Вадим Каргалов - Колумб Востока
Двоим прокормиться было легче, чем четверым, к тому же Герард достиг в своем ремесле немалого искусства и вырезанные им деревянные ложки расходились на торгу бойко. В иные удачные дни монахам даже удавалось отложить кое-что из пищи про запас. Небольшие хлебцы, испеченные в золе, они сушили и складывали в деревянный короб. Если в какой-нибудь день не удавалось добыть пищи, монахи голодали, но хлебцы не трогали. В этих хлебцах заключалась надежда на продолжение пути.
Юлиан и Герард считали дни до весны, вспоминали благодатную венгерскую землю, уютные кельи доминиканского монастыря, вкусную еду в братской трапезной. Какой щедрой была тогда жизнь и каким жалким казалось нынешнее полуголодное существование!
Прислушиваясь к вою ветра, монахи перебрасывались незначительными словами, а больше молчали, думали каждый о своем. О чем думал его последний спутник, Юлиан не знал, да и собственные мысли навряд ли смог бы потом припомнить - туманными они были, непонятными. Одно неотступно занимало голову: "Дойти до Великой Венгрии... Только бы дойти..."
Глава 6
СТЕПЬ
Весна в степях проходит скоротечно, с обилием ясных солнечных дней. В середине марта снег везде сошел, только в низинах еще белели сугробы, из-под которых струилась мутная вода. С первым же попутным караваном Юлиан и Герард покинули опостылевший Торчикан.
Караванщики взяли с собой монахов неохотно, смотрели на них презрительно, как на прах земной. Ни товаров у них не было, ни лошадей, ни серебра, чтобы заплатить за место в повозке. Одним не обделены были Юлиан и Герард - смирением, готовностью услужить. Только за это и не прогнали их караванщики, позволили идти рядом с телегами, а иногда даже кормили вареной бараниной, если в котле после общей трапезы оставался лишний кусок.
Своей провизии у монахов было совсем мало, двадцать два хлебца, таких маленьких, что их можно было бы съесть за пять дней, а путь предстоял долгий. Хорошо хоть воды в степи по весеннему времени оказалось в изобилии!
Герард совсем обессилел, едва плелся, держась рукой за телегу, а ночами стонал, скрипел от боли зубами, просил Юлиана бросить его как бесполезную обузу. Юлиан сам видел, что пользы от Герарда мало, но остаться совсем одиноким в чужой стране боялся. Он поил Герарда горячим настоем из трав, успокаивал: "Вместе страдали в пути, вместе обрящем спасение. Недолго осталось идти. Впереди обильные земли..."
Беда никогда не ходит в одиночку. Как-то вечером, пересчитывая оставшиеся хлебцы, Юлиан нечаянно выронил из сумы королевскую грамоту. В неверном отсвете костра блеснула большая позолоченная печать. За спиной зашуршала трава. Юлиан испуганно оглянулся: в темноту упячивался безбородый караванщик, изводивший монахов насмешками. Недобрый человек! Недобрый! Юлиана охватило предчувствие несчастья - и не напрасно.
Перед рассветом караванщики набросились на монахов, скрутили руки, принялись рыться в суме, общупывать жесткими пальцами одежду: искали спрятанное золото. Не обнаружив ничего ценного, избили монахов и бросили одних в степи. Королевскую грамоту с оторванной печатью так затоптали в землю, что Юлиан с трудом отмыл пергамент от налипшей грязи.
Отлежавшись и перевязав тряпицами раны, Юлиан и Герард побрели дальше - совсем одни среди необозримой равнины, покрытой веселой весенней зеленью.
Тихие безветренные дни перемежались суховеями, которые приносили жаркое дыхание азиатской пустыни. Трава от зноя желтела буквально на глазах, становилась колючей и ломкой. Только в низинах, где с весны стояли талые воды, еще были зеленые лужайки. Ручьи высохли, питьевую воду приходилось добывать из редких колодцев, и вода эта была соленой, невкусной.
Через тридцать семь дней, окончательно обессиленные голодом и зноем, Юлиан и Герард добрались до страны сарацинов, которую местные жители называли Вела*. В пограничном городе Бунде они не нашли пристанища из-за крайнего недружелюбия жителей и вынуждены были ночевать в поле, в брошенном кем-то шалаше из дырявых шкур; сквозь дыры в шалаш проникали и палящие лучи солнца, и дождевые струи.
_______________
* Предположительно между реками Яиком и Эмбой.
Днем Юлиан оставлял больного спутника в шалаше, на подстилке из травы, а сам отправлялся в город просить милостыню. Горожане подавали мало, неохотно. Но все же монахи немного окрепли, и даже Герард смог продолжать путь.
