Николай Костомаров - Мазепа
Между тем положение Мотри в родительском доме стало несносным: ее мать, как из многого видно, была женщина крутого и сурового нрава. Уклоняясь от родительских преследований, Мотря убежала к Мазепе. Родители стали бить тревогу.[196] Мазепа не стерпел укоров Кочубея и отослал Мотрю к родителям с полковником великороссийского полка Анненковым, находившимся при гетманской особе. Впоследствии, в письме к Мотри, просил не гневаться на него за то, что так поступил с ней, иначе ее родители бесславили бы его; сверх того, и он и она не могли бы воздержаться и стали бы жить по-супружески, а за это постигло бы их неблагословение от церкви, и потом она сама бы на него роптала.[197] Мазепа сносился с Мотрею через какую-то девку Мелашку[198], писал к Мотре разные нежности, уверял, что никого так не любил, как ее, скорбел о злобе ее родителей и просил не изменяться к нему в любви, сообразно данному ею слову в то время, когда от него выходила, а он вручил ей такой дорогой перстень, которому подобного другого у него не было.[199] Старого гетмана беспокоило, что Мотря, как он узнал, терпела от своей матери, которую он по этому поводу называл мучительницею.[200] В другом письме он, сожалея, что не может подробно поговорить с нею, дает ей совет идти в монастырь.[201] Он порывался даже мстить своим врагам, которые его с нею разлучали, и только связывает ему руки не кто иной, как она сама; впрочем, он не станет больше терпеть и учинит своим врагам такое мщение, какое она сама увидит.[202] Но видно, что старик замечал уже в Мотре охлаждение к себе, как показывают его письма, в которых он делает ей укоры и припоминает обещания вечной любви.[203]
Мотря, находясь под строгим надзором родителей, тайком переписывалась с гетманом и в это время доходила до безумия — металась, плевала на отца и мать, а родители приписывали такие выходки влиянию чар.[204] Кочубей писал к гетману, не обличал его прямо, а только жаловался на судьбу свою. «Делалось ли подобное с кем-нибудь из тех, которые живали при своих региментарях чиновно и не чиновно! — выражался он. — Горе мне мизерному и всеми заплеванному! Обратилась в грусть надежда моя найти себе в дочери будущую утеху! Омрачился свет очей моих; обошел меня кругом мерзостный студ[205]; не могу прямо смотреть людям в лицо; срам и поношение скрывают меня перед ближними и домашними! Всегда с бедною супругою своею плачу от сокрушения».[206] Мазепа отвечал ему, что причиною его неприятностей — велеречивая жена его, на которую надобно бы наложить мундштук, как на лошадь.[207] Он припоминает Варвару великомученицу, убегавшую от злого отца[208], советует Кочубею воздержаться от мятежнического духа, угрожает, что чрез его и жены его высокомерие он доживет до какой-нибудь беды.[209] Кочубей в своем письме к гетману намекнул о блуде; гетман прикинулся, как будто не понимает этого, и отвечал, что блудит, вероятно, сам он, слушая жены своей, сообразно пословице «Где хвост всем заправляет, там головаблудит».[210]
Неизвестно, эта переписка между гетманом и Кочубеем, сохранившаяся в деле о Кичубее, происходила ли тогда, когда Мотря убежала к гетману и находилась в его доме, или уже после того, как гетман возвратил ее в родительский дом. История с Мотрею происходила в 1704—1705 годах. Дошедшие до нас черты достаточно показывают, с одной стороны, старого развратника, прибегавшего к самым пошлым мерам соблазна, с другой стороны — очень ограниченное женское существо. Впрочем, все семейство Кочубея не переставало пребывать как бы в дружелюбных отношениях к Мазепе и несколько времени после приключения с Мотрею. Кочубей, как генеральный судья, постоянно находился в приближении у гетмана, участвовал с ним в пирушках, происходивших в гетманских дворцах то в Бахмаче, то в Гончаровке. Сам гетман посещал по-приятельски Кочубея, пировал у него и вел с ним и с его женою интимные разговоры, которые потом послужили в числе материалов для доноса.[211] Когда гетман выступал в поход, то оставлял Кочубея, как генерального судью, в Батурине вместо себя наказным гетманом, следовательно, временным хозяином и правителем всей Украины. Так было в 1706 и 1707 годах.
