Бэзил Дэвидсон - Новое открытие древней Африки
Рост и расширение торговых связей ясно указывают на развитие цивилизации в этих южных государствах. Софала, писал в 1552 году ди Барруш, знаменита тем, «что здесь имеется много золота, которое мавры получают у негров этой страны при помощи торговли». А эта торговля, по данным арабов, насчитывала тогда уже полтысячи лет. Без сомнения, рост национальной торговли в государствах внутренних районов шел медленно, и торговля с побережьем велась через многих посредников. Однако по характеру она уже далеко ушла от «немого торга» древности между варварскими и цивилизованными народами Северной Африки, с одной стороны, и дикими народами юга – с другой.
Торговля в основном оставалась меновой, как и в средневековой Европе, но уже тогда стали появляться деньги. В конце XIII века в Килве чеканилась монета, потребность в ней была вызвана дальнейшим развитием торговли. Основными предметами экспорта внутренних районов были золото, слоновая кость, медь и железо, а в XVII веке и рабы. Эти народы нуждались в хлопчатобумажных тканях и предметах роскоши, причем особенно высоко ценили они красные бусы Индии. Когда Альвариш Кабрал посетил Софалу в 1501 году на обратном пути из Индии (как раз к этому времени португальцы положили конец торговле через Индийский океан), ему удалось получить за «ткани Камбея и красные бусы, за пурпурный шелк, зеркала, головные уборы и силки для птиц, за маленькие колокольчики из Фландрии и небольшие прозрачные стеклянные бусины» – «бусины из золота, нанизанные на ниточку, по цене в 12 или 15 раз ниже европейской».
Помимо хлопчатобумажных тканей и бус, купцы из Центральной Африки или люди, торговавшие с материковыми государствами, покупали фарфоровую посуду, но это было не часто, судя по тому, что осколки фарфора встречаются в Африке чрезвычайно редко. И поскольку фарфор проходил через руки многих посредников, его цена была невероятно высокой. Таможенная пошлина на фарфор в Килве в XIII веке была настолько велика, что каждый купец лишался 60 процентов своих товаров. Тем не менее ввоз фарфора в небольших количествах продолжался несколько веков. Осколки его были найдены в Южной Родезии и Трансваале; они относятся к периоду династий Сун и Мин, то есть к XI-XVII векам.
Древнейшие осколки фарфора в Родезии, дошедшие до наших дней, найдены Кеньоном в 1929 году во время раскопок пола хижины – «тяжелого желтого цемента, покоящегося на гранитном грунте» в «восточных руинах» Зимбабве. В этой большой хижине, занимающей 18 футов в ширину и 23 в длину, археологи нашли много черной и коричневой керамики, бронзовую дубинку, сильно изъеденную коррозией, и два небольших черепка фарфора.
Впоследствии Британский музей сообщил, что найденный фарфор относится к периоду Сун. Обнаруженные в этой хижине предметы, по словам Кейтон-Томпсон, «наиболее древние из всех когда-либо найденных в Родезии, за исключением привозных бус. Эти предметы можно датировать в пределах допустимых догадок». Единственный фарфоровый предмет, который был восстановлен из осколков, найден в Дхло-Дхло, к западу от Булавайо. Он представляет собой кувшин эпохи Мин (конец XVII века). Осколки его были выкопаны из земли вместе с голландской каменной бутылью, относящейся к тому же периоду, что указывает на странности международной торговли в Центральной Африке. В Мапунгубве китайский фарфор представлен пока лишь двумя небольшими осколками конца династии Сун (1127-1279 годы).
Все это вполне согласуется с результатами раскопок на побережье, которые указывают, что период между XII-XV веками был ознаменован расцветом Килвы и родственных ей городов. Таким образом, рост могущества и стабильности централизованных государств во внутренних районах Африки происходил одновременно с ростом могущества побережья. Жители Мономотапы воздвигали свои стены и башни в период расцвета торговли Килвы, и Кейтон-Томпсон заключила из этого, что «торговые связи с Индией дали основной толчок развитию национальной культуры Зимбабве». Этот фактор действовал также в отношении Западного Судана и побережья Восточной Африки.
