались войсками, хотя последние действовали, видимо, очень неохотно. Мало-помалу настроение воинских частей приняло явно противоправительственный характер,— так, на Выборгской стороне при столкновении толпы с чинами полиции, когда был тяжело ранен полицеймейстер, полковник Шалфеев, находившийся тут же небольшой воинский отряд активного противодействия демонстрантам не оказал. Казачьи части, на которые возложена обязанность не пропускать рабочих через мосты в город, нисколько такому проходу не препятствовали, а на следующий день на Невском проспекте казаки сопровождали толпу манифестантов в виде эскорта до Знаменской площади, где один из казаков, в ответ на требование пристава Крылова рассеять толпу, по приказанию офицера ударами шашки убил названного пристава. Затем произошло серьезное столкновение лейб-гвардии Павловского полка с полицией на Конюшенной площади, причем среди полицейских чинов оказались раненые и убитые. С этой группой мятежников удалось, однако, справиться, несмотря на то, что они встретили стрельбой даже своих офицеров. Задержанные были водворены на гауптвахту Зимнего дворца, откуда ночью бежали. Полиция и жандармы продолжали нести самоотверженно свою службу, но, конечно, были не в силах справиться с войсками.
