Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)
Захар и Чумак, смоля люльки, смотрят из-под насупленных бровей на гульбище, за суровыми взглядами скрывают беспокойство и гордость, не натешатся, глядя на родных детей, не нагрустятся... Кабы скорее сломить панов, чтобы свобода пришла, чтобы поженились Павло с Ориной, а так церковь проклянет, люди осудят, поп развода не даст, погубят они свою жизнь, прячась и скрываясь. И уже богомольный Чумак стал примечать, как против его воли соблазн приходит в голову, кто знает, когда он был в церкви. Мятежные ветры кого не закрутят. И уже победа над панами не казалась такой несбыточной - сгребли же сено, срубили лес, оттого-то и веселится народ. Теперь бы еще оттягать аренду... Луга нужны, вырвать заробитчанам надбавку...
И Лукия с Татьяной, теперь задушевные приятельницы, добрые соседки, беспокоятся о детях, не налюбуются славной парой... Расцвела, снова пополнела, как яблоко, на воле Орина, красивая, радостная. Но родные дети неудачливы, тревожат материнское сердце. Судьба детей матерей породнила.
Музыканты играют, молодые пары кружатся, веселятся, и пожилые люди столпились, вспоминают свои молодые годы, говорят о политике...
4
Зрелое зерно высунулось из колоса, из лопнувшей сорочки, ветер треплет сухим колосом, выбивает зерно, шипит перестоявшая пшеница, погнулась, ветер обламывает ее, солнце печет, зерно высыхает, съеживается, покрывается морщинами, облипает половой. Свекла запеклась, обгорела, листья свернулись, а у Харитоненки кровь запекается в сердце.
Забастовка.
Знаменательное это слово у каждого на уме. Загорелые, сосредоточенные лица, сжатые, потресканные губы, сверкающие взгляды отмечены волей, решимостью наказать, покорить пана, вымотать из него жилы. Проклятья народа сыплются на голову врагов. Пусть пан перемучится душой, попортит себе кровь, зачахнет, завянет, как его поле, - может быть, скорее согласится на требования людей.
А рабочие в городах, говорят, уже останавливают поезда, выпускают пар, гасят топки, и уже прошел слух, что Нарожный бежал из тюрьмы, бунтует рабочих, выступал на станции перед солдатами, ехавшими на войну, засыпал их листовками и, пока подоспели жандармы, исчез...
Забастовали литейщики в Сумах, железная дорога, телеграф, и уж панам никак не доставить войска...
Забастовала паровая мельница в Лебедине, и рабочие ходят на сенокос, на жатву к богатым хозяевам, чтобы заработать на хлеб, ходят по селам, мастерят, исправляют плуги, кадки, ведра, кто что умеет. Деревня жадно набрасывается на посторонних людей с разговорами, осведомляясь о всяких новостях и событиях. Немало пришлого люда, неужто среди них не найдется революционера? А рабочие сумского Павловского завода уже получили прибавку, сломили-таки Харитоненку, дружные были люди - так нужно действовать и селам. Теперь они не работают от зари до зари, добились трех смен, восьмичасового рабочего дня, выхлопотали право покупать по копейке за пуд тысячу пудов жома на сахарном заводе - скоту сытный корм, тридцать пудов патоки и чтобы за забастовку никто не был наказан или уволен, а также чтобы не вычитали из заработка денег за страховку и на церковь.
Слух о победе на большом рафинадном заводе в Сумах, где работало немало односельчан, расходился, разрастался, преувеличивался, поразил окрестные села - сломить сопротивление Харитоненки было не так легко, приходилось вырывать каждую копейку. Сахарный завод у Харитоненки не один, слух сразу облетит, привлечет к себе рабочих...
И уже Буймир запретил Харитоненке рубить лес: как и зерно, лес народное добро, и пусть пан его не рубит и не вывозит. Захар сам оповестил Чернуху о постановлении села, эконом только по-глупому поражался, возмущался, - а что он может сделать? И уже паны покидают деревни, слух прошел, что Харитоненко послал телеграмму, - смеху было на селе! Везде пересказывали, как пан бежал и послал губернатору телеграмму:
"Бунт, насилие, едва убежал, спасайте, ради бога, разбой, пришлите войска, грабят, бесчинствуют, громят, умоляю помощи".
Грицко Хрин с прикрасами рассказывал всем - в церкви, в корчме, на ярмарке, - не жалея слов и догадок, расписывал, как перепугался Харитоненко, когда узнал о пугале и засыпанной меже. В имения теперь не наведывается, боится, чтобы не захватили - припомнили бы ему отработки, штрафы, грабеж, вековую нужду. Сидит в Сумах, запрятался, дрожит. Бежали паны, потеряли штаны... Чувствуют свое бессилие - против ветра и силы песком не посыплешь!
