Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
Вдруг дебаты были прерваны мощным взрывом. Бильоре ворвался в комнату с вестью, что взлетел на воздух патронный завод на авеню Рапп.
Взрыв потряс весь восток Парижа. Стена пламени из расплавленного свинца, человеческих останков, горящих бревен и пуль поднялась от Марсового поля до огромной высоты и обрушилась на пригороды. Рухнули четыре дома. Получили ранения более сорока человек. Катастрофа была бы еще более ужасной, если бы пожарники Коммуны не вырвали из огня вагоны со снарядами и бочки с порохом. Собралась обезумевшая толпа, уверовавшая в диверсию. Арестовали несколько лиц. Артиллеристов отвели в Военную школу.
Кто был злоумышленником? Никто не знает. Ни Совет, ни прокурор Коммуны не расследовали дело. Однако Комитет общественной безопасности объявил в своей прокламации о задержании четырех преступников, а Делеклюз заявил, что дело будет направлено в военный трибунал. Больше о нем ничего не слышали, хотя пролить свет на это дело было не только долгом, но также в интересах Совета. Серьезное дознание, вероятно, раскрыло бы преступление. Женщины, которые обычно уходили с работы в семь часов, в этот день отпустили в шесть часов. Надо учитывать, что Шарпентье просил у Кобрэна динамит. Для заговорщиков было выгодно посеять панику одним ударом по Военному ведомству, Военной школе, бараком на Марсовом поле, которые занимали федералы (173). Париж был уверен в наличии заговора. Реакционеры говорили: — Это месть за Вандомскую колонну. (Колонна была сооружена в 1805 году в честь побед Наполеона. Она стала символом бонапартизма.)
Колонну разрушили вечером раньше с большими церемониями. Постановление о ее низвержении, идея которого стала весьма популярной во время первой осады (174), вышло 12‑го апреля (175). Это по–человечески понятное, глубокое народное воодушевление, свидетельствовало о том, классовая война заменила войну между нациями. Оно нанесло, вместе с тем, удар по эфемерному триумфу пруссаков. Довольно дорогостоящие приготовления, стоившие почти 15 000 франков, надолго задержали из–за индифферентности инженера и неоднократных попыток подкупить рабочих. 16‑го мая, в 2 часа дня, все соседние улицы заполнила огромная толпа людей, желавших увидеть, чем закончится операция. Реакционеры предрекали все виды катастроф. Инженер, наоборот, заверил, что не будет никаких шокирующих неожиданностей, что во время падения колонна развалится на части. Он подпилил ее по горизонтали у пьедестала. Косой прорез был призван облегчить падение колонны назад на обширный настил хвороста, песка и навоза, наваленный в направлении улицы мира.
Веревка, привязанная к верху колонны, наматывалась на ворот, установленный в начале улицы. На площади толпились национальные гвардейцы. В окнах, на крышах размещались любопытные зрители. В отсутствие Жюля Симона и Ферри, вначале горячих сторонников операции, Гле—Бизва поздравил нового префекта полиции Ферре, который занял место Курне, и доверительно сообщил ему, что сорок лет страстно желал видеть это искупительный памятник взорванным. Оркестры заиграли «Марсельезу», ворот пришел в движение, блок сломался, один человек получил ранение. В толпе уже стали циркулировать слухи об измене, но быстро доставили другой блок. В 5.15 на балюстраде появился на некоторое время офицер, помахал трехцветным флагом, затем прикрепил его к поручням. В 5.30 вновь пришел в движение ворот, и через несколько минут край колонны медленно сместился, колонна потихоньку уступала, затем вдруг зашаталась, сломалась и рухнула с глухим шумом. Голова Бонапарта покатилась по земле, его рука отделилась от туловища. Прозвучал оглушительный возглас одобрения, как бывает у людей, освободившихся от ярма. Люди с одобрительными криками взобрались на руины. На свободном пьедестале развивался красный флаг, который в этот день стал алтарем человечества.
Люди хотели поделить между собой фрагменты колонны, но этому помещали присутствовавшие члены Совета. Неделей позже их подобрали версальцы. Одной из первых акций победоносной буржуазии было восстановление колонны, символа ее суверенитета от народа. Чтобы водрузить императора на пьедестал, им надо было нагромоздить 30 000 трупов. Подобно матерям Первой империи, матери этого времени не могли смотреть без слез на это бронзовое сооружение.
XXV. Париж на краю гибели
Парижу Коммуны осталось жить всего три дня. Давайте запечатлеем в своей памяти его светлый облик.
