Светлана Кузьмина - История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие
Адамович – поэт камерный, как и большинству эмигрантских художников ему свойственны настроения пронзительной тоски по родине, чувство экзистенциального одиночества, что придает его поэзии остроту психологизма, более свойственного прозе. Он мастер внутреннего монолога, в котором и звучат голоса прошлого, и происходит спор с самим собой.
Ощущение родины выражается в изумительно чистом русском языке, ясности мысли, четкости композиции и, главное, в постоянном внутреннем обращении к архитектурному символу русской государственности эпохи Петра I – Петербургу и истокам русской художественной традиции – А. Пушкину.
Просыпаясь, дымит и вздыхает тревожно
столица,
Окна призрачно светятся. Стынет дыханье
в груди.
Отчего мне так страшно? Иль, может быть,
все это снится,
Ничего нет в прошедшем и нет ничего
впереди?
Море близко. Светает. Шаги уже меряют
где-то,
Будто скошены ноги, я больше бежать не
могу,
О, еще хоть минуту! Но щелкнул курок
пистолета.
Не могу… все потеряно… Темная кровь
на снегу.
Тишина, тишина. Поднимается солнце.
Ни слова.
Тридцать градусов холода. Тускло сияет
гранит.
И под черным вуалем у гроба стоит
Гончарова,
Улыбается жалко и вдаль равнодушно
глядит.
Поэзия Адамовича является квинтэссенцией тех ощущений, которые трудно передаваемы словами, но являются основой внутренней жизни личности, выброшенной историей из привычной колеи, лишенной само собой разумеющихся опор существования. Слияние литературных и исторических реалий, исповедальности и предчувствия неотвратимой смерти, смешение геополитических примет пространства и сновидческого полубреда рождают строки, обращенные не к ценителям поэтического мастерства, а к читателю – другу, такому же одинокому и несчастному человеку, лишенному родины и духовного пристанища, как и сам поэт, мечтающий вернуться в Россию, где правит «восточный Гамлет».
Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет
восточный, когда?
Пешком, по размытым дорогам,
в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких
там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя
мы добредем…
Больница. Когда мы в Россию… колышется
счастье в бреду.
Как будто «Коль славен» играют
в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной
предутренней мгле
Колышутся тонкие свечи в морозном
и спящем Кремле.
Когда мы… довольно, довольно. Он болен,
измучен и наг.
Над нами трехцветным позором полощется
нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно,
и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся… но снегом
ее замело.
Пора собираться. Светает. Пора бы»
и двигаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные
руки на грудь.
Своеобразный синтаксис, прерывистые строки создают ощущение непосредственности поэтической речи, передают пульсацию внутренней жизни. Этот прием в какой-то мере схож с открытиями И. Анненского и может быть сравним с синтаксисом его стихотворений «Прерывистые строки», «Второй мучительный сонет», «Трилистник кошмарный». Адамович использует скрытые цитаты и реминисценции, создает контаминирующие образы. Так, строка В. Брюсова «тень несозданных созданий» используется в переосмысленном варианте:
Ничего не забываю,
Ничего не предаю,
Тень несозданных созданий
По наследию храню.
Из наследия О. Мандельштама извлекается знаковое для его поэтики слово «Tristia», в стихотворную ткань включаются отрывки из модных в начале XX в. песенок, сами стихотворения строятся по канве старинных музыкальных мелодий, об инобытии мыслится как о пространстве, где разрешаются коллизии литературных героев:
Там ждет нас в дали туманной
Покой, мир, торжество,
Там Вронский встретится с Анной
И Анна простит его.
Муза Адамовича всегда была искренней и по-человечески теплой и чрезвычайно чуткой к чужой боли. Узнав о самоубийстве в далекой Елабуге в России М. Цветаевой, Адамович ее памяти посвятил стихотворение, выразившее жизненное и поэтическое кредо самого автора:
Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.
При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература – приглашены; в ад.
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому – путей назад.
Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Как чудно жить – всё по случайности, всё – по неволе.
Как плохо мы живем.
Как критик Адамович обладал большой чуткостью и требовал от поэтов отражения существенных для человека непреходящих тем, таких, как смерть, любовь, смысл бытия. Будучи приверженцем классической линии в искусстве, отстаивал принципы простоты и безыскусности поэтической речи. Его статьи и комментарии в основном очертили проблему реального вклада русской эмиграции в мировую культуру. Он был инициатором создания Энциклопедии культуры русского зарубежья.
