Николай Павленко - Екатерина I
Петр придавал этому акту огромное значение. Видимо, не рассчитывая на беспрекословное его выполнение вельможами после своей смерти, он потребовал от них скрепить своею подписью клятвенное обещание: «…и тот его величества Устав истинный и праведный призваны и по силе того Устава определенному в наследство во всем повиноватися… и во всяком случае за оного стоять с положением живота своего буду…». Сопротивление объявленному порядку наследования престола приравнивалось к измене и влекло смертную казнь. Под клятвенным обещанием стоит 12 подписей, среди которых две принадлежали духовным лицам и десять — сенаторам. Список сенаторов возглавил Меншиков.
Идея Устава о наследии престола навеяна делом царевича Алексея. Царя страшила мысль, что трон достанется наследнику, не склонному продолжать начатые им преобразования, что многолетний труд пойдет прахом и страна вновь превратится в европейское захолустье.
Второй шаг в этом направлении связан с обнародованием в 1723 году Манифеста с обоснованием прав Екатерины на титул императрицы. Екатерина Алексеевна в качестве супруги императора носила этот титул, но Петр пожелал поднести ей титул императрицы независимо от прав, которые предоставляли ей семейные отношения. Царь не поскупился на похвальные слова в адрес Екатерины, объявив, что она была его постоянной помощницей, терпела лишения походной жизни. Справедливости ради отметим, что Петр располагал крайне скудными данными, способными убедить читателей Манифеста в активной государственной деятельности своей супруги. Пришлось ограничиться единственным конкретным примером — упоминанием о ее участии в Прутском походе. Остальные заслуги претендентки на титул императрицы скрыты за туманной фразой о том, что она была «ему во всем помощницей»[12].
Помимо Прутского похода, о котором речь шла выше, Екатерина еще дважды сопровождала царя, но скорее не в качестве помощницы, а в роли любительницы путешествий, как бы мы сейчас сказали, туристки. Она участвовала во втором заграничном путешествии Петра в 1716–1717 годах, но следов участия ее в дипломатических переговорах не обнаружено. Более того, роды и послеродовое состояние помешали ей посетить Париж и Версаль — конечным пунктом ее путешествия оказался Амстердам. В 1722 году Екатерина сопровождала царя в Персидском походе, завершившемся установлением контроля России над западным и южным побережьем Каспийского моря. Однако какими-либо сведениями о ее активной роли и в этом походе мы не располагаем.
Эпистолярное наследие не оставило сколько-нибудь убедительных свидетельств участия Екатерины в управлении государством, выполнения ею ответственных поручений супруга, вмешательства в дела с целью устранения погрешностей, ошибок и т. д. Только в шести письмах из ста семидесяти Петр обращается к супруге с просьбами-поручениями, причем все они столь ничтожны, что не дают ни малейших оснований для зачисления ее в помощницы царя-реформатора.
В июле 1715 года царь пригласил супругу в Ревель и попросил ее, чтобы она в пути присмотрела в дворцовых владениях место, «где заводу стеклянному и двору для приезду удобно быть». Другие просьбы были и того мельче: об изготовлении корабельной постели для царя, о том, чтобы, едучи в Ладогу, прихватила чертеж 90-пушечного корабля. Екатерина также должна была уговорить прусского короля позировать русскому художнику Ивану Никитину, чтобы король убедился в наличии и в России талантливых живописцев[13].
Коронационные торжества были намечены на 7 мая 1724 года и должны были пройти в Москве. Им предшествовала основательная подготовка.
8 февраля 1724 года Петр с Екатериной отправились принимать марциальные воды. Супружеская пара пользовалась курортом с 21 февраля по 15 марта и оттуда направилась в Москву, причем кратчайшим путем — через Ярославль, что позволило им прибыть в старую столицу неделю спустя, 22 марта. В Ярославле они посетили загородный дом известного мануфактуриста Ивана Тамеса и его бумажную мельницу.
