Александр Жабинский - Другая история искусства. От самого начала до наших дней
Я понимаю, почему это произошло. Сторонники Скалигера высчитали, что малоазийский город Пергам основан в XII веке до н. э. Потом они же, неизвестно почему, предположили, что обработку шкур животных специальным образом придумали (или усовершенствовали) во II веке до н. э. Они знали, что в Европе XIV века такую выделанную шкуру называли пергаментом. По созвучию нужно было найти место, откуда эта технология появилась. Поскольку итальянский Бергамо не годился (он основан позже II века), подобрали другой Бергамо, датировку которого сами же и высчитали до этого.
Кстати, энциклопедия сообщает, что в VII–IX веках н. э. пергамента катастрофически не хватало. Тогда появились «палимпсесты» — пергаменты, с которых первоначальный текст стирался и заменялся новым. Возможно, в это время пергамент и появился впервые.
Возвращаясь к древнегреческой литературе, скажу, что имеется немало стилистических доказательств ее средневекового происхождения. Упоминаемые предметы утвари, военного снаряжения, одежды, расчеты прохождения комет и солнечных затмений…
Позвольте привести пространную цитату из уже упомянутой книги С. И. Валянского и Д. В Калюжного «О графе Гомере, крестоносце Батые и знаке зверя».
* * *«Аристофана, чье имя значит Наилучший Освещатель (нравов), энциклопедии рекомендуют нам как древнего грека (445 — ок. 385 до н. э.), „отца комедии“. В его пьесах нет того, что называется ныне интригой; нет показа индивидуальной психики, как мотива для действий персонажей; коллективные разговоры ведутся хоровым напевом в сопровождении танцев. Лучшая комедия Аристофана — „Лисистрата“, что в переводе означает „Упразднительница войны“. Сюжет прост: дабы отбить у мужчин охоту к войнам, женщины сговариваются отказывать им в любовных утехах.
Любовники — и те как будто вымерли.
От самого милетского предательства
Уж пальчика из кожи[4] я не видела,
В печальной доле вдовьей утешителя!
Хотите ж, если средство я придумаю,
Помочь мне и с войной самой покончить все? —
так „Упразднительница войны“ предлагает подругам свой план. Они спорят; они сомневаются. Лисистрата настаивает:
Да! Клянусь богинями!
Когда сидеть мы будем, надушенные,
В коротеньких рубашечках в прошивочку,
С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой,
Мужчинам распаленным ласк захочется!
А мы им не дадимся, мы воздержимся,
Тут знаю я, тотчас они помирятся.
И в таком духе страницы, страницы и страницы. Сорок четыре развязные и длинные комедии, ежели Аристофан действительно жил в V–IV веках до нашей эры, были написаны им не иначе, как веточкой на песке или шипом от розы на кленовых листочках, ведь до изобретения писчей бумаги и скорописи оставались еще века и века.[5] Описание же Аристофаном одежды героев пьесы вообще вгоняет в оторопь:
Ах! что же сделать можем мы разумного
И славного, мы женщины, нарядницы,
В шафрановых платочках, привередницы,
В оборочках немецких, в полутуфельках?
Нужно напомнить читателю, что согласно традиционной истории через СЕМЬСОТ лет после приключений Лисистраты германские варвары, победившие наследников древнегреческой культуры — римлян, ходили, обернувшись в медвежьи шкуры. Куда ж они подевали свое портняжье искусство, так хорошо знакомое „древнему греку“ Аристофану? Куда девали „рубашечки в прошивочку“, оборочки, туфельки и полутуфельки, которые, как видим, экспортировали даже в Древнюю Грецию?
Литературовед А. И. Пиотровский (1898–1938) пишет:
„Через десять-пятнадцать лет после постановки Лисистраты умерла древне-аттическая комедия как театральный род. Умерла надолго (на две тысячи лет!!!). Основные особенности ее — хоровое начало, и симметричная композиция — всегда оставались в стороне от большой дороги театра, занятого торжествующей комедией интриги. Только средневековая драма, рожденная социальными и религиозными условиями, напоминающими обстановку пятого века до Рождества Христова в Афинах, приблизилась к формам этого ритуального, этого обрядового театра“.
