Войтех Замаровский - Тайны Хеттов
Этот вопрос имеет под собой больше оснований, чем мы готовы допустить в первую минуту. Сила экспрессии и красочность образов подобных царских документов — даже если их писали не сами цари, а царские канцелярии — предполагают существование богатой поэтической среды. Ее границы и высочайшие достижения нам, однако, неизвестны.
Если читатель склонится к теории, которую мы изложили первой на стр. 186 (и которой сейчас придерживаются большинство хеттологов), объяснение гибели почти всей хеттской поэзии не представит для него особой трудности. Коль скоро хетты в самом деле записывали свои поэтические творения иероглифическим письмом на деревянных дощечках, волна «народов моря» унесла их безвозвратно: большая часть исчезла в пламени горящих городов, а остаток сгнил под пеплом. Устная традиция вымерла затем вместе с речью хеттов.
Когда в 1506 году на эсквилинском холме в Риме были найдены фрагменты античной скульптуры, ваятелем удалось реконструировать по ним скульптурную группу Лаокоона. По фрагментам хеттской поэзии, сохранившимся на клинописных табличках, нельзя написать даже самый скромный «обзор» или «историю» хеттской поэзии. И все же эти фрагменты доказывают (тем более что сохранились они совершенно случайно): поэзия хеттов существовала и обладала поразительно высоким уровнем.
Приведем несколько отрывков — ведь великана можно узнать и по мизинцу. Вот в качестве первого образца древнее стихотворение в честь бога Солнца, в варианте, относящемся к XIV–XIII столетиям до нашей эры (стихотворение интересно, помимо всего, тем, что его вторая строка служила аргументом в пользу утверждения, что прародина хеттов находилась на западном побережье моря — неизвестно, правда, Черного или Каспийского):
Солнечный бог небес, человечества пастырь!
Ты из моря выходишь, из моря — сына небес, и устремляешься вверх, к небесам.
Солнечный бог небес, господин мой!
Рожденным людьми и диким зверем в горах, псу, и свинье, и насекомому в поле —
всем ты даруешь то, что дано им по праву! Изо дня в день…
Или еще отрывок из стихотворения на ту же тему, возможно, самого древнего стихотворения, сложенного индоевропейцем:
Приветствую тебя, солнечный бог небес!
Ты видишь сердца всех людей,
но никому не дано видеть сердце твое.
Если кто преступленьем себя запятнал,
ты стоял над ним, солнечный бог небес!
Я хожу правой стезей, и ты видел того,
кто мне зло причинил, о солнечный бог небес!
В качестве третьего примера — маленький фрагмент большого эпоса о борьбе богов за власть в небесном царстве (имя автора или обработчика этого эпоса нам известно: звали его Киллас, и жил он примерно за полтысячелетия до Гомера. Это первое имя в истории мировой литературы). Хеттский бог Грозы со своим братом Тасмисом направляется к базальтовой скале Хацци, которая все время растет, угрожая разрушить его резиденцию и трон:
И взял его за руку и шел с ним к горе Хацци.
И устремил свой взор на страшный камень,
и вот увидел он страшный камень,
и от злости изменился цвет его лица.
И сел бог Грозы на землю, и рекою текли у него слезы.
И промолвил тогда бог Грозы с увлажненным взором:
кто может смотреть на такой ужас?
Кто осмелится с чем-то подобным вступить в борьбу?
Но богу Грозы сказала на это Иштар:
Брат мой, он не ведает много, он не ведает мало:
глуп он (этот камень), только силы у него на десятерых…
Чтобы не было сомнений: это не «поэтическая обработка», а почти буквальный перевод хеттских клинописных текстов. С таким же богатством выразительных средств, с такой же поистине поэтической образностью мы встречаемся и в остальных фрагментах, представляющих собой в соответствии с «методом случайного отбора», в результате действия которого они сохранились, скорее средний уровень, чем вершины хеттского литературного творчества.
