Люсьен Мюссе - Варварские нашествия на Европу: германский натиск
Глава VII. Локальные аспекты
Б) Политические и социальные структуры первоначальной Англии
Вплоть до XX в. представление историков об английской древности оставалось все тем же, что было предложено Бедой в начале VIII в. Под влиянием того, что Беда мог наблюдать в современной ему Англии, он полагал, что в древности она состояла из гомогенных и примыкающих друг к другу королевств, каждое из которых возникло в результате иммиграции сплоченной этнической группы — здесь саксы, там англы, а рядом юты. Современное исследование все дальше уходит от этого упрощенного трафарета[398]: оно допускает, что относительное этническое единство, существовавшее в VI и VII вв., являлось не изначальной данностью, унаследованной от эпохи миграций, а итогом географического раздела бриттских территорий между завоевателями и появившихся вследствие этого нужд, военных и экономических. Таким образом, бессмысленно было бы искать истинные корни каждого «народа» из списков Беды на континенте; все они возникли в результате перегруппировок, позднейших по отношению к переселению.
Эта новая позиция выгодна. Несмотря на разнообразие предполагаемых генеалогий Беды, она учитывает единство, отражаемое староанглийским языком с начала литературной эры: после своей высадки ни один клан не был достаточно изолирован, чтобы долгое время сохранять свое языковое своеобразие; по необходимости быстро сложился общий язык. Она проясняет мутацию, которая в Англии превратила древних саксов континента, народ с «республиканскими» взглядами по сравнению с остальными германцами, в подданных целой россыпи династий (достаточно откровенно ссылавшихся на бога войны Вотана в качестве своего прародителя)[399]. А главное — она в определенной степени сближает историю англосаксов и самых близких им германцев континента — франков: мы настойчиво подчеркиваем тот факт, что все существенные элементы франкской цивилизации меровингской эпохи были сформированы после переправы через Рейн, включая и политические объединения.
Можно ожидать, что археология прольет еще немало света, в котором отказывают нам тексты, относящиеся к происхождению англосаксонских королевств. За последние 25 лет наши познания были значительно обогащены двумя выдающимися археологическими исследованиями — раскопками захоронения в корабле в Саттон-Ху в Саффолке (1939 г.), проведенными Р. Л. С. Брюс-Митфордом, который с необыкновенной живостью изложил историю Вуф-фингов, королевской династии Восточной Англии, и изучением дворца Йеверинг в Нортумберленде (1953–1957 гг.), осуществленным Б. Хоуп-Тэйлором и прояснившим конечную фазу языческой эпохи в Берниции. Благодаря им скудные политические сведения «Англосаксонской хроники» и королевских списков дополняются художественным и социальным контекстом.
Огромный курган в Саттон-Ху, в пятидесяти километрах к северо-востоку от Ипсвича, скрывал под собой морской корабль длиной примерно в 27 на 4,7 м в ширину и 1,5 м в высоту, построенный по клинкерной технологии и предназначенный для плавания на веслах[400]. Погребальная камера в середине корабля, правда, без захоронения содержала необыкновенно богатую утварь: византийское столовое серебро начала VI в., ювелирные изделия в перегородчатой технике, оружие, знаки королевского достоинства, наконец, небольшой клад золотых меровингских монет (собранных около 660–670 гг., по мнению большинства нумизматов, или около 625 г., по Лафури). Этот кенотаф следует приписать либо королю Редвальду (ум. ок. 625 г.), либо королю Этельхеру (ум. ок. 655 г.); отсутствие тела объясняется либо принятием христианства, либо смертью вдалеке от гробницы. Он свидетельствует о сочетании чрезвычайно разных традиций, средиземноморских (металлические вазы из Александрии и Константинополя), франкских (монеты), скандинавских, точнее, шведских (в целом идея захоронения в лодке, шлем вендельского типа), наконец, бриттских (традиционная кельтская hanging bowl[401]). Нет лучшего доказательства тому, что англосаксонская Англия не была изолированным миром, затерянным на границах ойкумены, и ее аристократия участвовала во всех течениях европейской цивилизации.
