Светлана Лурье - Ереван. Мифология современного города
Конечно, для личностного общения у человека есть друзья. Шрджапат – более широкий круг, помогающий скорей разрешать ситуации неприятные. Например, конфликты. Поэтому в шрджапат чаще всего входят люди не только приятные для общения, но и наоборот – далекие от твоих взглядов. Зато, возможно – близкие по взглядам к твоим оппонентам. Это поможет, в случае необходимости, найти через таких людей контакт и разрешить конфликт без большого ущерба.
Армяне – люди южного темперамента. Спорить и конфликтовать для них – штука небезопасная. Поэтому ереванцы приучились во что бы то ни стало иметь связи среди людей различных культурных традиций – на всякий случай.
И, наконец, шрджапат человека – это его достоинство. По мнению ереванца, иметь дело с человеком чисто “по служебной надобности” почти оскорбительно.
Если один человек выполняет просьбу или поручение другого человека, то здесь любой армянин, а ереванец – в особенности, не обойдется без того, чтобы прежде словесно декларировать свой мотив: ты, мол, дружище, приходишься тем-то и тем-то человеку, которого я уважаю, поэтому я для тебя это делаю.
С такой же декларации своих мотивов начнет и просящий или приказывающий. Чем ближе, весомее будет названная им связь, тем больше гарантий, что в просьбе ему не откажут (а приказ – выполнят). В крайнем случае можно сказать: “ты армянин, и я – армянин”, “Ты из Киева? У меня сестра бывала в Киеве”. Но лучше найти общих знакомых. Любое дело приносит ереванцу огромное удовольствие, если становится поводом для нахождения общих знакомых, родственников или признаков родства, схожести: “У евреев “сад” тоже называется “бостан”! Значит, они тоже наши люди!”. “А, говорят, предки Вардана Мамиконяна были родом из Китая, поэтому у нас так много общего с ними!”.
Шрджапат был призван защитить человека от “мичавайра” (что переводится просто как “среда”). Мичавайр – формальные, служебные отношения: на работе ли, в магазине ли между покупателем и продавцом. Такие отношения вызывали просто инстинктивное неприятие, воспринимались всеми – начальником и подчиненным, продавцом и покупателем – чуть ни как унижение. Свое “Я”, которое, несомненно выше твоей должности или номера в очереди, полагалось проявлять. Причем, проявлять не ущемляя в правах ничьего чужого “Я”. А это можно было делать только в доброжелательной и взаимоуважительной обстановке – в своем шрджапате.
Хороший шрджапат – разнообразен, считали ереванцы. Хорошо было сказать о своем шрджапате: “Кого тут только нет!”. Поэтому часто присутствовали в шрджапате люди разных возрастов, обоих полов и т.п. Без этого шрджапат как бы был ущербным.
Конечно, понятие шрджапата использовалось и для разграничения, отстранения от чужих людей. “У тебя свой шрджапат, у меня – свой”. “Иди в свой шрджапат”. Если сказать это без соблюдения неких правил вежливости – это откровенный конфликт. С проявлением уважения к собеседнику, в мягкой форме – наоборот, возможность избежать почти любого конфликта. Подчеркнуть, что у тебя за спиной стоит твой круг, и одновременно дать знать, что признаешь за собеседником право на собственную позицию, поддерживаемую его кругом. Такими словами, в частности, отбивались девушки от навязчивых ухажеров.
Насколько сильно было влияние шрджапата в жизни ереванца, хорошо видно из одной истории, произошедшей в 80 – х годах.
В среде курдов решение совета старейшин тейпа считалось непререкаемым. Совет избирал шейха (судью), в обязанности которого входило разрешение споров между курдами. В Ереване 80х после смерти старого шейха (и, одновременно, известного политолога, консультанта ЦК КПСС), новым шейхом решено было избрать его сына, молодого физика. В планы молодого человека такая обременительная должность никак не укладывалась, тем более, что старейшины обязали бы его поскорей жениться (шейху не полагалось быть холостым). Тогда парень обратился к друзьям с необычной просьбой: в нарушение всех традиций поприсутствовать на совете курдских старейшин. Друзьям надлежало продемонстрировать, что у парня “есть шрджапат”, который имеет на его счет иные планы… Через несколько дней совет выбрал шейхом другого человека.
