Гарольд Лэмб - Сулейман. Султан Востока
Первое, что Сулейман сделал лично для себя, — это нашел постоянного собеседника. Он назначил грека Ибрагима, способного в музыке и государственных делах, юзбаши внутренней службы дворца. (Даже теперь османы присваивали воинские звания служившим им чиновникам.) Более того, попросил Ибрагима делить с ним вечернюю трапезу по окончании дневной службы.
Однажды неунывающий грек посерьезнел, встал на колени возле скатерти, расстеленной для ужина, и спросил:
— Если ты делишь хлеб и воду со слугой, значит ли это, что ты считаешь его своим другом?
Сулейман уверенно кивнул:
— Значит.
В своем нестерпимом одиночестве он более всего нуждался в друге. С другом можно побеседовать после ужина без всяких церемоний, читая книгу, спросить его о непонятных местах. Ибрагим всегда с готовностью отвечал, даже если в этот момент перебирал струны своего музыкального инструмента. Он весьма бегло говорил на персидском и итальянском языках, разумеется, на своем родном греческом языке и языке благоприобретенном — турецком. Его господин знал три первых очень плохо. Без всяких усилий блестящий грек раскрывал ему источники богатой классической поэзии персов или цитировал Данте. Он был способен опережать замыслы Сулеймана.
— Для чего строить дворцы и города, — цитировал Ибрагим незнакомого Сулейману автора, — если они все равно будут разрушены?
— Что же тогда вечно? — быстро реагировал султан на его слова. Он достаточно повидал византийских развалин.
— Мудрость и музыка, которую я сочиняю!
— И ангорские козы!
— О, конечно.
К веселости Сулеймана примешивался гнев. Иногда он не был уверен, что Ибрагим не подшучивает над ним. Потому что Ибрагим становился заносчивым в стремлении ускорить работу мысли султана. Порой же шутки Ибрагима выводили Сулеймана на новый уровень понимания жизни.
Над одной книгой Сулейману пришлось поломать голову — ее содержание давалось ему нелегко. «Искандер наме», история жизни Александра Македонского, была его постоянным спутником в поездках. Султану очень хотелось знать, каким образом Александр Великий мыслил себе объединение народов Востока и Запада. Однако Ибрагим предпочитал больше толковать о каком-то Ганнибале, который, по его словам, знал, как разгромить армии Рима. Сулейман же мало интересовался историей войн, особенно тех, что представлены в исторических хрониках Ливия.
— Это очень важно, — убеждал его юзбаши внутренней службы дворца.
— Почему важно?
Потому, полагал грек, что Ганнибал был очень целеустремленным врагом Римской империи. Взгляни на его армию: она состояла, подобно турецким аскерам, из весьма разных элементов — африканцев, метателей из пращи, слонов. И все же, поскольку Ганнибал был одаренным полководцем, одержимым непоколебимой целью, он истощил силы римлян. При столкновении силы воли побеждал Ганнибал.
— Как же он побеждал?
Так проходили их беседы. Господин интересовался практическими последствиями исторических деяний, блестящий слуга стремился раскрыть средства достижения цели. Большую часть своей тридцатитрехлетней жизни Ибрагим прожил под турецкой властью, полагаясь на свою природную сообразительность, соперничая с людьми, равными ему по уму, используя на выгоду себе слабости других. До сих пор у него не было никакой власти, и он отлично сознавал, что обязан своим положением милости султана.
— Судьба властителя — борьба, — говорил смиренно Ибрагим, — властитель должен подчинять других, а не подчиняться сам. Его судьба — борьба с другими. Тебе не избежать этого.
Услышав такое, Сулейман снова надолго умолк. Он умел запоминать каждое произнесенное слово, был ли при этом в хорошем или дурном настроении.
В то время о них говорили, что султан отличался женской красотой и мягкостью, а его фаворит Ибрагим — мужской силой и волей. Те, кто завидовал новому статусу Ибрагима, шептались по углам, что Сулейман, более молодой из двух, держал при себе грека, чтобы спать с ним по ночам. И действительно, Сулейман часто приглашал грека провести ночь в его спальне для свободного разговора после утренней молитвы.
Порой юзбаши внутренней службы замечали выходящим из дворца в поздние часы, хотя он старался одеться так, чтобы его не узнали. Однако и не похоже было, чтобы он направлялся в какой-нибудь определенный дом. Вместо этого его видели рыщущим по улицам, ведущим к лодочной пристани на берегу Босфора. Там он заворачивал в винные погреба своих бывших соотечественников в долгих поисках человека, опустившегося от пьянства. И уходил оттуда с тем человеком.