Экономический уровень англосаксонского общества назавтра после колонизации является предметом полемики между нумизматами. Насколько глубоким был упадок, пережитый Британией между исчезновением имперских монет (в начале V в.) и появлением меровингских (во второй половине VI в., а главное, в начале VII в.), низведший ее на доденежный уровень? По мнению одних[402], хотя золото и серебро практически исчезли, на юге местные жители остались верны меди в виде почти вышедших из употребления монет IV в. или их имитаций низкого качества (minimi); монетарная традиция так и не была прервана полностью, и выжившие бритты могли передать ее саксам. С точки зрения других[403], этот разрыв был глубоким и продолжительным; minimi здесь ни при чем (они появились позднее середины V в.), и англосаксы восприняли деньги только около 670 г., подражая государям на континенте. Эта проблема еще не разрешена; но следует сознаться, что первый тезис использует скорее постулаты, чем доказанные факты. Трудно было бы объяснить, как могли бритты сохранить употребление денег в стране, покоренной саксами, тогда как утратили его там, где оставались свободными! Сторонники непрерывности любой ценой норовят зайти слишком далеко.
В) Античные пережитки в кельтской Британии
Территории, оставшиеся за бриттами, были наименее романизированными на острове. Если не считать сохранения христианства, кажется, все указывает на стремительное вытеснение античных традиций: в языке практически ничего не осталось от латыни, экономическая жизнь вернулась к примитивным туземным формам, общество вновь обрело племенную структуру, чуждую античному идеалу.
Однако сегодня эпиграфика и археология приглашают к пересмотру этой проблемы. На Западе во множестве встречаются латинские надписи, позднейшие по отношению к разрыву между Британией и Римом[404]. Их стиль замечательно консервативен: использование консульских дат (вплоть до 540 г. в Пенмахно в Уэльсе), упоминание cives (горожан), magistrates (магистрата), protector (протектора) и т. д. Однако все это происходит в чисто кельтской среде (точнее, иробриттской), где обычно пользуются огамическим письмом. Что же думать об этих римских элементах, которые периодически дают о себе знать вплоть до VII в., намного дольше, чем в Галлии? Не сохранилось ли прямой связи между Средиземноморьем и кельтским миром?
Нарративные тексты дают лишь одно очень незначительное указание, которое выявляет существование в начале VII в. маршрута Александрия — Испания — Британия[405]. На юге Англии найдено несколько византийских монет VI–VII вв. Однако несколько лет назад археологи отыскали в дюжине мест в Девоне, Корнуолле, Южной Ирландии и даже на Гебридских островах керамику из восточного Средиземноморья и амфоры, известные равным образом в Испании, на Сицилии и в Греции[406]. Так, обнаруживается неожиданный морской аспект римского наследия: со Средиземноморьем Британию связывала пуповина, проходившая через византийскую Испанию (в которой раньше видели только своеобразный тупик).
Г) Вокруг проблемы Нижней Бретани
История армориканской Бретани предлагает не один парадокс. С одной стороны, отмечается глубина галльских влияний, подтвержденных археологическими находками, а также рассказами Цезаря о могуществе венетов, а с другой — такая незначительность галло-римских следов, в основном в западной части, что уже долгое время в области идентификации городских центров царит неопределенность. Эта картина убеждает в том, что романизация была вполне поверхностной и оставила сельскую местность в галльском контексте. Однако лингвисты, особенно после Жозефа Лота[407], преподносят как догму то, что в средневековом и современном бретонском языке нет ни малейшего галльского следа, а крайняя Арморика была латинизирована вместе со всей остальной Галлией и в такой же степени.
Следует тотчас же отметить: а) что ничтожность римских следов присуща и другим районам Запада, которые никто не подозревает в том, что они ускользнули от латинизации; б) что мы не в состоянии уточнить, как далеко зашла латинизация сельской местности в остальной Галлии при Поздней Римской империи; вероятно, галльский язык просуществовал до начала V в., как на Западе, так и у жителей Трира. Вплоть до этого момента в участи Бретани нет ничего необычного,
Если не погружаться в филологические тонкости, известно, что лингвисты делят кельтские языки на континентальную группу (галльский) и островную, распадающуюся на две подгруппы, бриттскую (уэльский, корнский, бретонский) и гэльскую (ирландский, гэльский Шотландии). Наше знание островных языков зиждется на богатом и надежном материале; что же касается галльского, то здесь все зависит лишь от нескольких личных имен и лаконичных и туманных надписей. Мы рассматриваем галльский язык как нечто единое лишь гипотетически; на самом же деле нам практически ничего неизвестно ни о галльском Северо-Запада, ни о галльском Северо-Востока (Цезарь удостоверяет существование у бельгов лингвистических особенностей, мы же не в силах их выявить). Все это должно побуждать к чрезвычайной осторожности, идет ли речь об отрицании или подтверждении возможности галльских пережитков.
