Роберт Робинсон - Чёрный о красных: 44 года в Советском Союзе
«Воры! — пронеслось в голове. — Что делать? Где искать полицию? Как ее вызвать, если в номере нет телефона?»
Стук не прекращался. Я попробовал закричать, но от страха пропал голос. А в дверь все стучали и стучали. Я стал молиться. Дверь сотрясалась. Вдруг меня осенило: «Воры не стали бы поднимать такой шум».
Голос ко мне вернулся, и я смог произнести: «Что вам нужно?»
«Открой дверь», — ответили мне по-английски.
«Кто там?» В коридоре одновременно заговорили двое — это вернулись мои соседи. Я открыл дверь, и в комнату вошли белые сегрегационисты с чемоданами. Мне не сказали ни слова. Перебраться в другой номер им, видно, не удалось, и они были вынуждены ночевать в одной комнате с черным. Тем не менее они не сдавались и всем своим видом показывали, что меня для них не существует.
Один из моих соседей прошел через всю комнату и демонстративно открыл окно. Я повернулся лицом к стене и попытался заснуть. Мы молчали. Хорошо еще, что все так кончилось — я остался в живых и не лишился своих скромных пожитков.
Я проснулся первым, в половине седьмого. Солнце по-прежнему ярко светило. Трое белых спали, один из них — как был, в одежде и ботинках. Не знаю, почему он решил не раздеваться: может, боялся, что среди ночи ему придется убегать от меня, ужасного чудовища.
Я быстро оделся и выскользнул из комнаты. Внизу портье рассказал, как мои соседи целый день пытались найти другой номер; дошли до самого директора гостиницы. Однако в тот день в «Европейской» свободных номеров не оказалось. Мы прожили в одной комнате четыре дня, и они так и не сказали мне ни единого слова.
Выйдя из гостиницы, я сразу же пришел в себя. У меня было чувство, что в Советском Союзе меня ждет много интересного. Здесь, в чужой стране, я спокойно шел по улице. Не было ощущения неловкости, страха, бесприютности.
Так я шел, размышляя о том, как мне здесь хорошо, пока не оказался перед железнодорожным вокзалом. Там передо мной открылось невероятная картина. Вокзал был забит до отказа; сотни, а может, и тысячи человек сидели прямо на мраморном полу. Мужчины, женщины, дети. Тут же матери кормили грудью младенцев. Судя по всему, эти люди провели здесь не один день в ожидании поезда.
Всего минуту назад я радовался ощущению тепла и открывающимся передо мной возможностям. Но здесь царили мрак и отчаяние. Кругом беспомощные, покорившиеся судьбе люди. Мне хотелось как-то помочь им или хотя бы подбодрить, но как это сделать? Зрелище произвело на меня тяжелое впечатление: я не понимал, в чем дело и что все это значит.
В гостинице я застал всех в ресторане — было время завтрака. На столах были расставлены тарелки с говядиной, ветчиной, помидорами, вареными яйцами, сыром, желтоватого цвета хлебом, маслом. Ничего горячего, кроме кофе. Я привык к горячей еде, особенно на завтрак, и представить не мог, что ем холодные яйца. Пришлось ограничиться бутербродами с сыром и кофе. Некоторые американцы просили подогреть яйца. Другие требовали поджарить яичницу, которую в конце концов им принесли. Наблюдая эту сцену, я вспомнил несчастных на вокзале. Не сомневаюсь, что, окажись эти продукты перед ними, они съели бы их с благодарностью и не поднимали шума по пустякам.
После завтрака мы снова отправились на экскурсию. Нам показали Александровскую колонну, Исаакиевский собор, Юсуповский дворец — великолепные архитектурные памятники царской России. Вместе с гидом мы даже спустились в подвал, где был убит мистик Распутин. В здании Думы — так до революции называли Парламент — нам рассказали, как с июля по ноябрь 1917 года правительство Александра Керенского и большевистские вожди боролись между собой за власть. В Смольном, бывшем Институте благородных девиц, показали комнату, откуда Ленин и Троцкий руководили Октябрьской революцией. Теперь в этом прекрасном здании располагался Ленинградский комитет партии. Все в Ленинграде напоминало о том, что когда-то здесь правили цари. Сказочный город. Великолепие, как видно, настолько ослепляло тех, кто жил в Санкт-Петербурге, что они обращали мало внимания на нищету и страдания за его пределами, по всей этой огромной и суровой стране.
