Иван Калинин - Русская Вандея
В некоторых станицах число выселяемых семей доходило до двухсот. Такая расправа с «иногородними» производилась в то самое время, когда сами полноправные граждане-казаки чуть не поголовно отказывались от фронта.
«Я вижу, что в жилах батек и братов не отепли л ась казачья кровь, и если бы не самопожертвование Добровольческой армии за Рид ну Кубань, то до сих пор они коснели бы в отвратительной большевистской власти, которую не так давно сами пожелали», — засвидетельствовал в своем приказе атаман Старонижнестеблиевской станицы.[215]
На Кубани у казаков замечалась гораздо большая ненависть к «иногородним» и большее равнодушие к казачьей государственности, нежели на Дону.
Таманский отдел и отчасти Ейский, заселенные черноморцами, в течение всего существования белого стана категорически отказывались воевать с большевиками.
26 февраля 1919 года Филимонов докладывал Раде: — Дезертирство в Таманском отделе не поддается описанию. Никакие доводы, убеждения, призывы не имели успеха, и явилась необходимость в посылке особого карательного отряда.
— Я превращаюсь в Керенского, — говорил законодателям доходный атаман (военный министр) ген. Науменко. — Мне приходится ездить и уговаривать.
Черноморцы, члены Рады, защищая своих, разбирали по косточкам действия карательного отряда.
— У меня имеются сообщения с мест, — сказал П. Л. Макаренко, — что в станице Абинской отряд производил повальный грабеж. В станице Славянской он допустил издевательство над зубным врачом.
Вместо того, чтобы помочь правительству в борьбе с дезертирством, Рада подала ему запрос, мало обоснованный, зато составленный по всем правилам парламентской практики:
— Известно ли правительству, что в Таманском отделе карательным отрядом производятся расстрелы и повешение без суда и следствия, производятся истязания, грабежи, изнасилования женщин, а также аресты и содержание в заключении без предъявления обвинения, и, если известно, то какие меры приняты для устранения этих явлений?
Инициатива запроса исходила от черноморцев.
«Апостолы разложения казачества!» — назвала их «Вольная Кубань», официоз, но не соблюдавший нейтралитета и поддерживавший линейцев. К последним принадлежал как атаман, так и глава правительства Сушков, заменивший Быча.
— Не официоз, а провокационная газетка! — проехался однажды П. Макаренко по адресу «Вольной Кубани».
Грызня началась и среди начальников отделов правительства, частью черноморцев, частью линейцев.
А дезертирство тем временем перешло в зеленое движение. Карательный отряд войскового старшины Щегловского вел уже форменную войну. В апреле, в бою у станицы Варениковской, он потерял только убитыми четыре человека. У станицы Шапсугской его разбили.
Пришлось придать отряду аэроплан, чтобы выслеживать зеленые шайки.
Так заставляли мятежную Тамань итти на спасение Ридной Кубани, и великой и неделимой.
Отряд, необычайно озлобившийся на таманцев, явно помогавших зеленым, за зиму переловил до двух тысяч дезертиров. Их отправили на фронт. Вышел ли какой из этого толк, видно из речи Науменко, который в начале июня доложил Раде, что Таманский полк, действующий против большевиков, насчитывает сорок семь шашек.
Только любители шли на фронт; прочие убегали с дороги. Не идея влекла любителей, а жажда «зипунов».
Черноморцы, недовольные тем, что и атаман, и глава правительства линейцы, не брезгали никакими средствами, чтобы свалить хрупкое правительство Сушкова.
«Кубань заболела благоприобретенной, домашнего происхождения, болезнью. Уже второй месяц она переживает правительственный кризис, — иронизировала еще в марте «Вольная Кубань». — Все зло в высшей политике, из-за которой Дон, Кубань и Терек пошли разными дорогами».[216]
Газета намекала на домогательства «хведералистов», крайней левой из группы черноморцев.
Дон уже в это время не имел Краснова и пошел на поводу у Доброволии. Маленькое терское казачество, окруженное враждебными ему горцами, верно служило Деникину, руководители же его менее всего помышляли о «высшей политике».
2 мая Сушков так обрисовал обстановку, в которой ему приходилось работать:
— Отсутствие тесной связи с Доном, Тереком и Добровольческой армией, атмосфера недоверия, царящая между группами населения края, несогласованность действий отдельных групп Рады и правительства, оторванность последних от населения, все это создает тяжелые условия для работы в центре. Не лучше и на местах. Там притом нет людей, годных для работы. Несоответствующие удалены, а заменить их некем.
