Михаил Мягков - Вермахт у ворот Москвы
Так, 22 февраля 1942 г. солдат Алоис Зейтнер (п/п 070561) написал своему брату, обер-ефрейтору Гансу Швейнгхоферу, в Вену о том, что несколько дней назад немецкое командование планировало окружить далеко зашедшую советскую часть, однако это не удалось: «…Запланировано было хорошо. Три раза мы пытались это сделать, и три раза были отброшены назад. Наши потери были большими… Что произошло при этом наступлении, ты, конечно, можешь себе представить! Русские действовали с танками, а мы имели только два штурмовых орудия, но и они вскоре были уничтожены танками. У русских к тому же еще артиллерия и авиация… Если я снова выберусь из России здоровым, то я смогу считать себя счастливым…»[564]
Выше уже говорилось об огромных потерях вермахта в танках и автомашинах в период битвы под Москвой. Германская промышленность оказалась не готова быстро восполнить большие потери в боевой технике пехотных и моторизованных соединений ГА «Центр», а, следовательно, обеспечить их высокую боеспособность. Западнее Москвы немецкие войска вынуждены были все чаще использовать такой вид транспорта, как конные сани и повозки, чтобы поддерживать снабжение частей. Необходимо отметить, что в германской армии и на 22 июня 1941 г. гужевой транспорт составлял довольно большой процент (в ней имелось около 600 тыс. лошадей). Теперь в ГА «Центр» этот процент еще более возрос.
Все эти факторы негативно влияли на состояние немецких солдат в ходе и после окончания зимней кампании 1941/42 г. В феврале 1942 г. командир 18-й танковой дивизии вермахта отмечал в своем донесении: «Из-за высоких требований, которые сейчас предъявляются солдатам, и критических условий существования на фронте значительно ухудшилась физическая и психическая сопротивляемость военнослужащих… Уменьшение рациона питания нетерпимо в виду настоящего тяжелого положения. Необходим длительный отдых для пополнения частей, исправления здоровья и морального состояния солдат»[565].
Существовавший в представлении многих солдат романтический образ войны был навсегда похоронен в битве под Москвой. Этому способствовали как действия Красной армии в ходе наступления, так и условия в которых оказались германские соединения после поражений зимой 1941/42 г.
Нельзя отрицать того факта, что настроение солдат во многом зависит от той ситуации, в которой находятся их семьи на родине. Если с семьей все в порядке, то и солдат воюет хорошо. Но если нет, то его моральный дух значительно падает. В этой связи следует отметить, что после краха блицкрига материальное положение немцев в самой Германии ухудшилось, – стало не хватать тепла, продовольствия, электричества. Военнослужащие ГА «Центр» получали с родины немало тревожных писем.
Немецкие солдаты в окопах переживали, что их дети на родине не получают всего необходимого, – особенно это ощущалось в городах. Рядовому Вилли свояченица из Нешвица написала 15 января 1942 г.: «…Детей никак не накормишь, никаких жиров больше нет…»[566] А ефрейтору Отто Грайфу (п/п 25460 д) мать жаловалась в письме от 15 апреля 1942 г.: «С нашим хлебом дело обстоит также неважно. Отец говорит – будь что будет, пусть пропадет… Всем нам придется голодать в этом году. Как мы здесь живем, вы даже представить себе не можете…»[567]
В Германии свертывались многие социальные программы. Солдаты на Восточном фронте, начиная с зимы 1942 г., стали все больше задумываться о том, за что они воюют, когда получали письма содержащие горькие строки о неуважении государства к старикам и больным людям. Некая Эдит из Берлина писала рядовому Вернеру 14 января 1942 г., что ей делается страшно от того, что в переполненную больницу больше не принимали пожилых людей, что старый человек ничего больше не стоит: «…На днях одной семидесятилетней старухе вообще отказали в приеме… Получается, что люди не способные к продолжению рода, не имеют больше никакой цены…»[568]
До солдат на Восточном фронте все чаще доходили теперь сведения не только о бедственном положении их родственников, но и об изменениях отношения гражданского населения Германии к существующему режиму, ввергнувшего страну в кровавую бойню. Военнослужащий Э., перебежавший из одной части в полосе ГА «Центр» на советскую сторону на допросе в разведотделе штаба Западного фронта показал, что летом 1942 г. он был проездом в Кельне, где лично видел ужасные последствия бомбардировок союзной авиации. После них на улицах города появились надписи, адресованные Гитлеру: «убирайся с престола, так как ефрейтору дальше некуда идти». Полиция арестовала за это около 200 человек. Он также слышал, как одна женщина сказала продавцу в магазине: «если у вас нет мяса, дайте мне на три марки сводок верховного командования»[569]. Несомненно, весной 1942 г. ко многим немцам пришло отрезвление, им стала понятна сущность гитлеровского режима. Но большинство из них пока боялось что-либо говорить и тем более писать.
