Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Массовые народные волнения дали слою специалистов и интеллигенции возможность выставить свои требования о выборном парламенте или даже конституционном собрании, чтобы определить будущую форму правления России. Были сформированы политические партии, из которых наиболее влиятельными стали конституционные демократы (или сокращенно кадеты), возглавляемые профессором истории Московского университета П.Н. Милюковым. В качестве идеала они выдвигали конституционную монархию по британской модели или даже парламентскую республику, как во Франции.
В конце концов перед лицом всеобщей забастовки царь Николай II с неохотой уступил многим требованиям кадетов. В Октябрьском манифесте 1905 года он обещал отныне соблюдение гражданских прав всех граждан, дал согласие на созыв парламента — Думы, которую следовало избрать путем непрямых, но достаточно представительных выборов. В ее уставе было письменно предусмотрено, что “без [ее] согласия не действует ни один закон”. Эта уступка избавила Николая II от прямой оппозиции либералов, после чего он смог отдать приказ полиции и армии, которые остались почти полностью лояльными, разгромить рабочее и крестьянское движение.
В течение нескольких лет своего существования Дума подвергалась давлению со стороны правительства, а порой просто игнорировалась им; причем дважды была целиком распущена. Тем не менее само ее существование сильно изменило политическую жизнь. Ее выборные ассамблеи оставались для рабочего класса и крестьянства своего рода минимальным средоточием политического образования и активности даже в то время, когда правительство пыталось отказаться от некоторых из своих уступок 1905 года. А с другой стороны, одновременное существование относительно свободной прессы означало, что читающая публика (в то время очень быстро увеличивающаяся) получала несравнимо больше информации о политических событиях, чем когда-либо прежде. Все это, в сочетании с быстро растущей грамотностью, с горьким политическим опытом 1905 года и со все ускоряющимися социальными и экономическими изменениями, было потенциально крайне взрывоопасно.
Вдобавок царское самодержавие было втянуто в самую гущу первой мировой войны. Глобальные войны, конечно же, увеличивают все ставки во внутренней политике, поскольку на карту поставлено само выживание. Кроме того, правительству удалось переиграть Думу, которая проявила себя осторожной и временами чрезмерно критичной, в то время как пресса, несмотря на цензуру военного времени, оставалась более свободной, чем когда-либо до 1905 года. Вопрос о том, смогла ли бы выжить конституционная монархия, созданная октябрьским манифестом, если бы не война, — остается открытым. Несомненно то, что война пришлась на самый сложный для нее момент: когда она еще полностью не утвердилась в глазах общества, но уже тем не менее страдала от того, что подвергалась жестокой критике, которую сделали возможной гражданские свободы. Кровавое воскресенье подорвало авторитет царя. Его положение теперь еще больше расшатывалось слухами, — распространявшимися прессой,
у хотя и всегда без достаточных оснований, — что царская семья постоянно компрометируется “святым человеком” сомнительной репутации Распутиным и что двор даже вступил в предательские сношения с вражеской Германией. Как сказал обычно сдержанный Милюков в своей знаменитой речи в Думе в ноябре 1916 года: “Это глупость или предательство?”
На фоне этих публичных обвинений более или менее естественные трудности войны: военные поражения, нехватка вооружения и пищи — выросли в проблему, ставящую под сомнение выживание самой монархии.
Конец пришел относительно внезапно и, по крайней мере для революционных партий, неожиданно, в феврале 1917 года, когда очереди за продуктами в Петрограде вдруг переросли в политические демонстрации, требующие конца того, что многие до сих пор называли самодержавием.
Когда даже казаки, долгое время служившие верной опорой порядку, отказались разгонять народные толпы, Николай II внезапно понял, что лишился всех приверженцев. Либералы и социалисты пришли к соглашению впервые со времени 1905 года, и состояло оно в том, что монархия должна исчезнуть. Опасаясь национального единения, даже армейские генералы не решились препятствовать этому требованию. Двое думских депутатов были посланы к царю, который подписал свое отречение в железнодорожном вагоне под Псковом 2 марта 1917 года.
