Сергей Соловьев - История России с древнейших времен (Том 7)
Новое обстоятельство еще более усиливало в это время миролюбивое расположение панов и шляхты к Москве, не могло не действовать и на самого короля. До сих пор Москва должна была со вниманием следить за избранием королей в Польше, хлопотать о соединении государств или по крайней мере о том, чтоб не был избран государь враждебный; но теперь, казалось, наступала очередь Польше и Литве принять такое же положение относительно Москвы: во владениях Батория пронесся слух, и слух очень крепкий, будто австрийские эрцгерцоги хлопочут, чтоб Максимилиан, брат императора, занял престол московский вместо неспособного Феодора, будто бояре московские уже отправляли по этому делу посольство к императору. Валерию дано было знать из Данцига, что не только Австрийский дом хлопочет об этом, но что в Регенсбурге собрались курфюрсты для совещания о средствах, как бы достигнуть Максимилиану престол московский. Если бы это дело удалось, то Польше грозила опасность быть окруженною владениями Австрийского дома, тогда в случае смерти Батория она по неволе должна была бы так же выбрать кого-нибудь из принцев этого дома, чего не хотели Баторий, Замойский и очень многие вместе с ними. Вот почему решено было отправить в Москву известного уже и приятного здесь, притом же и православного, Гарабурду с предложениями, которые должны были противодействовать предложениям австрийских принцев.
Гарабурда начал посольство жалобами на притеснения, которые терпели литовские купцы в московских областях, и на то, что царь не выпускает из плена немцев ливонских. Ему отвечали жалобами, что король Стефан выпустил из плена только молодых людей, детей боярских, стрельцов, пашенных мужиков; относительно ливонских немцев отвечали, что некоторые вступили в службу царскую и живут на поместьях, а иные торговые люди торгуют вместе с торговыми людьми московскими, что ни тех, ни других отпустить непригоже. Когда начались переговоры о мире, начались обычные запросы, то Гарабурда сказал: "Еще о Новгороде, да о Пскове можно речь (говорю) оставить, но за Смоленск и Северскую землю государю нашему стоять крепко". Бояре отвечали: "И прежде такие слова много раз говорились, да потом эти речи оставляли же: и драницы с одного города государь наш не поступится". После этого Гарабурда приступил к выполнению главного своего поручения и сказал боярам: "Паны радные прислали со мною к преосвященному отцу, Дионисию митрополиту, и к вам, Думе государской, грамоту. Что идут речи между нами о городах и волостях, и те речи ни к чему не поведут: как можно этому статься? Чего мы у вас просим, то можно ли вам отдать без кровопролития? А чего вы будете у нас просить, того нам без кровопролития ничего отдать нельзя. И потому нам бы эти речи с обеих сторон оставить, и был бы государь ваш с нашим государем в докончанье на том: кто что теперь за собою держит, тот то и держи, и никто бы ни у кого ничего не просил, чего без кровопролития взять нельзя, и чем быть кровопролитию, лучше брат у брата ничего не проси. Дай господи многолетия обоим государям; но если бог по душу пошлет Стефана короля, и потомков у него не останется, то Корону Польскую и Великое княжество Литовское соединить с Московским государством под государскую руку: Краков против Москвы, а Вильну против Новгорода. А пошлет бог по душу вашего царя, то Московскому государству быть под рукою нашего государя, а другого государя вам не искать. Это великое дело мне поручено приговорить и записи написать". Бояре отвечали: "Нам про государя своего таких