Конечно, развитие цивилизации во внутренних районах протекало далеко не гладко. Некоторые народы, например отдельные группы бушменов, сохранившиеся на Центральном плато до нашего времени, стояли в стороне от этого процесса; мало-помалу их оттесняли в труднодоступные районы. Другие, например готтентоты крайнего юга, должно быть, научились выделке железа у голландцев, обосновавшихся в районе мыса Доброй Надежды в 1652 году, хотя дальше к северу они заимствовали эту технику у банту. Но помимо развития материальной культуры, в этих районах происходили также разнообразные и сложные социальные явления, которые в совокупности представляли собой целый мир или даже несколько миров, о которых Европа забыла или никогда не подозревала. Это был своеобразный племенной мир, в котором существовали элементы первобытного коммунизма и в то же время происходили материальные и социальные сдвиги, приведшие этот мир к цивилизации: получению излишков продовольствия, разделению труда, торговле и созданию поселений. Именно это сочетание создало уникальный симбиоз культур Южной и Центральной Африки, для которых характерны каменные постройки и металлургия. Для понимания характера этого процесса во всей его полноте, учитывая, что африканская цивилизация казалась на первый взгляд примитивной, доиндустриальной и зачастую представлялась застойной, хотя и была результатом великих открытий и революционного развития мышления, требуется богатое воображение. Испытывая нехватку орудий труда, эти люди не страдали от недостатка духовных ценностей. Их средства были просты, а методы сложны. Здесь в теории существовали строгие традиции, а на практике – отважный эксперимент. Ничто так не поразило европейских путешественников, как готовность этих народов и их правителей изучить новые идеи, принять новые верования и испробовать новые методы.
Какими бы примитивными ни казались их достижения в сопоставлении с романскими соборами или поэзией Данте, эта цивилизация железного века была создана людьми, впервые успешно решившими проблемы, которые раньше никогда не решались в тропической Африке. И если сопоставить решение проблемы с породившей их действительностью, они предстают в совершенно ином свете. Мы сразу различим закон, и порядок, технический прогресс, накопление богатства, рост знаний, постепенное овладение тайнами природы. Все это, на первый взгляд, возникает как будто из пустоты. Вряд ли тот период был «золотым веком» невинности и блаженства, хотя племенная солидарность у африканских народов была в те времена более прочной и заслуживала большего восхищения, чем в последующую эпоху; по всем человеческим понятиям это был период величия.
Почка и цветок
Естественно возникает вопрос, были ли цивилизации эпохи железного века, созданные в различных районах Африки, ветвями одного дерева?
Их роднит многое: использование камня в строительстве, ирригация, сохранение плодородия почвы, добыча и обработка металлов, знание лекарственных трав, сплав племенных законов и обычаев с межплеменной организацией и системой пошлин в централизованном государстве, торговые обычаи, выращивание новых, заимствованных у других народов растений и плодов, даже керамика. Не указывает ли все это на общность их происхождения?
Не обращались ли строители южных укреплений на холмах, которые высятся над ущельями реки Пунгве и часто скрыты от глаз горными туманами, к равнинам Танганьики, нагорьям Кении и даже Эфиопии, как к источнику вдохновения? Всего лишь несколько лет назад этот вопрос показался бы бессмысленным, но сейчас на него можно попытаться ответить. Археология в ближайшие годы, очевидно, отыщет связи Энгаруки с Иньянгой и даже с Мапунгубве. Может оказаться, что создатели Большого Зимбабве передали свои идеи отдаленной Уганде, а может, все это – наследство азанийской цивилизации, которая, по словам Хантингфорда, произнесенным четверть века назад, оставила «следы на большей части Африки».
Сторонники «финикийской» школы без труда ответят на эти вопросы. По их мнению, создание древних культур африканского железного века – заслуга неких отважных народов, пришедших сюда с другого континента. По их мнению, моряки-финикийцы, устремившиеся к югу сабеяне, древние арабские капитаны, приплывшие на небольших суденышках, – вот кто воздвиг города на материке и поселился в них, а затем исчез, оставив местным дикарям лишь право грубо копировать и кое-как сохранять в Африке чужеродные традиции.
Вдумчивые исследователи отрицают это экзотическое описание прошлого. Но, утверждая местное происхождение и огромную внутреннюю сложность африканских культур, они также склоняются к признанию их первоначального родства, считая африканский Север их общей колыбелью. Если Западная Африка железного века обязана развитием у себя техники и культуры Северной Африке и среднему Нилу, то Южная Африка в этом смысле обязана соседям, жившим вокруг Великих озер и Рога Африки и, пожалуй, на Ниле. Древние переселенцы с севера принесли в эти пустынные районы юга много идей, которые были переработаны применительно к местным условиям. В конце концов от их первоначального содержания ничего не осталось – только загадочное, еле уловимое эхо далекого родства. Звуки его заглушали для сторонников «финикийской» школы все остальное. Но их преувеличенное внимание к этому вовсе не должно означать, что его вообще не было.