Как нам теперь известно, падение монархии открыло путь к власти революционным марксистам. Россия стала первой страной, попавшей под марксистское социалистическое влияние. В свете всей предшествующей истории России, по-видимому, можно увидеть, почему должно было так случиться. Жизнь страны долгое время строилась на чрезвычайно авторитарном фундаменте (по крайней мере, до 1905 года), при этом находясь в сфере влияния идеологии, якобы религиозной, но проводимой государственными средствами, вследствие чего теряющей большую часть своего духовного потенциала.
В этом смысле Россия созрела для перехода власти к общепризнанной светской идеологии, характеризующейся неявными религиозными обертонами, чем фактически и был марксизм, особенно в большевистской интерпретации.
На самом же деле российское самодержавие, особенно начиная с Петра I, уже продемонстрировало образец социалистического правления: концепцию идеологизированного государства, которому все слои населения безусловно и в равной степени обязаны служить. Однако многое должно было произойти, прежде чем именно этот вариант марксистского социализма взял верх.
ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Свидетельством внезапности политических перемен в России было то, что после падения монархии на смену ей пришел не один, а целых два режима. С одной стороны, политики из бывшей Думы образовали Временное правительство, ведущую роль в котором играли сначала кадеты, а потом меньшевики и социалисты-революционеры. Оно называлось “Временным” потому, что должно было исполнять свои обязанности только до созыва Учредительного собрания, избранного всем народом. С другой стороны, рабочие Петрограда (так тогда назывался Санкт-Петербург) поспешили оживить в своей памяти дни свободы 1905 года путем возрождения Петроградского совета. К ним присоединились солдаты столичного гарнизона, впервые принимавшие активное участие в революции, и их общая трибуна была известна как Совет рабочих и солдатских депутатов.
Но правительство и советы воздерживались от попыток борьбы друг с другом — и не зря. Временное правительство, начавшее свою деятельность с отмены царской полиции и охранки, не имело эффективных способов принуждения и поэтому было вынуждено терпеть советы как проявление народной воли, по крайней мере, в больших городах. Так, военный министр Гучков сказал: “Временное правительство не имеет никакой реальной власти, и его директивы выполняются лишь постольку, поскольку это дозволяется Советом рабочих и солдатских депутатов, который обладает всеми существенными элементами реальной власти, поскольку войска, железные дороги, почта и телеграф — все в его руках”. Лидеры советов, со своей стороны, признавали, что Временное правительство состоит из опытных политиков, что оно может обеспечивать лояльность армейских офицеров, уменьшить вероятность контрреволюции и добиться международного признания. Те из них, кто был склонен к теоретизированию, определяли Временное правительство как “буржуазный” институт, за которым советы будут приглядывать с помощью рабочих до тех пор, пока не окажется возможной социалистическая революция.
Временное правительство с самого начала находилось в сложном, ненадежном положении. Оно не было приведено к власти посредством выборов, но также не могло и объявить себя прямым преемником старого имперского правительства или Думы. Князь Львов, его первый премьер-министр, заявил, что оно было создано “единодушным революционным энтузиазмом народа”. Это было довольно шатким основанием, в особенности учитывая тот факт, что новое правительство оказалось в ситуации, когда оно было не способно провести реформы, ожидаемые “народом”. Главным препятствием была война. Крестьяне могли сколько угодно требовать перераспределения земли в свою пользу, но разве можно было справедливо осуществить такую сложную операцию без скрупулезного земельного учета и в то время, как миллионы крестьян-солдат с неоспоримым правом на собственную долю находились на фронте вдали от своих деревень и не могли, таким образом, участвовать в разделе? Рабочие приступили к самоорганизации, с тем чтобы пользоваться большей долей в управлении фабрик и предприятий, но не было ли безответственно пытаться предпринимать такую сложную реорганизацию в процессе борьбы за сохранение выпуска промышленной продукции для военных нужд на должном уровне? Могли ли проблемы поставок, погубившие царское правительство, быть решены в разгар войны? И, наконец, что важнее всего, — было ли совместимо солдатское требование предоставить им право выбирать собственные комитеты и участвовать в командовании своими подразделениями с дисциплиной, необходимой на передовой?