На местах всякий администратор действовал на свой образец, не считаясь ни с законами, ни с приказами правительства. Атаманы отделов подчас были скрытые монархисты, лютые враги кубанского государственного строя. Станичные атаманы изображали из себя африканских князьков, опираясь на покорных стариков, воспитанных в царской казарме. Молодежь или грабила Россию со Шкуро и Покровским, или «партизанила» у себя же на Кубани, в шайках зеленых. Притиснутые к земле «иногородние» бродили как тени. «Вольная Кубань» порою рисовала интересные картинки из жизни и деятельности станичных администраторов. Вот одна из них.
Станица Старовеличковская. Здесь хозяйничает г. Одарушко, выбранный в атаманы и утвержденный в должности, не взирая на то, что состоял под следствием за побег с фронта.
— Скрутывсе с фронта, бо тут я бильше принесу пользы, — говаривал этот администратор.
31 марта он решил ознаменовать свое вступление в должность торжественным молебном в школе. Местный священник о. Александр сказал краткое слово с пожеланием новому атаману победы над его врагами. Вдохновленный пастырским благословением, новый глава станицы разразился перед многолюдным собранием погромной речью по адресу интеллигенции и учителей, называя всех их большевиками.
— Пусть те, кого касается моя речь, — грозил г. Одарушко, — поскорей спасаются из станицы, пока не поздно. А ежели кто не будет при встрече со мной ломать шапку, то тоже буду арестовывать.
Бабы и старики завопили по адресу учителей:
— На хронт их! Вот атаман, так атаман. Правду казав, що як стану атаман, то телегенцию пидгребу.[217]
В провинции, при белых, интеллигенции, особенно учителям, жилось далеко не сладко. Так, на Дону в станице Великокняжеской местный комендант, грабитель и убийца, есаул Земцов, долгое время держал под арестом и подвергал всяким лишениям начальницу женской гимназии г. Хильченко. На Кубани, в станице Успенской, Лабинского отдела, хорунжий Зеленский публично высек учительницу Попову, работавшую двадцать лет на педагогическом поприще и пользовавшуюся всеобщим уважением.
Про атамана станицы Зеленчукской, грозного Дзю-бу, знаменитого своими дебошами, насилиями и беспробудным пьянством, правительственный орган сообщал:
«Можно было бы издавать «Сатирикон» или же, если описывать его административные приемы и анекдотические похождения, то получился бы объемистый том. Смешно, если бы не было так грустно, что такая личность является выборным представителем большой станицы в такой момент, когда налаживается жизнь, исковерканная большевиками».[218]
«Агенты власти создают на местах идейный и моральный облик центрального правительства. Что же будет думать о последнем население Майкопского отдела, куда начальником стражи назначен г. Ханин, выгнанный со службы еще в царское время», — писала «Вольная Кубань» в ноябре 1919 г.[219]
«Хведералисты» во всем винили правительство.
— Оно повинно в том, что принимает на службу лиц с определенной монархической окраской, — объяснил председатель Краевой Рады Н. С. Рябовол причину кубанских неурядиц.
— Вы все валите на атамана и на правительство, — вспылил, наконец, Сушков, обращаясь к «хведерали-стам». — Вы хотите их свалить, и в то же время боитесь ответственности. Протягиваете к власти руки, а они дрожат. Так нате же вам власть. Я окончательно ухожу.
«Итак совершилось то, чего так упорно добивалась определенная группа Законодательной Рады[220] с первых же дней кабинета Ф. С. Сушкова, — скорбела «Вольная Кубань». — Если вы мысленно пробежите пережитое правительством от первого и до последнего дня его существования, перед вами встанет дикая, кошмарная картина разгула политических страстей, интриг, свистопляски, жалкого политиканства, и вы согласитесь, что существовавший в этой атмосфере кабинет Сушкова был кабинетом мученичества и подвижничества».[221]
На сцену выплыло правительство Курганского, претерпевшее еще большую пытку.
Доброволия с ехидной радостью созерцала кубанские нестроения, сама старалась сатанить и раздувать их возможно более, чтобы создать повод для хирургической операции больного государственного тела Кубани.