А чего это Грицко Хрин шатался в Сумы? Люди ломали головы и решили: не иначе как встречался с Нарожным.
Даровая сила плывет из городов на поля богатых хозяев, а у помещика хлеб стоит, переспевает, обсыпается. Мамаево поле как ветром вымело - в неделю обкосили. Теперь свозят, ставят стога, а еще немало у него клочков, аренды, мороки, хлопот. Соседи приходят: одолжи, выручи - как отказать? И вот крутись теперь, мотайся по этим полевым закоулкам, трать дни, силы... Тайная мечта Остапа Герасимовича - свести эти клочки в одно поле, завести машины, как в экономии, - вот тогда он прожил бы недаром свой век!
Калитка и Мороз тоже в выгоде, заблаговременно управились со своими полями и арендованной землей. Пришлой силы этим летом привалило - дешевые руки, голодные люди согласны работать хоть за одни харчи.
Необыкновенное лето выпало в деревне. Бывало, в жниво крестьяне бросают все и бегут на панское поле зарабатывать копеечку - свое подождет, успеется, сколько там своего поля! Теперь пан болеет печенкой, а люди убирают свою ниву! О панском поле не очень заботятся.
Забастовка.
Тимофей Заброда жаловался Павлу - косили Мамаев хлеб. Хозяин сбавил Тимофею плату - хоть со двора уходи или работай за одни харчи, лишних рук сколько привалило, от двора не отгонишь, вырывают работу друг у друга. Мамай болеет душой - мало ему земли, вот если бы можно было захватить еще, как можно больше!
Заброда свое возьмет, утешал Павло батрака, но сам крепко задумался и надумал: сельский комитет решит, какая плата должна быть Тимофею, пусть он не беспокоится. Не важно, что придется перессориться с хозяевами, - люди за бесценок работают на них, хозяева добровольно платы не надбавят.
Надо будет посоветоваться с Нарожным. Не приходится говорить, с какой радостью он узнал, что Нарожный на воле. Сколько наболевших дум скопилось у Павла. Только ли у него? Весь сельский комитет с нетерпением ждет от Нарожного вести.
Свою нивку семья Захара убрала быстро, и пришлось задуматься, как быть дальше. Татьяна корила мужа и сына: стоит горячая пора, а они дома сидят без дела - надо бы копейку зашибить, не ждать, пока "солнце взойдет". Захар с Грицком и Павлом взяли косы, снова подались к хозяевам, почти за бесценок работали на Мамая, лишь бы прокормиться, пока пана одолеют. Потом спохватились, заговорили о том, чтобы и с хозяев установить плату по рублю в день, да вовремя не договорились, не сладились. Однако не оставляли мысли об этом. К тому же и в сельском комитете были зажиточные, пришла страда - не до заседаний. Мамай сам перед жатвой призывал людей, чтобы бастовали, не спешили к помещикам, восклицал:
- Нам подали камень вместо хлеба и змею вместо рыбы!..
О, боже милосердный! Все тащат, растаскивают харитоненковское добро, наживают себе хозяйство, а ты, старшина, не смей, смотри и бойся закона, бойся земского!
Калитка метался, словно зверь в клетке, домашние дрожали, молчаливые, запуганные. Обрушился на Якова: чего он сидит, остолоп, думает? Приходил в себя, с ненавистью посматривал на свой царский кафтан, от которого старшине нет никакого утешения, наоборот - лишился даже пользы. Закрадывалась мысль: а не ляпнуть ли этим кафтаном об землю? Но не осмелился, не отважился, таил эту мысль про себя. Кто знает, что может случиться? Как бы не прогадать...
Старшина! Люди растаскивают панское добро, рубят лес, косят сено, а ты что? Податей не платят, законов не выполняют, властей не признают, а кто виноват? Старшина! О ком поют песни на ярмарке? А тут еще дома не ладно, сноха бросила мужа, навеки ославила, водится с бунтарями. Когда-то старшина самому черту мог обломать рога, а теперь он последний человек на селе! Безнаказанно издеваются, насмешничают. В глазах темнеет - сколько бед и напастей свалилось на старшину этим летом!
Приснился ему ужасный сон - не к добру: будто попадали со всех церквей купола... Убивают князей, министров!.. И собаки лают на запад, и вороны каркают, и петухи поют - плохие приметы... Стоит стог сена, и на стогу сидит Орина - молодая, голая, - к чему это?
На селе начались волнения, и хозяева сошлись к Калитке на совещание. За рюмкой разговаривали о жгучих делах.
Мамай захмелел, отяжелел, набрякшее сытое лицо его чуть не лопается, налег мясистой грудью на стол, неловко размахивал руками, наставлял, поучал кумовьев.
- Наше дело - направлять людей... Руководствовать ими. И быть незаметными для начальства. Аренду прихватить, вырвать луга и пастбища. Мы что? Люди требуют!
