Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130
В течение этих шести лет Урбан в основном скитался по южной Италии, тем больше он убеждался, что реально наследником Гвискара стал граф Рожер, а не его племянник. Новый герцог Апулии был старательным, но бесполезным ничтожеством, презираемым и нормандцами и лангобардами; он пытался бороться по мере сил, но чем дальше, тем больше зависел от своего дяди и, сознавая свою бездарность, пытался найти утешение в церквях и монастырях, где его щедрость и несомненная набожность снискали ему искреннее уважение. Боэмунд, со своей стороны, хотя уже проявил некоторые дарования своего отца, унаследовал также его неугомонность и безответственность. В глазах Урбана он был разбойником, поднявшим оружие против папского вассала, но его могущество быстро росло: в 1090 г. он умудрился захватить Бари и несколько городов в северной Калабрии и теперь контролировал не только «пяту Италии», но и всю область между Мельфи и заливом Таранто. Даже если удастся помешать ему разрушить юг, его влияние на полуострове всегда будет подрывным. На поддержку из княжества Капуи также не приходилось рассчитывать: Жордан умер в 1090 г., а его сын Ричард, еще маленький, был изгнан и жил теперь на чужбине.
В 1094 г. графу Рожеру исполнилось шестьдесят три года и он являлся неоспоримым хозяином Сицилии. Бутера признала его власть вскоре после визита Урбана в 1088 г., а Ното, последний бастион сарацин, добровольно сдался в 1091-м. В том же году, чтобы обезопасить себя от набегов с юга, Рожер провел экспедицию на Мальту, которая также подчинилась без боя. Из тех владений на Сицилии, которые Роберт Гвискар оставил за собой, половина Палермо, половина Мессины и большая часть Валь-Демоне формально являлись собственностью Рожера Борсы – другая половина Палермо была приобретена графом в обмен за помощь племяннику в осаде Козенцы. Но, хотя Рожер не получал доходов от этих территорий, его авторитет там был столь же высок, как везде на острове.
За два десятилетия, прошедшие со времени падения сицилийской столицы, характер его существенно изменился. В молодости он проявлял ту же горячность и непоседливость, что и другие Отвили, но, Гвискар до конца жизни оставался искателем приключений, Рожер превратился в зрелого и ответственного государственного деятеля. Более того, невзирая на свои завоевания, он был мирным человеком. За все то время, пока он медленно утверждал свою власть на острове, граф Сицилийский никогда не использовал военную силу в тех случаях, когда имелась возможность договориться, а если война оказывалась неизбежной, никогда не начинал военных действий, не будучи уверен в победе. Завоевание шло долго и заняло большую часть его взрослой жизни – зато он мог по мере продвижения закрепляться на новых территориях и сумел обеспечить себе уважение и доверие большинства подданных, независимо от их религии и национальной принадлежности. Роберту Гвискару такое было бы не под силу.
Для Роберта, надо признать, громадным и, возможно, непреодолимым препятствием всегда оказывались его вассалы. Завистливые, непокорные, постоянно недовольные его правилами, они были проклятием юга, главной помехой для его процветания и сплочения. У них, однако, имелось несомненное право находиться там, где они находились: семьи многих из них поселились в Италии прежде, чем первый из сыновей Танкреда покинул поместье своего отца. Гвискару приходилось мириться с их существованием как с неизбежным злом, поддерживать с ними наилучшие возможные отношения. На Сицилии дело обстояло иначе. Туда Отвили прибыли первыми, уже имея права, подтвержденные папой; они сами распределяли земли и титулы и с самого начала позаботились о том, чтобы предотвратить образование больших поместий, владельцы которых могли впоследствии представлять угрозу для их собственных позиций.
Итак, Рожер Сицилийский к началу последнего десятилетия XI в. сделался величайшим властителем на юге, более могущественным, чем любой правитель континентальной Италии. Папа Урбан, чье положение в Риме оставалось крайне сомнительным, поскольку замок Сант-Анджело находился в руках сторонников Климента до 1098 г., ясно сознавал, что в случае возникновения новой серьезной угрозы для папства только граф сможет сказать необходимую поддержку на юге. Рожер, честно сказать, был не самым удобным союзником. Он знал себе цену и затребовал с папы, как позже с племянника, большую плату. Однако ему хотелось усилить позиции латинской церкви на Сицилии. Без этого его нынешнее положение оказывалось затруднительным, а кроме того, он не мог бы рассчитывать на поддержку церкви во времена кризисов. Помимо этого он хорошо понимал, что управлять тремя потенциально противостоящими друг другу группировками проще и спокойнее, чем двумя. Потому, заботясь о том, чтобы не обижать и не пугать греческую и исламскую общины, он всячески поощрял латинских клириков, которые прибыли на Сицилию в первые годы завоевания. В апреле 1073 г. латинская архиепископская кафедра была учреждена в Палермо, в течение следующих пятнадцати лет, по мере того как латинских клириков на острове становилось все больше, выходцы из Франции заняли епископские кафедры в Тройне, Мацаре, Агридженто, Сиракузах и Катании, а в 1085 г. первый сицилийский бенедиктинский монастырь был основан на средства самого Рожера на острове Липари.
