Лоуренс Рис - Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»
Для большинства же евреев в Венгрии это событие стало началом кошмара. Заточение и отчаяние пришли на смену относительной безопасности и богатству. И произошло это здесь куда быстрее, чем в любой другой стране, в которой проводилась в жизнь нацистская политика «окончательного решения еврейского вопроса». В начале марта 1944 года Алиса Лок Кахана5 беззаботно жила вместе с семьей в городке Шарвар, рядом с австрийской границей. Они все радовались жизни. Дедушка владел крупной ковровой фабрикой, и семья была относительно зажиточной. Но вот пришли нацисты, и фабрика и дом уже через несколько недель оказались проданы какому-то человеку по фамилии Крюгер, проданы всего за один доллар. Немного погодя они, как и сотни тысяч других венгерских евреев, были вынуждены сесть в поезда, идущие в Освенцим. Когда Алису – а ей тогда было всего пятнадцать лет – вместе с сестрой Эдит, которая была на два года старше нее, и с остальными членами семьи гнали под конвоем к вокзалу, они прошли прямо мимо когда-то принадлежавшего им дома и увидели господина Крюгера – он сидел у окна. «Я была совершенно сбита с толку, – признается Алиса Лок Кахана. – Я тут же невольно вспомнила об исходе евреев из Египта. Но вот я увидела господина Крюгера: он сидел у окна и смотрел на нас – не сочувственно, а ликующе! – новый хозяин нашей фабрики, нашего дома. И в эту самую минуту наша собака подпрыгнула, узнала нас и разразилась громким лаем».
Когда они уже приближались к вокзалу, Алиса еще резче ощутила неожиданную, ужасную перемену, перевернувшую всю их жизнь. «С вокзалом у меня всегда были связаны прекрасные воспоминания, потому что у папы была торговая контора в Будапеште, и по понедельникам мы обязательно провожали его на вокзал, а по четвергам ходили встречать его, и он всегда привозил нам подарки». Но теперь это место, которое всегда ассоциировалось у нее с радостью, превратилось в нечто совершенно иное: «Мы увидели поезд для перевозки скота. Я сказала сестре: “Это какая-то ошибка. Они пригнали сюда поезд для скота, но ведь они не думают, что мы на нем поедем? Дедушка не станет сидеть на полу, в вагоне для коров!”» Но, разумеется, никакой ошибки не произошло. Они сели в поезд, за ними с грохотом захлопнули двери, и единственным источником света оказались редкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели между досками. В полумраке они смотрели, как дедушка пытается устроиться на багаже, а рядом с ним садится мама. Было очень жарко. Вскоре воздух в вагоне стал тошнотворным из-за запаха пота и экскрементов в ведре в углу, которым им приходилось пользоваться для отправления естественных надобностей. До Освенцима они добрались только через четыре дня.
«Когда мы приехали, – говорит Алиса, – я сказала Эдит, что ничего хуже этого вагона для скота уже не будет. Я не сомневалась, что они заставят нас работать, но детей будут кормить лучше, чем остальных». Когда они выгрузились из поезда и заполнили платформу внутри Биркенау, сестра велела Алисе отойти к детям: они обе были уверены, что с детьми нацисты станут обращаться лучше, чем со взрослыми. В конце концов, рассуждали девушки, нацисты ведь приехали из цивилизованной страны. И Алиса, слишком высокая для своих лет, подошла к детям, сгрудившимся вокруг матерей, – к той самой группе, которая, разумеется, по извращенной логике нацистов, должна была подвергнуться уничтожению в первую очередь. Доктор Менгеле, руководивший в тот день селекцией заключенных, заметил Алису и попытался угадать, кто она: высокий не по годам ребенок или очень юная мать? «Haben Sie Kinder? (У вас есть дети?)» – спросил ее Менгеле. Алиса, учившая немецкий язык в школе, ответила, что ей всего 15 лет. Тогда Менгеле велел ей перейти в другую шеренгу, где стояли взрослые и подростки, которых не отобрали для немедленного уничтожения. Вскоре после этого ее отвели в «сауну» в Биркенау, где ее вымыли, постригли налысо и вручили комплект сильно ношеной одежды, в которой могло поместиться три таких девушки, как она.
Алису распределили в женский лагерь Биркенау. Теперь она уже не знала, что с мамой, папой, дедушкой, сестрой. Отчаянно желая разузнать, что с ними, она принялась расспрашивать других женщин в блоке. Настойчиво допытывалась, где же остальные члены ее семьи, особенно Эдит. Наконец, к ней подошла капо и ударила ее по лицу. «Вопросы здесь задаю я! – гаркнула она. – А теперь сиди тихо!»
