Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы
С целью «освежения атмосферы» Ларин готовил ряд «штучек», в том числе постановление ВСНХ о воспрещении советским хозяйственникам вступать в переговоры с буржуазией и проект декрета Совнаркома о сожжении всех старых акций и облигаций и уголовной ответственности тех, кто будет впредь их хранить[534]. Но бурному расцвету подпольного оборота ценных бумаг и всякого рода обязательств положил конец только коренной перелом в ходе гражданской войны. В период драматических событий октября 1919 года, когда деникинской армии удалось взять Орел, чтобы через неделю навсегда оставить его, те дельцы, которые до 20 октября продали свои бумаги, нажили огромные прибыли, а их менее счастливые и недальновидные покупатели потерпели финансовый крах.
Бессилие официальной военно-коммунистической доктрины в борьбе против спекулятивного рынка проявлялось и в лавинообразном развитии хищений и злоупотреблений среди рабочих и советских служащих. Население, имевшее в качестве источника пропитания только окошко потребительской кооперации, было обречено на вымирание. Падение уровня жизни ниже всяческих норм толкало горожан на любые ухищрения и воровство. Впечатляющая характеристика криминальных аспектов сосуществования Советского государства и вольного рынка была дана Каменевым в письме Ленину от 29 июня 1920 года. Его содержание настолько точно и выпукло отражает ситуацию, что заслуживает детального воспроизведения.
Каменев пишет Ленину, что председатель Московской ЧК С. А Мессинг официально признал, что МЧК в тупике. Невозможно справиться с воровством и спекуляцией. Аресты и расстрелы ни к чему не приводят, дела становятся все крупнее. «В ВЧК сейчас Главтоп, Главкожа, Москватоп и т. д.». Основная причина развития хищений заключается в том, что голодный минимум — красноармейский паек, оцениваемый в 40.000 рублей в месяц, получают только 150.000 человек, включая гарнизон. Остальные обеспечены только на пять дней в месяц. Кремлевский паек оценивается в 200.000 рублей, и надо иметь минимум этого, чтобы работать. «Каким-то путем они это добывают, ибо мрут не все» (!) «Путей много: лучшие полулегальны (совместительство, подарки, распределение среди служащих продуктов производства для продажи и т. д.), остальные явно преступны».
Каменев приводит такие цифры: за первые четыре месяца 20-го года смертность в Москве составила 40 человек на 10.000, в Питере — 79. Объяснение статистика Михайловского: спасает Сухаревка. «На Сухаревке воры покупают у воров», — резюмирует Каменев. «Когда отдается приказ: завтра ремонтировать автомобиль, через неделю поправить водопровод или что-либо подобное, это значит: выдать такую сумму денег, которая достаточна для покупки на Сухаревке материалов и продуктов. Подлог счетов при этом неминуем».
«Итог: я не вижу выхода немедленно… Дело давно приняло размеры, превышающие средства и разум ЧК.
Предлагаю. Создать партийную (не ведомственную) комиссию, которая поставила бы диагноз болезни и серьезно обдумала спешные меры общей борьбы. Если же брать специально Москву и центральный аппарат власти, который надо спасти от окончательного разложения, то спасение в одном: 1) обеспечить 300.000 служащих и рабочих красноармейским пайком, рассматривая весь „служилый состав“ как армейскую часть. 2) Сделав это, закрыть Сухаревку (в общем смысле). 3) Расстреливать каждого, приобретающего что-либо сверх пайка, подняв на них рабочих, как в первый период революции они были подняты против буржуазии»[535].
Итак, Каменев в своем проекте обрекал большинство москвичей на голодную смерть и расстрел. Это чудовище выползло из-под его пера не только от отчаяния, метод социальной хирургии, путем массовых расстрелов и умерщвлений, на третьем году власти уже прочно вошел в сознание большевистских руководителей, __ июня 1920 года на пленуме Моссовета Каменев указывал, что путь к коммунизму увит жгучими терниями, усеян голодом и холодом. «Мы не буржуазия, а социалистическая республика и можем производить опыты, которых не в силах производить ни одно государство»[536]. И это говорил Каменев, чей большевизм по праву считался умеренным, «рыхлым», в сравнении с другими вождями революции.