В одно из таких наказных гетманств Кочубея, в августе 1707 года, проходили через Батурин монахи Севского Спасского монастыря, возвращавшиеся из Киево-Печерской лавры, куда ходили на богомолье. Они сели отдыхать на скамье близ шинка, построенного на базаре, который располагался тогда за земляным валом батуринского замка. Какой-то козак сказал им, что наказной гетман Кочубей очень милостив к странникам и щедр на подаяние. Монахи пошли в церковь к вечерне и встретили там жену Кочубея; они подошли, поклонились ей и получили любезное приглашение ночевать во дворе у Кочубея. Это было накануне воскресного дня. В этот день гостеприимный хозяин оставил их у себя обедать; после обеда, по стариковскому обычаю, Кочубей лег спать, а монахи часа два погуляли в роще, находившейся близ двора, потом пришли в дом. Кочубей и жена его обдарили их холстом, полотенцами, деньгами и дали пирог на дорогу. Но когда монахи, собираясь уже в путь, стали прощаться с хозяевами, Кочубей упросил их остаться еще одну ночь ночевать. Наутро, в понедельник, они вместе с Кочубеем и его семьею отстояли заутреню и обедню, потом один из монахов, по имени Никанор, был приглашен в сад, где застал Кочубея с женою, но без детей. В саду был разбит шатер. Туда ввел хозяин монаха. Там находился в черных рамах образ Пресвятой Богородицы, писанный на полотне. «Можно ли тебе верить? — сказал Кочубей. — Хотим с тобой говорить тайное, — не разнесешь ли?» Монах, глядя на образ, перекрестился и уверял, что никому не объявит поверенной ему тайны. Тогда Кочубей и жена его стали бранить Мазепу, говорили, что он беззаконник, хотел жениться на их дочери — своей крестнице, но когда она на то не согласилась, то зазвал ее к себе и насильно осквернил блудом.
В это самое время позвали Кочубея слушать челобитчиков, приходивших к нему, как к исправляющему обязанность гетмана. Жена его, прогуливаясь с монахом по саду, рассказала ему еще кое-что про гетмана. Кочубей, кончив свои дела с челобитчиками, позвал в дом монаха, отдал ему дары и поручил просить приехать к нему самого севского архимандрита, обещая дать вклад на монастырь. Монахи уехали, а 26 августа того же года снова приехали в Батурин и привезли Кочубею и семье его просфоры от архимандрита, который извещал, что сам он не может приехать за делами по управлению монастырем. Монахам во дворе Кочубея отвели особые светлицы. Женщина из Кочубеевой прислуги позвала монаха Никанора к хозяину дома и предупредила его, что как будет он проходить через панские светлицы, то должен за собою затворять все двери. Следуя по указанному пути, монах прошел три покоя, запирая за собою двери закладками и крючьями, и остановился перед спальнею Кочубея, завешенною ковром. Вышел оттуда Кочубей, осмотрел все двери и, удостоверившись, что в комнатах нет никого, спрашивал монаха, можно ли ему верить. Монах, разумеется, дал утвердительный ответ. Тогда явилась Кочубеиха с изображением распятия на деревянной доске, подала его Никанору и сказала: как Бог за нас пострадал на кресте, так и нам надобно умереть за великого государя. Все трое поцеловали крест и обещали хранить в тайне то, что будет сказано. Тогда Кочубей произнес: «Гетман Иван Степанович Мазепа хочет изменить великому государю и отложиться к ляхам, чтоб Московскому государству учинить пакость и отдать в неволю Украину. С этим словом ты должен от меня немедленно ехать в Москву». Кочубей дал ему на наем подвод 7 червонцев и 12 ефимков.
Никанор поехал в Москву, явился сначала в Монастырский приказ, а оттуда был отправлен в страшный Преображенский приказ. Эта посылка так и застряла. Петр, занятый иными делами и ничего не доверяя никаким доносам на Мазепу, оставил это дело, хотя Никанор и был задержан в Преображенском приказе.[212]
Не дождавшись никаких последствий, Кочубей в начале 1708 года нашел себе другого посыльного. Это был некто Петр Яценко, перекрест из иудеев; он жил в Полтаве и занимался в Ахтырском полку арендовыми промыслами.[213] Кочубей знал его давно и уговорил ехать в Москву, чтобы там сообщить царскому духовнику словесно, что гетман Мазепа сносится с Станиславом Лещинским чрез посредство ксендза Заленского с целью отдать Украину Польше, что он даже злоумышлял на особу самого государя: когда распространился слух, что царь сам хочет приехать в Батурин, гетман расставил 300 сердюков и приказывал им стрелять в приезжих по данному знаку из гетманского дворца; но потом гетман отменил свое распоряжение, узнавши, что царь не приедет.[214]
