Николай Рыжков - Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Вместе со многими миллионами людей мечтаю, чтобы народы образованных на еще дымящихся развалинах Союза независимых государств тоже быстрее прозрели и начали бы строить свой общий дом. Сначала экономический, а затем и политический. Уж больно нецивилизованно мы разводимся — с угрозами, с непримиримостью, с амбициозными требованиями друг к другу, а кое-где и со стрельбой. И сколько он продлится, этот процесс размежевания, сколько мы еще будем тешиться обретенной независимостью, которая сама по себе никого не накормит и не оденет? Слишком прочны наши многовековые хозяйственные, культурные и просто человеческие связи. Огромный и, убежден, в целом глубоко позитивный вклад в процесс укрепления этого исторически сложившегося единения внесла послереволюционная практика. В ней, к сожалению, были и крупные промахи, недостатки, которыми и воспользовались зарубежные и наши «собственные» могильщики великой страны, но и при этом вряд ли любой объективный наблюдатель станет отрицать, что дружба народов (подчеркиваю — именно народов) стала одним из самых мощных факторов силы советского общества. И недаром именно на ее разрушение были направлены главные многолетние усилия тех, кто ставил своей задачей уничтожение ненавистного им Союза Советских Социалистических Республик.
Впрочем, вернемся к экономике. Так вот, слишком крепко повязаны мы, все бывшие республики Союза, экономическими нитями, чтобы выжить поодиночке. Только вместе — это, на мой взгляд, аксиома. И только объединившись, мы будем надежными, долговременными, солидными партнерами, интересными на общеевропейском да и на мировом рынке. Только вместе мы сможем активно, широко и с выгодой для себя включиться в мировые хозяйственные связи. Только вместе мы можем и защитить свои интересы от экономической экспансии наших новых друзей — в кавычках и без них. А что такая экспансия будет нарастать, я твердо убежден. Уже сейчас это ясно видно.
Весь наш послевоенный хозяйственный опыт привел к непреложному выводу: экономическая самоизоляция, как и изоляция внешняя, работа почти исключительно на «свой», замкнутый рынок неизбежно подрывает научно-технические, производственные и даже политические позиции страны, избравшей такой путь.
Могло ли быть иначе? Могло, конечно. Но мы сами пестовали блоковость развития хозяйства, которой сегодня, как известно, не существует, и наша экономика от этого не выиграла. Впрочем, то же можно сказать и о хозяйстве наших тогдашних противников из противоположного блока. Никому не выгодно существование резко обособленных, недостаточно тесно взаимодействующих друг с другом мировых рынков. Деление по политическим мотивам хозяйству не на пользу. Кстати, когда те же американцы, тоже весьма склонные к политическим играм, переносят их в область мировых хозяйственных связей, то и их экономика в принципе больше теряет, чем приобретает. Да, не только внутри страны, но и в ее внешних хозяйственных связях политика слишком часто вместо того, чтобы выражать экономические интересы, работает против них.
Конечно, все эти рассуждения о необходимости и неизбежности активного участия каждой страны в международном разделении труда будут справедливы лишь в том случае, если ее включение в мировую экономику будет равноправным и взаимовыгодным. Ведь во внешней политике, в том числе и экономической, должны преследоваться национальные интересы. Любое государство заинтересовано в обеспечении благоприятных внешних условий для своего внутреннего развития.
Полагаю, что в то время, когда Западная Европа была и экономически, и политически слабой, а СССР после войны имел огромный, всемирный авторитет, вопрос о равноправных экономических отношениях мог быть решен не в ущерб для нашей страны. Очевидно, однако, что начавшаяся вскоре «холодная война», включая войну идеологий, сделала такой вариант нереальным.
Долгие десятилетия «холодной войны» показали, что противоречия между двумя мирами выходили далеко за чисто идеологические рамки. Идеология была здесь лишь ширмой. Фактически сталкивались главным образом геополитические интересы двух военно-политических блоков. Их противоречия ярко проявились, в частности, в дискриминации Советского Союза и его союзников в экономической сфере, в торговле, в научно-технических областях, в попытках установления контроля над этими странами.
Но, несмотря на все препоны, наша отечественная внешняя торговля хотя и не слишком быстро, но развивалась, и с 70-го по 85-й год выросла примерно в шесть раз. Другое дело, что в эту цифру входит в основном торговля со странами социалистического блока, больше напоминающая бартерный обмен, чем собственно торговлю. Но и на капиталистический рынок удавалось прорываться, хотя и узким спектром товаров, — я писал об этом в предыдущей главе.