Но Алиса не собиралась подчиняться приказу. Она найдет сестру, чего бы ей это ни стоило. Она воспользовалась следующей же возможностью и возобновила расспросы утром, в четыре часа, когда всех разбудили для коллективного посещения уборной. Здесь, в полумраке, среди грязи и смрада открытой канализационной трубы, она расспрашивала всех, кого могла: не знают ли они, куда отвели приехавших последним поездом из Венгрии? Наконец, какая-то женщина сказала ей, что, возможно, они в соседнем бараке. Но Алиса по-прежнему не представляла себе, как сможет связаться с сестрой. Освенцим-Биркенау был разделен заборами на многочисленные зоны в лагере, и попасть из одной в другую было чрезвычайно трудно. Но еще одна заключенная сообщила Алисе, что по утрам одна и та же женщина разносит вонючий эрзац-кофе в оба лагеря. Если Алиса напишет записку, возможно, ей удастся уговорить эту женщину передать послание. Затем, если Эдит найдется, возможно, она добьется разрешения перейти в другой барак.
Алиса очень быстро выяснила, что за все услуги в Освенциме нужно платить, и отдала свою пайку хлеба за клочок бумаги и карандаш. Она написала Эдит такую записку: «Я в блоке 12, лагерь С», – и сумела подкупить женщину, разносившую кофе, чтобы та передала записку. Несколько дней спустя случилось то, что сама Алиса называет «чудом»: клочок бумаги вернулся к ней, и на нем были нацарапаны слова: «Я приду. Эдит». И однажды утром, вскоре после этого события, среди женщин, собиравших пустые кофейные чашки, оказалась сама Эдит. «Я просто взяла ее за руку, – вспоминает Алиса, – и мы снова были вместе. И поклялись друг другу, что больше никогда не расстанемся».
Алиса Лок Кахана и ее сестра Эдит были всего лишь двумя девушками из 400 тысяч венгерских евреев, которых привезли в Освенцим. Доля тех приезжих, кого отбирали для принудительных работ, менялась от случая к случаю: иногда она составляла всего лишь десять процентов, а иногда достигала тридцати. Но большинство пассажиров транспорта всегда отправлялись в газовые камеры. Лагерь еще не видел такого масштаба убийств. Меньше, чем за восемь недель, здесь погибли более 320 тысяч человек. На протяжении всего периода непрекращающихся убийств, совершавшихся на территории нацистской державы, с этим можно сравнить только уничтожения евреев в Треблинке в 1942 году, в результате которых был уволен доктор Эберль.
Чтобы успевать рассортировывать такое количество прибывающих, нацисты увеличили состав зондеркоманд, работающих в четырех крематориях Освенцима, с двухсот человек до почти девятисот. У этих зондеркоманд была самая жуткая работа во всем лагере: они должны были отводить вновь прибывших в газовые камеры, успокаивать их, а после убийств – чистить помещения.
Дарио Габбаи6 и Моррис Венеция7, двоюродные братья из города Салоники в Греции, оказались среди заключенных, попавших в зондеркоманду СС не по своей воле. В апреле 1944 года, когда их только привезли в Освенцим, они дали утвердительный ответ на вопрос одного немца, умеет ли кто-то из новичков стричь и брить. Отец Морриса держал парикмахерскую, и, хотя Дарио совершенно ничего не понимал в этом деле, Моррис велел ему поднять руку. Как и многие люди, оказавшиеся в Освенциме вместе с родственниками, они находили утешение в том, чтобы вместе пережить все, что выпадет на их долю.
Морриса и Дарио отвели к одному из крематориев Биркенау, вручили им огромные ножницы, которые больше подошли бы для стрижки овец, чем людей, и провели в помещение, заваленное обнаженными телами. «Мы глазам своим не поверили, – говорит Моррис. – Их туда набили, как сельдей в бочку!» Сопровождавший их капо начал, пробираясь через тела, с бешеной скоростью срезать женщинам волосы, демонстрируя, чего он ожидает от братьев. Но когда те принялись обрезать волосы у мертвых женщин, то передвигались очень осторожно, стараясь не наступать на трупы. Такое поведение вывело капо из себя, и он избил их палкой. Они стали быстрее стричь волосы, быстрее двигаться среди тел, но когда Дарио наступил одной мертвой женщине на живот, изо рта у нее вышел газ, и тело издало звук, похожий на стон. «Дарио так испугался, – вспоминает Моррис, – что спрыгнул с груды тел на пол». Ни немцы, ни капо не удосужились рассказать им, какую именно работу они должны выполнять. Не было никакой подготовки – их просто погрузили в мир ужасов. «Немыслимо! – восклицает Моррис. – Что я должен был чувствовать? Никто и представить себе не может, что там произошло на самом деле, что с нами вытворяли немцы». В то время они еще не знали, что в августе 1942 года власти Освенцима и других концентрационных лагерей получили приказ от экономического отдела СС: собирать человеческие волосы длиной от двух сантиметров, чтобы из них можно было прясть нитки. Из этих ниток изготавливали «войлочные носки для экипажей подводных лодок и войлочные шланги для железной дороги»8.