Когда Сулейман узнал об этом, поскольку рано или поздно слухи о том или ином происшествии доходили и до него, он послал домоправителя узнать, кого именно ищет Ибрагим.
Агент доложил султану о выполнении поручения только после того, как выяснил все обстоятельства дела.
— Иногда юзбаши обнаруживал этого человека спавшим в ночных канавах, иногда пьянствующим. Он пытался поставить его на ноги, отвести во двор мечети, чтобы тот выспался. Однажды принес бродяге чистую одежду, чтобы тот переоделся. Юзбаши требовал от него перестать жить в грязи. Но сколько бы ни давал этому нищему золотых динаров или серебряных монет, тот покупал на них вино. Бродяга — отец юзбаши, который когда-то был греческим моряком.
После доклада Сулейман распорядился снять слежку за Ибрагимом.
Каждое утро прислужник помещал в кошелек на поясе султана тридцать две дольки золота, чтобы властитель расходовал их в течение дня. Потому что, когда султан выезжал за ворота дворца, даже если он ехал за парадным строем кавалеристов — сипахами, в сопровождении оруженосца, гонца и других слуг, люди из толпы все равно прорывались к его стремени за получением милостыни, с прошениями о предоставлении службы или оказании помощи в их безвыходном положении. Иногда подавались подарки, привязанные к палкам. Это был айин — древний обычай, согласно которому любой подданный, представший перед правителем, должен был быть выслушан и вознагражден им.
Порой Сулейману приходилось разрешать неожиданные проблемы прямо в седле. И он сожалел, что его считают таким же мудрым, как и древнего Соломона. Банщик из Сиваса, которого служитель тащил в суд за то, что тот пил кофе, громко пожаловался султану на улице. Кофе, доказывал банщик, не противоречит закону. Верно, что некоторые люди считают этот напиток врагом сна и совокупления, но закон не запрещает его. Устанавливал ли пророк закон, запрещающий пить кофе?
Как обычно, жалоба прозвучала при народе, вокруг собралась большая толпа людей, молчаливо ожидавших ответа султана. Ведь слово Сулеймана могло заточить в тюрьму или освободить жалобщика, казнить его или помиловать в одно мгновение.
В голове Сулеймана мелькнула мысль, что во времена пророка, десять веков назад, кофе еще не был известен. И все же ему нужно было решить судьбу банщика.
— Не думаешь ли ты, пришелец из Сиваса, — спросил султан, — что пророк пил кофе на улице?
Банщик подумал и ответил:
— Нет.
— Отпусти его, — приказал Сулейман надзирателю и поскакал дальше.
Ему не только приходилось быть судьей, нужно было замечать достойные и предосудительные поступки людей в тех местах, по которым он ездил. Этого требовал айин. Касим никогда не уставал рассказывать, как строгий по-военному Мурад — султан, создавший непобедимый корпус янычар, — приказал надеть лошадиное седло на повстречавшегося ему крестьянина. Тот стоял у хлебной лавки, лениво пережевывая лепешку с чесноком, в то время как его ожидала лошадь с тяжелым грузом на спине. Мурад немедленно остановился и приказал крестьянину положить свою ячменную лепешку перед лошадью, а на себя надеть седло с грузом и стоять так, пока лошадь не съест лепешку. Вот так прямодушный Мурад дал понять крестьянину и всем, кто наблюдал эту сцену, что нельзя расслабляться, пока не позаботился о своей лошади. (И поскольку Мурад установил этот принцип, Сулейману приходилось следить за тем, чтобы всадники не злоупотребляли терпением своих лошадей).
Популярное в стране изречение гласило: «Отданный приказ должен быть выполнен». Старые обычаи были санкционированы свыше, а раз так, они не могут быть изменены.
Овчина в сокровищнице
Айин, старый турецкий обычай, следовал за Сулейманом повсюду, куда бы он ни направлялся. Султан всегда представал перед людьми, сидя в седле. Даже когда покидал ворота старого дворца, чтобы добраться до Больших ворот горного сада, где проходили совещания сановников. Он никогда не ходил пешком, не ездил в повозке.
Тем не менее, если ему приходилось встретиться с носильщиком, согнувшимся под тяжелой ношей, или больным, которого везли в больницу, султан всегда должен был уступать дорогу. Ему доставляло удовольствие проезжать мимо взметнувшейся вверх громадины Айа София, поворачивая под кронами платанов к Большим воротам. Там толпился народ, теснясь и толкаясь, подобно овцам у входа в загон. (По этим Большим воротам иностранцы вскоре станут называть Османскую империю Блистательной Портой).