В Москве уже вовсю кипела подготовка к торжеству, которое москвичи не видели много десятилетий. Из царских кладовых извлекали давно не употреблявшуюся посуду, а также кубки. В Грановитой палате, где раньше принимали иноземных послов, а теперь решили устроить торжественный обед, все обветшало и требовало спешного обновления: трон, балдахин, столы и лавки для гостей. В Успенском соборе, где по традиции должна была происходить сама церемония, иконы завешивали шпалерами, полы застилали коврами, сооружали помосты для многочисленных гостей. По царскому повелению в Москву прибыли сенаторы, члены Синода, президенты коллегий, генералитет, представители от губерний, придворные царицыного двора, иностранные министры. В церемонии участвовали дочери царствующих супругов — Анна и Елизавета, племянницы Петра герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, а также помолвленный с Анной Петровной герцог Голштинский. Улицы Москвы были украшены триумфальными арками, на площадях велась подготовка к невиданному фейерверку.
Всеми этими приготовлениями руководил главный маршал церемонии Петр Андреевич Толстой, загодя прибывший в Москву выполнять ответственное поручение. От его внимания не ускользнула ни одна деталь готовившихся торжеств — он изо всех сил старался угодить Екатерине и осаждал письмами ее камер-юнкера В. И. Монса, испрашивая его советов по каждой мелочи, начиная от убранства собора и Грановитой палаты и кончая цветом мундиров пажей и гвардейцев, сопровождавших кортеж. В одном из ответных писем Монсу Толстой благодарил императрицу за высокую оценку его усердия и сообщал: «Со всяким моим прилежным попечением, презря мою болезнь, труждаюся, чтобы во всем изволение ее величества исполнить»[14].
Хлопотами был озабочен не только Толстой. Придворные дамы и жены вельмож сбились с ног в поисках портных, чтобы запастись богатыми платьями, мужья готовили новые мундиры. Больше всех празднество, надо полагать, волновало саму Екатерину Алексеевну. Для нее была изготовлена мантия из парчи, подбитая горностаями, с вышитым на ней двуглавым орлом. Из Парижа доставили роскошную карету.
Историки располагают двумя современными описаниями церемонии. Одно является официальным и написано тяжеловесным, неудобочитаемым языком. Другое принадлежит перу камер-юнкера герцога Голштинского Ф. В. Берхгольца и в переводе с немецкого доступно любому современному читателю. Два эти документа дополняют друг друга и в совокупности дают исчерпывающую картину события, происходившего в Москве 7 мая 1724 года. Вряд ли уместно останавливаться на всех деталях церемонии: она была столь пышной, сложной и утомительной, что можно быть уверенным — чтобы избежать значительных накладок и запомнить последовательность действий каждого из ее участников, необходимы были неоднократные репетиции.
Церемония началась в девять утра благовестом большого колокола Успенского собора, подхваченным колоколами всех церквей города, выходом императора с супругой по специальному помосту, соединявшему Красное крыльцо с входом в собор. Царственную чету сопровождали придворные чины, генералитет и первейшие вельможи страны: рядом с императором шли фельдмаршал Меншиков и князь Репнин, а императрица следовала за ними в сопровождении графов Апраксина и Головкина. Пять дам несли шлейф Екатерины.
Шествие сопровождалось пушечной пальбой, барабанным боем и ружейной стрельбой десяти тысяч солдат гвардейских и полевых полков, расположенных на Ивановской площади. На этот раз Петр, вопреки обыкновению, был одет в парадный костюм: небесно-голубого цвета кафтан, богато расшитый руками Екатерины серебром, и красные шелковые чулки. Голову его украшала шляпа с белым пером.
Зубов Алексей Федорович. Конклюзия на коронацию императрицы Екатерины I 6 мая 1724 года
Гравюра, 1724 г. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.
После того как супружеская пара уселась в стоявшие на помосте под балдахином кресла, звон колоколов прекратился, воцарилась тишина, и император во всеуслышание объявил о праве Екатерины короноваться императрицей, о чем более обстоятельно было изложено в Манифесте. От имени духовных иерархов к стоявшей на коленях императрице обратился новгородский архиепископ Феодосий. Затем император возложил на голову супруги корону, поразившую присутствующих своим великолепием. «Корона нынешней императрицы, — записал в дневнике Берхгольц, — много превосходила все прочие изяществом и богатством: она сделана совершенно иначе, то есть так, как должна быть; императорская корона весит 4 фунта и украшена жемчужинами. Делал ее, говорят, в Петербурге какой-то русский мастер».