слов, что ты говорил, и помянуть непригоже; это дело к доброму делу не годится". Бояре доложили о своих переговорах государю: решено было в Думе, что государю пригоже помириться с Стефаном на том, что теперь за кем есть; но что вести переговоры о смерти государевой непригоже. Гарабурда, однако, не отставал от своего предложения, причем начал уже переменять условия, убедившись, вероятно, на месте, что Феодору не грозит близкая смерть: "Пошлет бог по душу государя вашего, то государство Московское соединить с королевством Польским и Великим княжеством Литовским и быть им вместе под рукою государя нашего; государства разные, а главу бы одну над собою имели. Если же Стефана короля не станет, то нам, полякам и литовцам, вольно выбирать себе в государя вашего государя, вольно нам его и не выбрать". Бояре отвечали на это: "Мы с тобою об этом и не говорили: как нам про государя своего говорить? У нас государи прирожденные изначала, и мы их холопи прирожденные, а вы себе выбираете государей: кого выберете, тот вам и государь. Ты теперь говоришь мимо прежней своей речи, что третьего дня с нами говорил: ворочаешь речь иным образцом, и нам с тобою об этом говорить нечего. Мы про твои речи митрополиту и всему собору сказывали, и митрополит со всем собором нам запретил духовно, чтоб мы отнюдь об этом не говорили. Как нам про государя своего и помыслить это, не только что говорить? Мы и про вашего государя говорить этого не хотим; а вам воля говорить и мыслить про своего государя. Ты посол великого государя, пришел к великому государю нашему и такие непригожие слова говоришь о их государской смерти? Кто нас не осудит, когда мы при государе, видя его государское здоровье, будем говорить такие слова?" Гарабурда отвечал: "Вижу, что вы сердитесь; сказываете, что митрополит и попы запрещают вам говорить о том деле, что я вам объявил; но я говорю то, что со мною наказано. И если это дело не сойдется, то мне на докончанье без уступок с вашей стороны делать не наказано". Бояре повторили, что и драницы государь не даст, а просит государь у короля искони вечной вотчины своей - Киева с уездом и пригородами и прочих вотчин своих; бояре говорили Гарабурде с сердцем: "Если с тобою только и дела, что ты говорил, то не зачем было тебе с этим и ездить; если посол не однословен, то чему верить?" А приставу было наказано говорить послу: "Теперь Москва не старая: надобно от Москвы беречься уже не Полоцку, не Ливонской земле, а надобно беречься от нее Вильне".
Гарабурда, видя неудачу и видя, что его заискивания произвели перемену в тоне у бояр московских и у пристава, чтоб сделать что-нибудь, предложил съезд великих людей на границах для постановления вечного мира. Бояре, имея постоянно в виду выиграть время, соглашались на съезд, но с условием продолжения срока перемирия; они говорили Гарабурде: "Михайла! это дело великое для всего христианства; государю нашему надобно советоваться об нем со всею землею; сперва с митрополитом и со всем освященным собором, а потом с боярами и со всеми думными людьми, со всеми воеводами и со всею землею; на такой совет съезжаться надобно будет из дальних мест". Гарабурда отвечал, что для продолжения перемирия ему наказа нет; тогда бояре сказали ему: "Так какое же с тобою дело? Приехал с бездельем с бездельем и отъедешь". Гарабурда действительно поехал ни с чем; он сказал боярам о слухе, что они посылали к эрцгерцогу Максимилиану с предложением престола; в ответ на это бояре написали к панам: "Сильно раздосадовало нас, что какой-то злодей изменник затеял такие злодейские слова".