Можно представить, какую тонкую дипломатическую операцию пришлось совершить молодым людям: за невинными застольными разговорами выказать полнейшее уважение курдским старейшинам, подчеркнуть роль “кандидата в шейхи” в своем шрджапате и, в то же время, позволить взрослым людям позже принять свое собственное “независимое” решение. Конечно, в этом эпизоде не могло и речи идти о каком-либо проявлении давления или даже настойчивости со стороны молодых людей. Наоборот, он хорошо иллюстрирует недюжинные способности “шрджапатов” к дипломатичному поведению и поиску компромиссов. Стоит внимания и то, что совет старейшин проигнорировал личные планы человека, но не стал идти наперекор “планам” его шрджапата.
Если курды и азербайджанцы в Ереване сохраняли свои стойкие общинные традиции, то немногочисленные русские никак не проявляли склонности к отдельному от других общению. Круг общения русских в 60-е годы в Ереване сразу же приобрел черты обычного “шрджапата” с соблюдением тех же, если не более строгих (хотя совсем ничем не специфичных) правил, что и в других шрджапатах. К 70-м годам никаких замкнуто “русских” шрджапатов просто не существовало: круг общения можно было свободно расширять без риска ассимиляции или принятия каких-то нежелательных для себя правил игры. Правила поведения в шрджапате (и уж тем более – язык, бытовые традиции) могли быть практически любыми.
С большой охотой ереванские шрджапаты зачисляли в себя ереванцев с неармянскими фамилиями будь то пловец Новиков, театральный администратор Козлинер или физик Ян Ши.
Единственное, что роднило шрджапаты – их “обязательность” для ереванца.
Сказать человеку: “У тебя нет шрджапата” или “Ты бесшрджапатный” – это грубое оскорбление, наверно, почти самое болезненное для ереванца 60х – 80х годов.
Если о сыне, дочери, брате вдруг намекнут, что, мол, по молодости лет, наверное, у них нет приличного шрджапата (или шрджапат “не такой”), то ереванец не будет находить себе места, пока не пристроит несчастного хоть к какому-нибудь кругу.
Ереванец – член любого ереванского шрджапата. Вот и все. Где бы он ни жил, какой национальности бы он не был, достаточно было иметь что-нибудь общее с кем-нибудь в Ереване, чтобы тебя здесь принимали.
В жертву, однако, придется принести какую-либо возможность уединения: ереванцы не делают особой разницы между одиночеством и желанием просто побыть одному. “Один – значит несчастен!” И десятки людей кидаются “спасать” такого беднягу…
Чей ты?
Объем родственных связей, которые поддерживает типичный армянин, очень велик. Однако кровное родство и степень этого родства играют здесь не решающую роль. “Требуется” общаться лишь с каким-то количеством родственников, а кто именно это будет – дело личного выбора.
Родственные “звания” – во-первых, это удачный повод для установления личных отношений с кем-либо. Во-вторых, выяснение, проявление и реализация в общении родственных связей – своего рода национальное “хобби”, интересное, приятное занятие для многих армян. Это часть того увлечения “поиском сходства”, о котором уже упоминалось.
С каким смаком армянин упомянет, что, например, такой-то приходится братом посаженному отцу тещи его дяди! Это может означать одно из двух: либо говорящий как-то заинтересован в налаживании личных отношений с этим человеком, либо отдается чувству “единения с миром”, хочет почувствовать или подчеркнуть свою связь с жизнью, доброжелательность к ней, надежду на благосклонность мира к себе. Ведь быть собой – значит быть в родстве с другими, не быть чужим, не быть одиноким.
Человек, связанный с кем-либо, вызывает доверие. Достаточно рассказать армянину о своих детях, родителях, близких друзьях. Конечно, рассказать только хорошее, выразить гордость за них.
И наоборот, “ничей человек” вызовет или острую жалость или – подозрение. Например, человек, рассказавший кому-то в подробностях о своей ссоре с матерью или с братом, рискует больше не восстановить доверия собеседника.
Для армянина не так остро стоит вопрос самостоятельности в связи с такими “плотными” отношениями с близкими. Он осознает, что живет и будет жить среди связанных с ним людей, и чаще предпочитает не делать “резких движений”: разорвав одни связи приобрести новые труднее, чем проявляя свою способность, наоборот, беречь имеющиеся отношения.
Собственное “я” он старается выражать таким образом, чтобы оно было понятно окружению: несколько демонстративно и как бы растолковывая и “вменяя”. Любой конфликт должен найти свое завершение в присутствии тех же свидетелей, при которых он начался и, конечно, “дальние” родственники не должны знать о конфликте “ближних”.