Тот, кто вдохнул в тебя жар современной истории, кто тосковал по твоим бульварам и плакал в твоих предместьях, кто пел на заре твоих революций и через несколько недель погружал свои руки в порох под прикрытием твоих баррикад. Тот, кто слышал под камнями твоих мостовых голоса мучеников за высокие идеи и вычитывал в любой из твоих улиц дату человеческого прогресса, даже он отдаст меньше справедливости твоему исконному величию, чем чужеземец, пусть даже он был и филистером, который прибыл поглядеть на тебя в дни Коммуны. Тяга к мятежному Парижу была так сильна, что люди спешили в него из Америки увидеть это действо, беспрецедентное в истории, — великий город Европы в руках пролетариев. Даже малодушный стремился сюда.
В начале мая прибыл один из наших друзей — один из самых робких люде й боязливых провинций. Родные и близкие провожали его в путь со слезами на глазах, словно он спускался в глубины ада. Он сказал нам: — Какова доля правды в распространяемых слухах? — Ладно, пойдем и осмотрим все потаенные углы.
Мы отправились от Бастилии. Уличные мальчишки выкрикивают газетные заголовки «Лозунга» и «Папаши Дюшена» Рошфора, «Гласа народа» Жюля Валле, «Мстителя», «Коммуны», «Вольноотпущенника», «Позорного столба шпионов» Феликса Пиа. «Оффисиель» спрашивают меньше. Конкуренция журналистов Совета вредит ему. Тираж «Гласа народа» — 100 000 экземпляров. Эта газета выходит раньше всех. Она встает с петухами. Если нам удавалось прочесть утром статью Валле, мы считали, что нам повезло. Но вместо этого заставляет себя слишком часто читать Пьер Денни с его автономией «до крайности». Только раз попадалась «Папаша Дюшен», хотя ее тираж свыше 60 000 экземпляров. Вот статья Феликса Пиа в «Мстителе» — прекрасный пример литературной интоксикации. У буржуазии нет лучших помощников, чем эти пустые и невежественные рыцари дешевой сенсации. Вот доктринерская газета «Коммуна», в которую иногда пишет Милье, и в которой Жорж Дюшен отчитывает молодежь и стариков ратуши со строгостью, больше приличествующей человеку с другим характером. Не забывают и «Лозунг», чтобы ни говорили романтики. Она первой поддержала Революцию 18 марта, и метала в версальцев острые стрелы.
В киосках выставлены карикатуры. Тьер, Пикар и Жюль Фавр прижались брюшками друг к другу, подобно трем грациям. Эта великолепная рыба, макрель, с голубовато–зеленой чешуей, которая формирует вместе с императорской короной постель, маркиз де Галифе. Газеты «Будущее», рупор Лиги, и «Век» очень ожесточились со времени ареста Густава Шоди, а «Правда», газета Янки Портали, лежит стопкой, меланхоличная и неподвижная. Многие реакционные газеты были закрыты префектурой, но, несмотря на это, не погибли, поскольку нам предлагает их парень–разносчик, без всякой конспирации.
Читайте, ищите, найдите призыв к убийствам и грабежам, проходящий единственной жестокой строкой в газетах коммунаров, возбужденных войной, затем сравните их с версальскими газетами, требовавшими массовых расстрелов, когда войска овладеют Парижем.
Давайте последуем за теми катафалками, которые движутся от улицы Рокет, и войдем вместе с ними на территорию кладбища Пер‑Лашез. Все те, которые погибают за Париж, погребаются с заупокойными службами в этом большом месте упокоения. Коммуна сочла за честь оплачивать их похороны. Ее красные флаги трепещут с четырех сторон похоронных дрог, за которыми следуют соратники по батальону, в то время как к процессии присоединяются несколько прохожих. Вот жена, сопровождающая погибшего мужа. За гробом следует член Совета, он произносит у могилы речь, исполненную не скорби, но надежды и отмщения. Вдова обнимает своих детей и говорит им: — Помните и повторяйте вместе со мной «Да здравствует Республика!», «Да здравствует Коммуна!» (176)
Возвращаясь назад, мы проходим мимо мэрии 11‑го округа. Она завешана черным цветом. Траур по последнему имперскому плебисциту, невинными жертвами которого стали парижане. Пересекаем площадь Бастилии, веселую, одушевленную пряничной ярмаркой. Париж не боится пушек. Он верит в победу.
Экипажи попадаются редко. Ведь вторая осада лишила лошадей провизии. По улице 4‑го сентября мы добираемся до фондовой биржи, над которой водружен красный флаг, и Национальной библиотеки, где за длинными столами сидят читатели. Проходим Пале—Рояль, в аркадах которого всегда шумно, и подходим к музею Лувр. Залы, увешанные картинами, открыты для широкой публики. Тем не менее, версальские газеты утверждают, что Коммуна распродает национальное культурное достояние иностранцам.