Папство, хотя и довольное тем, что влияние римской церкви так быстро распространяется в землях, прежде находившихся вне ее досягаемости, поначалу следило за действиями Рожера с некоторым опасением. Григорий VII, как мы говорили, крайне неодобрительно относился к практике назначения епископов местными правителями, и, хотя великий граф в отличие от Генриха IV никогда не возводил вопросы инвеституры в ранг принципа, он явно не намеревался отказываться от жесткого личного контроля за церковными делами. К счастью, у Григория хватало других забот, чтобы еще думать о Сицилии; а Урбан, хотя придерживался близких взглядов на данный предмет[71], проявил нужную долю дипломатии, на которую его предшественник не был способен. Причина состояла не только в том, он нуждался в Рожере в качестве союзника. Для папы, который уже обдумывал идею массового общеевропейского крестового похода для освобождения Святой земли от неверных, едва ли имело смысл активно противостоять единственному победоносному крестоносцу Запада, вернувшему – после перерыва в два с половиной века – большую часть Сицилии в лоно христианства. В глубине души его могло посещать другое тяжкое сомнение: может ли он быть полностью уверен в преданности Рожера истинной вере? Разумеется, граф подчинил на Сицилии православные церкви латинским церковным иерархам, но он предпринял этот шаг скорее для самозащиты, чтобы не допустить усиления византийского влияния, чем из уважения к Риму. Более того, он основывал василианские монастыри в тревожащих количествах, а в Палермо и других местах ходили слухи о его возможном обращении. Урбан не мог рисковать.
Также он не мог позволить графу притязать на права, которые принадлежали ему самому, и, каким бы ни был первоначальный повод его визита к Рожеру в Тройну в 1088 г. – просьба о помощи в походе на Рим или, как предполагает Малатерра, обсуждение византийских предложений об окончании схизмы, – достаточно очевидно, что папа и граф пришли к обоюдовыгодному соглашению по всем вопросам, касающимся церкви на Сицилии. С этого времени Рожер – в обмен на признание верховенства папы в церковных делах – пользовался большой свободой в принятии решений от имени папы и только в крайних случаях – как при отказе Урбана основать епископскую кафедру в Липари в 1091 г. – подчинялся его воле.
Десять лет все шло гладко. За это время дочь Рожера Констанция вышла замуж за Конрада, мятежного сына Генриха IV, который вступил в союз с врагами отца, и вскоре Сицилия превратилась в важный оплот приверженцев папства. Затем, в 1097 г., Урбан просчитался. Не предупредив графа, он назначил Роберта, епископа Тройны и Мессины, своим легатом на Сицилии. С точки зрения Рожера, такой поступок являлся необоснованным и неприемлемым вмешательством в его дела. Несчастного Робера схватили в его собственной церкви и посадили под арест.
В иных обстоятельствах и с другими действующими лицами подобные события должны были привести к серьезному кризису в отношениях между Сицилией и папством, но Рожер и Урбан оба были блестящими дипломатами, и по счастливой случайности возможность уладить дело вскоре представилась. Несколькими месяцами раньше сын Жордана из Капуи Ричард, уже повзрослевший, обратился и к герцогу Апулии и к графу Сицилии с просьбой помочь ему отвоевать свое княжество, откуда он и его родные были изгнаны вскоре после смерти его отца. Они согласились – Рожер Борса в обмен на верховную власть над всеми капуанскими землями, его дядя при условии, что капуанцы откажутся от притязаний на Неаполь. Осада началась в мае 1098 г. и длилась сорок дней, и папе нетрудно было под предлогом посредничества отправиться к осажденному городу. Рожер принял его со всей любезностью, предоставил, как сообщают, шесть палаток в его распоряжение, а на последовавших переговорах – в которых участвовал в доказательство доброй воли графа сам епископ Робер, – он признал, что действовал слишком поспешно, и принес подобающие извинения. Пока продолжались переговоры, Капуя сдалась, и князь получил назад свой титул, папа и граф вместе вернулись в Салерно и здесь выработали формулу, которая породила больше спекуляций и жарких споров, чем любой другой эпизод взаимоотношений между Сицилией и Римом. Эта формула содержалась в письме, адресованном Урбаном 5 июля 1098 г. «своему дражайшему сыну, графу Калабрии и Сицилии». Папа в этом послании обещал, что ни один папский легат не будет назначен ни в одной из частей владений Рожера без официального разрешения самого графа или его непосредственных наследников, которыми Урбан формально передавал полномочия легатов. Он также предоставил Рожеру право в будущем по своему усмотрению выбирать епископов, которые станут представлять Сицилию на синодах.