До нас дошло также несколько отрывков переводной литературы, вышедшей из-под резца хеттских поэтов, в первую очередь таблички с фрагментами из шумеро-вавилоно-ассирийского эпоса о Гильгамеше; по своей точности и отшлифованности эти переводы отвечают современным критериям. Из многих мифов, оригинальных и переработанных, более всего заслуживают упоминания два: миф о сражении бога Грозы с демоном-змеем Иллуянком (с иллюстрациями к нему мы сталкиваемся на многих рельефах) и миф о боге растительности Телепинусе (напоминающий шумеро-вавилонские мифы, а также мотив, встречающийся в разных вариантах вплоть до новейших времен); зимой этот бог покидает землю, и на ней гибнет вся жизнь и наступают голод и нужда. Бог Грозы отправляется на его поиски, проносится по горам и долам, но тщетно. Потом ищет его орел — тоже безуспешно. Наконец заснувшего Телепинуса находит пчелка, будит и зовет назад. С возвращением бога наступает весна, жизнь природы и людей обновляется.
Хотя темы хеттских мифов часто неоригинальны, в характере их обработки сказывается чисто хеттское творческое начало: мы находим в них своеобразные метафоры и параллели, эпическое повествование перемежается диалогом. Этот эффектный художественный прием знаком нам по завещанию Хаттусилиса, но отнюдь не по предшествующему литературному развитию других народов.
Хетты наполняют поэтическими образами и выражениями и произведения писарского искусства (мы не можем сказать в данном случае — «литературы»), как правило, бывающие отменно скучными и сухими: служебные формуляры, заключительные клаузулы договоров, судебные протоколы, предписания для проведения религиозных церемонии. Особенно сочны в них проклятия и заклинания от злых демонов; но в силу известных соображений оставим их в научных публикациях специалистов по языкам и литературе древнего Востока. То же относится и к заклинаниям от домашних свар, из которых явствует, что супруга хетта не была совсем уж бесправной и безропотной.
Посмотрим теперь, как выглядел, например, официальный акт воинской присяги (торжественность его у народа воинов нам вполне понятна). Перед выстроенными рядами пехоты, вооруженной копьями и мечами, и воинами боевых колесниц с пиками, луками и щитами под пение труб и барабанный бой появлялся военачальник со священнослужителем. Ответив на общее дружное приветствие, военачальник приказывал сделать несколько шагов вперед воинам первого ряда, клал им в руки пивцой хлеб, из которого, после того как он был размолот и подвергнут дальнейшей обработке, приготовлялось пиво, и провозглашал: «Как этот хлеб, пусть будет размолот изменивший своей присяге!». Войско хором отвечало: «Да сбудется!». Потом он давал им солод со словами: «Как бесплоден этот солод, которого нельзя употребить ни на посев, ни на выпечку хлеба, пусть будут бесплодны и жена и скот изменившего своей присяге!». Затем приказывал принести женское платье, кудельник и зеркало: «Пусть станут женщинами те мужи, что нарушат свою присягу, пусть носят женскую одежду, а вместо оружия — кудельник и зеркало!». Наконец, он выводил слепого и глухого: «Пусть ослепнет и оглохнет изменивший своей присяге!». Собравшееся войско каждый раз отвечало: «Да сбудется!». Разве эта драматическая сцена недостойна пера Толстого, кисти Веласкеса, музыки Бетховена?
Необходимо упомянуть еще об одном литературном жанре, которого до хеттов не существовало и который после них вновь появился еще очень не скоро. Это короткие рассказы, получившие у историков культуры название «записей недосмотров и глупостей». Возникли они, вероятно, из служебных актов, а по форме своей это лаконичные портретные зарисовки (или скорее даже — зеркальные изображения) неспособных и нечестных чиновников, которые плохо служат царю, судей-бюрократов, затягивающих решение дел на десятилетия и теряющих судебные протоколы, и так далее. Прямо просится на страницы газеты в качестве фельетона история о полководце, совершающем ошибку за ошибкой, но более обеспокоенном составлением победных реляций своему монарху, чем заботой о реальной победе. Для хеттов это скорее всего было не просто «юмористическое чтение»; весьма возможно, что они относили эти миниатюры к тематическому разряду «назидательной литературы», так как каждый случай нечестности, вероломства и тому подобное заканчивается смертью виновного. Так или иначе: это первый литературный жанр, который борется против бездарности, нечестности и ограниченности с помощью критики.
Как высоко мы ни ценим хеттскую поэзию, мифологическую литературу и оживление служебных актов поэтическими образами, именно за этот оригинальный вклад хеттов в историю литературы мы им особо признательны.
Научная и специальная литература