Наиболее существенным политическим последствием поражения вермахта под Москвой явилось возникновение конфликтных взглядов в военно-политическом руководстве Германии на перспективы войны, о чем уже говорилось в предыдущей главе, и отставка многих опытных военачальников (речь идет о снятии со своих постов фон Браухича, фон Бока, Гудериана, Штрауса, других генералов и самоназначении Гитлера главнокомандующим сухопутными войсками), которая явилась неожиданной для войск, поставила под вопрос компетенцию высшего военного руководства.
Генерал пехоты Фелькерс, командир 27-го армейского корпуса, взятый в советский плен уже в 1944 г. на одном из допросов заявил: «…Поражения последних лет – следствие плохого военного руководства. По моему мнению, было ошибкой, что группы армий и армии не могли действовать самостоятельно, исходя из обстановки на месте…» Генерал Фелькерс говорил, в основном о тех вещах, которые стали фактом после поражения вермахта под Москвой: «…Талантливые полководцы в германской армии еще имеются, но верховное командование вооруженных сил их уволило… в том числе фон Бока… Поэтому мы офицеры и генералы на фронте недовольны. Фюрер, по моему мнению, слишком мало слушает мнение своих советников…»[570]
Гитлер, в свою очередь, обвинял во всем своих генералов. Существует стенограмма его беседы с В. Кейтелем от 18 сентября 1942 г., на которой был затронут, в частности, вопрос о позиции генералитета германской армии в свете событий зимы 1941/42 г. Речь об этом зашла после того, как фюрер выразил свое недовольство действиями Йодля на южном крыле советско-германского фронта и, как бы случайно, припомнил ему старые грехи в период битвы под Москвой. Гитлер сказал Кейтелю: «…Именно он [Йодль] прошлой зимой выдвинул предложение о способе разрешения главной задачи… [Йодль предложил] немедленно отойти назад. Послушавшись его, мы потеряли бы все. И тогда он представлял не мое мнение, которое ему было хорошо известно, а наоборот мнение слабых личностей – фронтовиков. Он взял на себя роль представителя этих течений, что совершенно недопустимо…»[571]
Понятно, что Гитлер имел в виду, скорее всего, тех «личностей», которых он снял тогда с руководства войсками; среди них были Бок, Гудериан, Штраус. Однако эти «фронтовики» имели довольно твердый характер, несмотря на то, что предлагали отступать. Заметим другое: начиная с зимы 1941/42 г. мнения о путях достижения Германией своих целей в войне, имеющиеся, с одной стороны, у высшего руководства рейха, а с другой – у генералов на фронте становятся все более различными. Война теперь шла как бы в двух измерениях. Генералы, непосредственно руководившие войсками, стремились действовать, исходя из конкретной обстановки, в то время, как верховное командование упорно проводило свою линию – все более отдаленную от реальной ситуации и возможностей своих войск. Наметившееся в ходе битвы под Москвой существенное ограничение инициативы полевых командиров в руководстве боевыми операциями, несомненно, отразилось на их моральном состоянии. Требование безусловного подчинения всем приказам сверху вызывало порой непонимание и недоверие к высшему начальству. Это недоверие распространялось не только среди генералов и офицеров, но и среди рядового состава – чему способствовали продолжающиеся кровопролитные бои в обороне и отход войск на значительную глубину.
Военачальник, который, по мнению многих специалистов, произвел революцию в применении танков на поле боя, генерал Гейнц Гудериан, так оценивал зимой 1941/42 г. свою некогда непобедимую танковую армию: «вооруженный сброд, который медленно тащится назад». Критическое состояние германских войск, по его мнению, вызывало «серьезный кризис доверия как среди рядовых солдат, так и младших командиров»[572].
Наиболее здравомыслящие немецкие политические деятели, генералы и офицеры уже весной 1942 г. осознали, что после поражения вермахта под Москвой Германия не может рассчитывать на победу в войне. Именно в это время у них начинают зреть планы физического устранения Гитлера и прекращения бесполезной для рейха вооруженной борьбы. В июне 1942 г. тогда еще майор генштаба ОКХ граф фон Штауфенберг, позже совершивший покушение на Гитлера, писал генералу Паулюсу после посещения Восточного фронта: «Господин генерал, Вы лучше всех поймете, как отраден визит… там, где, не раздумывая, отдают делу все силы, где без ропота жертвуют жизнью, в то время, как вожди и образцовые руководители бранятся меж собой, защищая только свой престиж, или не могут собраться с духом, чтобы дать ответ, который спасет тысячи жизней, придаст людям уверенность»[573].