Тут уж и добавить нечего. Договорились! Действительно, средневековая обстановка ТАК напоминает античную древность, что различить их совершенно невозможно, да и незачем. Аристофан — автор, творивший лет за сто-полтораста до Шекспира (1564–1616). Достаточно сравнить любую его комедию с изделиями Боккаччо (1313–75) и Рабле (1494–1553), чтобы убедиться: это произведения одной и той же выделки.[6]
Ни одно — ни одно! — драматическое, беллетристическое, историческое или научное произведение так называемых античных авторов не было известно никому вплоть до кануна эпохи Возрождения. Например, вот рукописи драматурга-трагика Еврипида (якобы ок. 480–406 до н. э.) в порядке предполагаемого историками появления их в поле зрения публики: „Кодекс Ватиканус“ и „Кодекс Марсианус“ не ранее XII века; „Кодекс Паризинус“ и второй „Кодекс Марсианус“ не ранее XIII века; две рукописи „Кодекс Флорентинус“ не ранее XIV и две не ранее XV века. Словосочетание не ранее означает, что раньше указанного века манускрипт быть составленным не мог, а позже — мог.[7]
При всем старании НИ ОДИН ИССЛЕДОВАТЕЛЬ не решился придать имеющимся рукописям Еврипида древности ранее XII века н. э.; сходная картина с рукописями ВСЕХ античных авторов!
Хватит ли нам наивности для предположения, что труды „антиков“, наподобие древнеиндийских Вед создавались и столетиями передавались от поколения к поколению изустно, дабы в XII–XV веках быть записанными и дать начало „Возрождению“ античности? И сможем ли мы, наконец, понять, что если герои „древнегреческой“ пьесы одеваются, как люди средних веков, то и пьеса, скорее всего, написана в средние века?»
* * *Литературный стиль историй, написанных Фукидидом, тоже выдает его средневековое происхождение. Даже и прозвище его означает в переводе с греческого «податель кадила», дьячок. В книге «Путь на Восток, или без вести пропавшие во времени» С. И. Валянский и Д. В. Калюжный приводят о нем вот какие соображения, ссылаясь на труды Н. А. Морозова.
Еврипид, V век до н. э.
Фукидид, V век до н. э.
Для сравнения — апостол «Золотых врат» собора во Фрайберге, XIII век.
С легкой руки традиционных историков большинство людей принимает тексты историка Фукидида, жившего якобы в 460–400 годах до н. э., за древнегреческие. Между тем, тексты эти содержат описания вполне средневековых событий, и даже выполнены они в средневековой манере.
Это настолько явно, что Н. А. Морозов, цитируя Фукидида, специально оговаривается, что приводит не свой собственный перевод (чтобы не заподозрили в предвзятости), а точный перевод профессора Ф. Мищенко, проредактированный вдобавок С. Жебелевым.
Прочитайте внимательно; перед вами описание отправки на войну флота. События происходят как бы в V веке до нашей эры. Обратите внимание на стиль изложения: написано во времена, когда бумаги еще не изобрели, писчий материал был в изрядном дефиците и слова должно было бы экономить.
«В момент, когда отправляющимся и провожавшим предстояло уже расстаться друг с другом, они были обуреваемы мыслями о предстоявших опасностях. Рискованность предприятия предстала им теперь яснее, чем в то время, как они подавали голоса за отплытие. Однако, они снова становились бодрее при сознании своей силы в данное время, видя изобилие всего, что было перед их глазами. Иноземцы и прочая толпа явились на зрелище с таким чувством, как будто дело шло о поразительном предприятии, превосходящим всякое вероятие. И, действительно, тут было самое дорого стоящее и великолепнейшее войско из всех снаряжавшихся до того времени, войско, впервые выступавшее в морской поход на средства одного эллинского (богославского) государства.
Правда, по количеству кораблей и латников (тяжело вооруженных воинов из знати, в панцирях, шлемах и набедренниках с мечом, копьем или овальным щитом) не меньшим было и то войско, которое — с Периклом во главе (Перикл по-гречески Славнейший) — ходило на Эпидавр, а потом под начальством Гагнона на Потидею. Тогда в морском походе участвовало 4000 афинских латников, 300 конных воинов и 100 афинских триер, с 50 триерами от лесбийцев и хиосцев и еще со множеством союзников…
Снаряжение флота стоило больших затрат со стороны капитанов и государства… Если бы кто-нибудь подсчитал все государственные и общественные расходы и личные издержки участников похода; все, что ранее издержано было государством и с чем оно отпускало полководцев; все, что каждый отдельный человек истратил на себя; все, что каждый капитан издержал и собирался еще издержать на свой корабль, не говоря уже о запасах, какие, естественно, сверх казенного жалования, заготовил себе каждый на продовольствие в предстоящем далеком походе; все, что взяли некоторые воины с собою для торгового обмена, — если бы кто-нибудь, скажу я, подсчитал все это, то оказалось бы, что в общем, много талантов золота вывозимо было из государства.