В другом городе монахов пустил в свой дом некий сарацин, имевший торговые дела в Алании. За гостеприимство снова пришлось расплачиваться рассказами. А брату Герарду стало совсем плохо. Он метался в горячке, бредил. Перс-лекарь, потискав больного крючковатыми пальцами, равнодушно сказал: "Помрет, однако..." Так и вышло. Брат Герард отдал богу душу, а бренное тело его Юлиан похоронил за городской стеной, выложил на могильном холмике крест из камней. Теперь он остался совсем один.
На торговой площади Юлиан случайно узнал, что один сарацинский священнослужитель собирается по своим делам в Волжскую Болгарию. Может, здесь ждет удача?
Сарацин долго расспрашивал Юлиана, кто он и откуда, и неожиданно предложил взять его себе в слуги. О лучшем Юлиан не мог мечтать: слугу полагалось кормить и даже платить ему сколько-нибудь.
Сарацинский священнослужитель оказался человеком не злым, только больно уж досаждал насмешками. Колыхаясь великим чревом, начинал издеваться:
- Нет в городе человека беднее тебя. Неужели твой бог так жаден, что не пожелал наделить тебя даже малым? Или ты в чем-то виноват перед своим богом?
Приходилось терпеть. Голод Юлиан вытерпел, холод вытерпел, зной вытерпел - вытерпит и насмешки, чтобы приблизиться к великой цели. А пока Юлиан усердно чистил волосяной щеткой халаты, которых у сарацина оказалось великое множество, мазал бараньим жиром сапоги с загнутыми вверх острыми носами, выбивал пыль из ковров - старался. Старание было вознаграждено. Сарацин взял Юлиана с собой в Волжскую Болгарию. Старых слуг оставил дома, а его, Юлиана, взял!
И снова путь по степям, безлюдью, пыльному зною.
Небольшой караван двигался неторопливо, но безостановочно, от света до света. Тихо поскрипывали телеги. На земле белели лошадиные кости, страшно скалились человеческие черепа с пробитыми лбами, валялись ржавые обломки оружия - следы недавней войны. Зловещие здесь были места... Юлиан настороженно оглядывался по сторонам. Но сарацинский священнослужитель был на удивление веселым и беззаботным, как будто опасность от монгольских разъездов ему не угрожала.
Монголы действительно не причинили каравану никакого вреда. Несколько раз всадники на лохматых лошадках бросались на караван с воинственными криками, с устрашающим визгом и свистом, но сарацин вытаскивал из-за пазухи небольшую медную пластинку с непонятными письменами, и монголы расступались, пропуская телеги.
Позже Юлиан узнал, что эта медная пластинка называется "пайцза" и дает право беспрепятственного проезда через все монгольские владения. Существовали еще золотые и серебряные пайцзы, но они выдавались только знатным людям. А были и деревянные пайцзы - для самых простых...
Юлиан с любопытством разглядывал широкие плоские лица монгольских воинов, их одежды из вывороченных мехом наружу звериных шкур, войлочные колпаки, из-под которых свисало множество туго заплетенных косичек, кривые сабли и луки за спиной. Кони у монголов были быстрые, выносливые, всадники крепко сидели в седлах и могли стрелять на скаку, так как при езде не прикасались руками к уздечкам. Но хорошего оружия у монголов было немного, а железный панцирь Юлиан видел лишь однажды, да и то старый, побитый. Может, слухи о силе монгольского войска преувеличены?
Однако по нескольким встречам со сторожевыми разъездами судить о действительной силе завоевателей было трудно, а сарацинского священнослужителя Юлиан побоялся расспрашивать о монголах. Видно, сарацин как-то связан с их военачальниками, если имеет пайцзу...
20 мая караван достиг пределов Волжской Болгарии.
В большом болгарском городе, обнесенном валами и деревянными стенами, Юлиан расстался со своим хозяином. Условленную плату сарацин не отдал, но на прощание подарил войлочную шапку и старый халат, так что Юлиан ничем не отличался от местных жителей.
Болгарский город был многолюдным. Сами болгары утверждали, что из него могли бы выйти в случае необходимости пятьдесят тысяч воинов, но Юлиан усомнился в столь значительном числе, хотя людей в городе было действительно много. Под навесами сидели ремесленники, стучали молоточками по медным блюдам, плавили серебро и олово в каменных тиглях, крутили гончарные круги. На торговой площади с утра до вечера толпился народ. Звеня оружием, по улицам проходила городская стража, смотрела, все ли спокойно.
Но спокойствия не было. Горожане опасались нового нашествия из степей. По всем дорогам тянулись к городу обозы с осадным запасом. Оружейники работали день и ночь. Кое-кто из купцов уже сворачивал торговлю, запирал лавки, закапывал в землю серебро. Внезапно поднялись цены на речные суда. Видно, самые предусмотрительные люди уже готовились к бегству.