В 1920 году, наряду со свертыванием боевых действий на фронтах гражданской войны, во всю мощь стала развертываться сеть злоупотреблений порожденного военными условиями бесконтрольного государственного аппарата. Картина ужасающего произвола и бесхозяйственности содержится в докладе ревизора Наркомата госконтроля некоего Б. Н. Майзеля, который был переслан Ленину. После ревизии хозяйственных органов в отдельных городах на Украине и в Белоруссии Майзель писал: «Я спустился с коммунистических небес и увидел самую страшную действительность, угрожающую существованию Советской республики». В докладе перечислялись установленные факты расхищения тысяч пудов соли, сахара, сгнившего продовольствия, речь шла о целых эшелонах с медикаментами и товарами, исчезнувших в пути бесследно. «Я остановился на нескольких полураскрытых крупных злоупотреблениях, а между тем они были бесчисленны, — писал Майзель, — грузы прибывают в запломбированных вагонах, но все же расхищенные. Крадутся через крыши, через пол, указывается ложный вес, вагоны сахара портятся от искусственного отсырения. Крадут при отгрузке на подводы, а затем уже на складах». «Но самое страшное в том, — продолжает ревизор, — что нет никакого оздоровления, что в эту тину втягиваются все больше и больше людей, не исключая и партийных». Все жалованье семейному человеку на три дня на хлеб, поневоле заставляют воровать — вот рассуждения советских служащих[537].
А как же ЧК и другие органы, призванные стоять на страже советского имущества и революционной законности? Они также начали покрываться разрушительной коррозией злоупотреблений и взяточничества. Майзель сообщал, что в Екатеринославском ЧК за 20–30 тысяч рублей любой мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, аресты и освобождения осуществлялись ради наживы. В Киеве к концу 20-го года все кофейные и т. п. привлекательные места были уже прикрыты, но на задворках Крещатика процветала кофейная «Дюльбер», посещаемая ответственными советскими лицами, где обделывались различные дела — освобождали людей, товары, снова арестовывали и снова освобождали[538]. Петерс в марте 20-го тоже жаловался Дзержинскому из Ростова, что особые отделы армий Южного фронта занимаются чем угодно, спекуляцией, обысками в городе, но только не своим делом — борьбой с контрреволюцией и шпионажем[539].
А ревизор Майзель оказался настойчив и зол. В конце 1920 года он внес письменное предложение в ВЧК об усилении борьбы с бесчинствами, творимыми в губернских и уездных продовольственных органах: объявить красный террор растущим хозяйственным хищениям! «Расправа с виновными должна быть жестокая» и широко опубликованная. Хозяйственные хищения должны быть приравнены к хищениям военного имущества и караться высшей мерой наказания[540].
Эмиссия 523 390 186
Продразверстка 121 223 480
Цифры обозначают миллионы золотых рублей[541].
Опять же, двойное дно было не только у отдельных советских и партийных чиновников, но и у самого Советского государства. В тени — риторики о беспощадной борьбе со спекуляцией и вольным рынком Советское правительство проводило неограниченную эмиссию. Вся эта денежная масса, не обеспеченная государственными активами, целиком и полностью обслуживала тот самый спекулятивный рынок, с которым велась борьба. Только 5 % из всего объема выпускаемой денежной массы поступало в деревню легально, в уплату за сданные по твердым ценам продукты, остальные деньги выбрасывались предприятиями, рабочими, крестьянами, служащими и армией на вольный рынок.
В системе военного коммунизма денежная масса обслуживала значительную часть обмена между государственным сектором экономики и мелкотоварным частнохозяйственным укладом, который в основном представляло крестьянское хозяйство деревни. Поэтому, так или иначе, через различные каналы большая доля денежной массы оседала у крестьян, которых в 1918–1919 годах было трудно удивить пачками ассигнаций. Попытки Советской власти поставить правильную финансово-денежную систему путем введения денежных налогов на крестьянство потерпели в 1919 году такое же фиаско, как и первые мероприятия продовольственной диктатуры. Пачку денег было намного проще спрятать, чем мешок с зерном. С середины 19-го года в правительстве уже было возобладала тенденция борьбы с финансовым кризисом путем всевозможного сокращения выпуска в оборот новой денежной массы при выплате зарплаты и кредитовании промышленности, но голод и рынок диктовали свои условия. В 1920 году все буржуазные «предрассудки» были отброшены, и Наркомат финансов смело взял курс на неограниченный выпуск дензнаков, имея на дальнем прицеле совершенное уничтожение денежной системы путем ее самоудушения массой обесцененных «цветных бумажек».