Адамович являлся организатором «Парижской ноты», основателем направления в эмигрантской поэзии, носящей такое же название, которое положило в основу принципы, отстаиваемые им в критике. Был составителем первой поэтической антологии русского зарубежья «Якорь» и автором вводной статьи к ней. Его стихи вошли также в антологии «На Западе», «Муза Диаспоры», сборник «Содружество».
СочиненияАдамович Г. Одиночество и свобода. М, 1996.
ЛитератураБунин И. Воспоминания. Г. Адамович // Знамя. 1988. № 4. С. 178–191.
Набоков В. Г. Адамович // Октябрь. 1989. № 1. С. 195–207.
Померанцев К. Сквозь смерть. London, 1986 [Главы из книги К. Померанца опубл. в Лит. обозрении. 1989. № 11. С. 79–82.].
Соколов Г.С. Судьбы русский литературной эмиграции 1920-х годов. М., 1991.
Георгий Иванов
Георгий Владимирович Иванов (1894, Ковно – 1958, Йер ле Пальме, Франция), поэт, литературный критик, переводчик, прозаик, публицист, мемуарист. Был участником первого петербургского «Цеха поэтов», возглавлял второй «Цех поэтов» (1916–1917), в 1920–1922 был участником третьего «Цеха поэтов». Считал важным продолжать традиции акмеизма.
Первый сборник стихов «Отплытие на остров Цитеру» (1912), связанный одноименным названием с картиной французского живописца Ватто, нашел признание у И. Северянина (с которым поэт некоторое время дружил и разделял его программу эгофутуризма) и Н. Гумилева. Молодой поэт от эгофутуризма пришел к акмеизму и вошел в «Цех поэтов», возглавляемый Н. Гумилевым. Иванову были близким идеи акмеизма, он находился под влиянием поэзии Н. Гумилева и М. Кузмина. Весь Серебряный век он назвал «эстетической эпохой».
Сборники стихотворений «Памятник славы» (1915), «Вереск» (1916), «Сады» (1921) выдержаны в духе акмеизма. В 1923 г. на вторую книгу стихов откликнулся Вл. Ходасевич. Он писал: «У Георгия Иванова, кажется, не пропадает даром ни одна буква; каждый стих, каждый слог обдуман и обработан… И все это с большим вкусом приправлено где аллитерацией, где неслыханной рифмой, где кокетливо-небрежным ассонансом: куда что идет, где что к месту – это все Георгий Иванов знает отлично… Г. Иванов умеет писать стихи. Но поэтом он станет вряд ли. Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья. Собственно, только этого и надо ему пожелать» [307]. Катастрофа России была пережита как катастрофа жизненная.
В 1922 г. поэт эмигрировал вместе с женой И. Одоевцевой в Париж, где стал одним из самых известных поэтов русского зарубежья первой волны эмиграции. Сотрудничал со многими журналами как поэт и как критик. В Париже, Берлине и Нью-Йорке соответственно опубликованы его сборники «Розы» (1931), «Отплытие на остров Цитеру» (так же назывался и первый сборник Иванова), «Портрет без сходства» (1950), «Стихи» (1958). Адамович афористически выразил суть поздней поэзии Г. Иванова эмигрантского периода: «сгоревшее, перегоревшее сердце» [308]. О сборнике «Розы» Г. Струве писал: «Стихи «Роз» полны были какой-то пронзительной прелести, какой-то волнующей музыки. Акмеистические боги, которым раньше поклонялся Иванов, были ниспровергнуты <…> Вместо неоклассицизма – неоромантизм, романтизм обреченности, безнадежности, смерти» [309]. Иванов пристрастен к точности детали, музыке, восходящей к поэзии А. Блока, философскому осознанию мира, который дан человеку лишь на короткое время.
С бесчеловечною судьбой
Какой же спор? Какой же бой?
Но этот вечер голубой
Еще мое владенье.
И небо. Красно меж ветвей,
А по краям жемчужно…
Свистит в сирени соловей,
Ползет по травке муравей —
Кому – то это нужно.
Пожалуй, нужно даже то,
Что я вдыхаю воздух,
Что старое мое пальто
Закатом слева залито,
А справа тонет в звездах.
Иванов стал знаковой фигурой поэзии русского зарубежья первой волны. Он был выбран председателем общества «Зеленая лампа», организованного Д. Мережковским и З. Гиппиус, состоял членом парижского Союза русских писателей и журналистов, участвовал в литературном объединении «Круг» (1935–1939).