К полудню я уже устал от российской истории. Пообедал в отеле и отправился на поиски России современной. Бродил по улицам, заглядывал в магазины. Там было чисто и пусто. Пустые полки: ни сахара, ни яиц, ни ветчины, ни сыра — ничего из того, что нам подавали на завтрак. Единственное, в чем не было недостатка, так это в спичках и в горчице. Кое-где продавался черный хлеб. В магазине одежды товар был хуже, чем в убогой лавчонке где-нибудь в нью-йоркских трущобах: ткань выцветшая и настолько дрянная, что из нее вылезали нитки, фасоны крайне примитивные. У меня создалось впечатление, что Россия — бедная, терпящая трудности страна. Хорошо еще, что прохожие на улицах на вид были вполне сытыми и никто не просил милостыню.
Утром нас повезли на экскурсию к памятнику Петру Великому. По дороге я кое-что узнал о стране, которой предстояло стать моим вторым домом. На остановке в наш трамвай вошла дама лет шестидесяти пяти с большим узлом в руках. Все места в вагоне были заняты, и она прислонилась к спинке сиденья, стараясь не упасть, когда трамвай заносило то в одну, то в другую сторону.
Меня поразило, что молодой человек, возле которого она стояла, не предложил ей сесть. Я спросил нашего гида, почему молодой человек или кто-нибудь другой из пассажиров не уступят место пожилой женщине.
Гид самоуверенно улыбнулся: «В Советской России все люди равны. Благодаря нашему славному коммунистическому строю, никто никому не обязан уступать место». — «Но ведь у молодого человека наверняка есть мать и, окажись она на месте этой женщины, он бы встал».
«Это, друг мой, — сказал гид, — буржуазное мышление. Такому мышлению нет места в Советском Союзе».
«Ну что же, у меня-то есть мать, — подумал я. — И она научила меня хорошим манерам». Я встал, подошел к женщине и, показывая на свое место, обратился к ней по-английски, говоря очень медленно — в надежде, что она уловит хотя бы общий смысл того, что я хочу сказать.
Каково же было мое удивление, когда она ответила мне на прекрасном английском языке: «Благодарю вас, сэр, но я выхожу на следующей остановке».
Я опешил от неожиданности. Раз женщина говорила по-английски, значит, она поняла и мой разговор с гидом. Не знаю, нужно ли ей было выходить на самом деле, или она вышла, чтобы избежать неприятностей. А может, она всей душой разделяла идею равенства, и ее оскорбило мое джентльменство.
Что мне было делать? Что подумали другие пассажиры о моем так называемом буржуазном поведении? Обычно, где бы я ни оказался, я быстро и с легкостью перенимал поведение местных жителей. Но случалось — как на этот раз — что мои ценности вступали в противоречие с ценностями той культуры, с которой я сталкивался и которую пытался понять.
Два дня спустя, 19 июня, мы сели в скорый поезд Ленинград — Москва. Около половины десятого утра поезд замедлил ход и остановился посреди бескрайнего поля. Я выглянул в окно и увидел, что машинист и кочегар стоят у паровоза, показывают на колеса и что-то обсуждают. Через несколько минут вокруг них уже собралась небольшая толпа пассажиров. Я присоединился к любопытствующим.
Проследив взглядом за жестом взволнованного машиниста, я понял, в чем дело: гайка, которая крепила рычаг к шейке коленчатого вала на одном из колес, выпала, и он держался только на самом кончике пальца. «Невероятно, — подумал я. — Если бы машинист зазевался и не прислушался к стуку колес, произошла бы катастрофа, могли бы погибнуть десятки пассажиров. И моим похождениям в России пришел бы конец, даже если бы мне повезло, и я остался в живых». Итак, нам нужно было во что бы то ни стало найти гайку; без нее поезд не мог двигаться дальше. Машинист с кочегаром пошли назад по шпалам, высматривая ее в золе вдоль рельс. Какое везение! Не прошло и часа, как они отыскали злополучную гайку и крепко ее закрутили. Поезд тронулся.
В Москву поезд опоздал всего на полтора часа. Предполагалось, что нашу группу встретят и отвезут в гостиницу, однако на вокзал за нами никто не пришел. К счастью, сопровождавший нас переводчик, русский американец по фамилии Новиков, раньше жил в Москве и хорошо знал город. Он привез нас в «Метрополь», внушительных размеров гостиницу в центре города, наверное, самую большую в стране, хотя в ней было всего шесть этажей.
На этот раз никаких проблем с соседями у меня не возникло. Трое белых, которых поселили в один номер со мной (среди них оказался и Новиков), не возражали против соседства с чернокожим. Какое облегчение! В отличие от Ленинграда, здесь никто не выказывал мне враждебности, и я с аппетитом пообедал.
После обеда была назначена очередная экскурсия. Гид привел нас на Красную площадь, которую считают, благодаря близости к Кремлю, сердцем современной Москвы. Мы осмотрели собор Василия Блаженного, построенный по указу Ивана Грозного в 1560 году в память о победе над татарами в битве под Казанью. Яркий, с характерными луковичными куполами, собор и вправду великолепен.