Но продлить перемирие считали по-прежнему необходимым в Москве, и князь Троекуров вторично отправился к Баторию, которого нашел в Гродне. Паны теперь в свою очередь осердились на бояр за отказ принять их предложение о соединении государств; они обратились к Троекурову с бранчивою речью: "Мы бояр государя вашего, братью твою, кормили хлебом, а они нам против нашего хлеба мечут камень. Рассуди сам, не камень ли это? Мы усердно просили нашего государя, и по нашим просьбам он по сие время с государем вашим не воюет. Вперед мы государю вашему, боярам и всей земле добра хотим, точно так же как и всей земле; а бояре пишут: кто начнет недружбу, против того государь ваш стоять готов, да пишут, чтоб государь наш поотдавал вашему государю свои искони вечные вотчины и что внове взял, и после этих статей пишут, чтоб мы государя своего наводили на вечную приязнь! Рассуди сам, как мы можем такую грамоту поднесть своему государю? Мы и между собой такой грамоте дивуемся, как это бояре не знают, что над вашим государством по грехам сделалось? Потомков у государя вашего нет; а каков ваш государь от природы, мы знаем: есть в нем набожность, а против неприятелей биться его не станет. На Москве что делается, то мы также знаем; людей нет, а кто и есть и те худы, строенья людям нет, и во всех людях рознь. Бояре думают, что они себе пособляют, а они только дело портят: в нашей земле давно ведомо, что бояре ваши посылали к цесареву брату от себя посла. Но цесарю с вашим государством что сошлось? Цесарь теперь и сам себе пособить не умеет; и смотря на эту пересылку с цесаревым братом, многие государи домогаются и промышляют о вашей земле; а турскому у вас же просить Астрахани и Казани, и перекопский вас же всегда воюет и вперед воевать хочет; а черемиса ваша вам же недруги. И у бояр где ум? Пишут, что государь ваш против всех недругов стоять готов и просить запросов не стыдятся! Речи ваши государю нашему ничего доброго не принесли; только лишь сердцу его надсада. Теперь мы не только государя своего не будем просить, чтоб был с государем вашим в покое, еще будем ему напоминать, чтоб, по присяге своей, земель при предках его у государства отнятых отыскивал, и не только что дадим ему денег на наемных людей, но и сами своими головами из обеих земель идти с ним готовы. А вы с чем приехали, с тем вам и уезжать". Посол отвечал: "На боярские речи вам досадовать непригоже и в дело того ставить нечего; и прежде в ссылках и разговорах бывало: о стародавних делах с обеих сторон говорят, да что к делу пригодится, то с обеих сторон оставляют, да говорят о делах, как чему статься пригоже. Дивимся мы вашему разуму, что вы бога не боитесь и людей не стыдитесь, говорите такое, чего было вам и мыслить непригоже. Рассказываете, что над государством государя нашего по грехам учинилось; но мы над государством нашим никакого греха не видим, а только милость божию и благоденствие. Вы еще с богом не беседовали; а человеку того не дано знать, что впредь будет. По писанному, кто злословит царя, тот смертию да умрет: государь наш дородный государь, разумный и счастливый, сидит он на своих государствах по благословению отца своего и правит государством сам и против всех недругов стоять готов так же, как отец, дед и прадед его; людей у него много, вдвое против прежнего, потому что к людям своим он милостив и жалованье дает им, не жалея своей государской казны, и люди ему все с великим раденьем служат и вперед служить хотят и против всех его недругов помереть хотят; в людях розни никакой нет; это вам такие бездельные речи говорят собаки изменники: таким людям вам потакать нечего и говорить изменничьих речей непригоже; нам про государя вашего и про государство ваше и про вас много что есть говорить, да, по государеву наказу, говорить не хотим, присланы мы на доброе дело, а не на раздор. Государю нашему у вашего государя мира не покупать стать: захочет государь ваш доброго дела, и наш государь доброго дела хочет, а не захочет ваш государь доброго дела, то наш государь против него стоять готов". В переговорах, когда дело пошло о взаимных требованиях известных земель, разумеется, не могли согласиться; паны по-прежнему настаивали на пограничный съезд вельмож, послы, сообразно с своими целями, требовали для этого съезда продолжения перемирия хотя на один год; паны отвечали им: "И на полгода мы перемирья не заключим: вы говорите о съезде не для дела, а только чтоб время проволочить; зачем вам для съезда еще целый год перемирья?" Послы отвечали, что нужно много времени для совещания со всею землею; паны на это возражали: "У вас в обычае ведется: что сдумает государь да бояре, на том и станет, а земле до того и дела нет". По конечной неволе послы должны были согласиться только на двухмесячную прибавку к прежде заключенному перемирию, и в это время положено быть съезду великим послам между Оршею и Смоленском для переговоров о том, как быть обоим государствам под одною державою в случае кончины того или другого государя и как определить границы их, если они не захотят соединиться.