В конце 80-х годов СССР производил 14 процентов всего мирового продукта, а наша доля в глобальном товарном экспорте составляла лишь 4 процента. В то же время все развивающиеся страны производили те же 14 процентов мирового продукта, но их доля в экспорте составляла 20 процентов. У меня лично эти цифры вызывали глубокую неудовлетворенность положением нашей страны в системе мирового хозяйства.
Мы шли к рынку не так быстро, как хотелось бы, но шли. Рыночная экономика в отдельно взятой стране может существовать лишь как составная часть мировой рыночной экономики. Это не я придумал. Это Маркс сказал. Именно задача ускорить научно-технический прогресс и социально-экономическое развитие страны подтолкнула нас к реформе внешнеэкономических связей. Но успели мы сделать в этом направлении мало.
И, тем не менее, кое-что успели. Нами был заложен фундамент новых внешнеэкономических отношений. Именно здесь, в этой сфере, и появились первые ростки рыночной экономики. Я имею в виду нормальные отношения, а не постоянное выпрашивание милостыни, в чем наши нынешние власти до неприличия активны. И не разгул во внешней торговле, обильно сдобренный криминальными действиями, когда вывозится все, что плохо лежит в государстве, но особенно то, что лежит хорошо — в недрах, прежде всего. Идет экспортный бум при катастрофическом спаде производства.
В числе первых проблем, вставших перед нами в самом начале перестройки системы внешнеэкономических связей как составной части всей экономической реформы, оказалась одна, наиболее явная: монополия внешней торговли. Эта монополия, по моему разумению, — результат давнего, еще в 20-х годах происходившего спора между ее сторонниками, которых представляли Ленин и Красин, и теми, кто предлагал дать производителю возможность самому продавать свою продукцию. Эту сторону представлял Бухарин. Кто в споре победил — известно.
В наших невзгодах в области внешнеэкономических связей я не собираюсь обвинять Ленина. Он принимал это решение в свое время, в той реальной исторической обстановке. Абсурдно было бы предлагать демократизацию внешнеэкономической деятельности и в предвоенные годы, в войну или послевоенные восстановительные годы. Тогда нужна была исключительная централизация, в том числе и в области внешней торговли. Кстати, именно так и было в это время в Англии, США.
Я говорю о другом времени, о 60—80-х годах, когда и экономическая, и политическая обстановка позволяла дать свободу производителям в этой сфере деятельности. Но традиция явно довлела над целесообразностью.
Все экспортно-импортные операции многие десятилетия проводились только через могущественное Министерство внешней торговли и его дочерние объединения. Экспорт-импорт были жестко связаны с общей плановой системой, все заранее расписывалось и распределялось. Было известно, сколько нефти, карбамида или, скажем, тяжелых экскаваторов поставляют страна и даже каждое предприятие в данном году за рубеж, а вот что они за это получат, знал более или менее достоверно лишь главный монополист — государство в лице его внешнеэкономического ведомства. Вот и выходило, что сами производители продукции отнюдь не были заинтересованы в ее экспорте.
Я это по себе знаю, по работе на Уралмаше. Надбавки к продажной цене за экспортное изделие давались минимальные, а качество требовалось куда более высокое, чем для внутрисоюзных поставок. Это, кстати, еще один нелепый парадокс нашей системы — понятие «экспортная продукция». Мол, для нас можно похуже, а для зарубежных партнеров — уж расстараемся. И ведь старались! Мне начальники цехов не раз жаловались:
— Николай Иванович, давайте откажемся от экспорта. Ведь мука же, а не работа! Каждую гайку прокрась, каждый шплинт продрай… Я возражал:
— Не будь экспорта, вы б совсем захалтурились. Он вас в более-менее боевой форме держит. А то будете сидеть в загнившем болоте.
И впрямь он помогал держать предприятия в форме. Дисциплинировал и рабочих, и производство в целом. При отсутствии на внутреннем рынке конкуренции экспортная продукция худо-бедно поддерживала уровень производства. И только. Другой выгоды от нее я, директор завода, не видел. Валюту за проданные изделия, за экскаваторы, например, получало то же Министерство внешней торговли. А завод-производитель ходил и клянчил валюту на покупку, например, необходимого для него оборудования. Хорошо, если давали малость, а могли и послать подальше.
