Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916
В новой должности Бонч-Бруевич старается, арестовывает шпионов (и правильно делает), и – всё время характерный уклон: скомпрометировать окружение императрицы. В шпионаже обвинены (и притом так, чтобы обвинения стали известны обществу) придворные немцы: гофмейстер Экеспарре, член Государственного Совета Пилар фон Пильхау, камер-юнкеры свиты её императорского величества Брюмер и Вульф… И наконец, в контексте шпионских скандалов начинает звучать имя Распутина. Тут до прямых обвинений дело дойти не могло, всё же «друг государя», но работа ведётся. Внедряется в окружение «старца» агент: журналист, авантюрист, сотрудник охранки, связанный с революционной эмиграцией, Манасевич-Мануйлов. В общество забрасываются слухи о связях Распутина с германской разведкой… Тут же звучат глухие намёки на измену Сухомлинова… Не будем обсуждать, справедливые ли. Обвинение в шпионаже тем и удобно, что его трудно доказать и невозможно опровергнуть. Важно то, что все эти обвинения нацелены на «Царское Село».
Интересна в этой истории роль непосредственного начальника и главного покровителя Бонч-Бруевича, Николая Владимировича Рузского. Она двойственна. С одной стороны – друг Сухомлинова, соучастник и покровитель его киевского романа. Екатерина Бутович-Сухомлинова до первого замужества служила машинисткой в конторе брата Рузского, киевского адвоката. Есть основания думать, что через Рузских она и вышла в свет; через Рузских же познакомилась с будущим военным министром. С другой стороны, после начала войны Николай Владимирович всё отчётливее перемещается в лагерь Николая Николаевича, не порывая, однако, и с «Царским Селом». Выдающийся стратег, ловкий царедворец и хитрый человек, Рузский стремился быть незаменимым и для тех, и для других, то санкционируя аресты, производимые Бонч-Бруевичем среди окружения военного министра и императрицы, то открещиваясь от «шпиономании» своего начштаба, то отправляясь в полуотставку под предлогом болезней (действительных и мнимых), то возвращаясь в строй, занимая с каждым возвращением всё более высокие и важные посты в военном командовании.
С августа 1915-го до середины 1916 года ситуация странным образом меняется, усложняясь до крайности: Николай Николаевич снят с поста главнокомандующего и направлен наместником и командующим в Закавказье, подальше от Петрограда; в то же время и «Царское Село» слабеет, окончательно теряя опору в высших военных кругах. Компромиссный Рузский становится действительно незаменим; его назначают командовать прикрывающим столицу и потому особо важным Северным фронтом (ставка в Пскове, тылы – в Петрограде). Любопытно: кто советует государю назначить Рузского? Распутин! Известна его секретная телеграмма царю: «Народ всеми глазами глядит на генерала Рузского, коли народ глядит, гляди и ты». Откуда такое проявление любви? Распутин – для себя или для «Царского Села»? – ищет примирения с военными из окружения Николая Николаевича. Похоже, он готов идти на переговоры, а то и примкнуть к заговору.
Но «Царское Село» не хочет сдаваться. Слишком громкий скандал с камер-юнкерами Брюмером и Вульфом переполнил чашу терпения императрицы. Рузский в очередной раз «заболевает»; Бонч-Бруевич снят с должности начальника штаба фронта, но остаётся «генералом для особых поручений» при новом командующем фронтом Куропаткине, а после возвращения хитреца Рузского – снова при нём. Осенью 1916 года ему дано такое «особое поручение»: инспектировать работу контрразведки фронта и Петербургского военного округа. Не занимая официальной должности, он снова поставлен над контрразведкой, которой теперь руководит его проверенный соратник Батюшин. Плетя сеть вокруг Распутина, Батюшин и Бонч выполняют негласные указания далёкого Николая Николаевича и близкого Рузского. По линии контрразведки устанавливается слежка за Распутиным, за Вырубовой. Между тем Рузский негласно вступает в контакт с председателем Думы Родзянко, а через него – с думской оппозицией и с её вдохновителями Гучковым и Милюковым. Заговор ширится, петля вокруг «Царского» затягивается. Генерал Бонч-Бруевич активно помогает её затягивать, не зная, чем эта история закончится для династии, для страны, для него самого.
III. Кровавая жертва
Вернёмся, однако, к мемуарам Бонч-Бруевича. В книге «Вся власть Советам» есть глава восьмая, целиком посвящённая распутинской теме. По её структуре и стилистическим особенностям видно, что глава эта была написана отдельно, как самостоятельная новелла, и потом помещена в общее русло воспоминаний. На первый взгляд, автор не сообщает ничего нового об убийстве Распутина; более того, он старательно, как школьник, повторяет все заклинания – о всемогуществе Распутина, его губительном влиянии на царя и царицу, о его пьянстве и разврате, о министрах, якобы возводимых и низвергаемых им. Повторяет мемуарист и краткий курс истории убийства Распутина по Юсупову. Но между строк всей этой банальщины вдруг проблескивают как бы вскользь оброненные сведения совершенно другого рода.
Так, Бонч-Бруевич рассказывает о намерении своими силами устранить «старца». Цитата: «Перед тем, как отдать распоряжение об аресте Распутина, я решил с ним встретиться. <…> Организатором моего свидания с Распутиным явился Манасевич. Местом встречи была выбрана помещавшаяся на Мойке в „проходных“ казармах комиссия по расследованию злоупотреблений тыла. Председателем этой комиссии не так давно назначили генерала Батюшина; он был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения».
Этот текст, творение заправского контрразведчика, представляет собой прямо-таки шифровку, в которой рассматривать под лупой приходится чуть ли не каждое слово. Генерал Батюшин в это время – начальник контрразведки штаба Северного фронта. Почему он был для автора «своим человеком» – мы уже знаем. Встреча проходила не где-нибудь, а в том самом здании Военно-окружного суда, стенка в стенку с особняком Юсупова. Манасевич – агент батюшинской контрразведки и в то же время личность, близкая к Распутину. Распоряжения об аресте Распутина никогда не было, да оно и не могло быть отдано, по крайней мере, при этом царе. Тогда в какие же «далеко идущие планы» посвятил Батюшина Бонч-Бруевич? И какие вообще цели преследовала эта странная встреча в двух шагах от будущего места убийства одного из её участников? Бонч-Бруевич пытается уверить нас, что, боясь арестовать невиновного, он хотел посмотреть противнику в глаза. Игра в наивность! Ясно, что оба – генерал и «старец» – согласились на эту полуконспиративную встречу ради каких-то переговоров. О чём?
А ведь похоже, что это была не единственная встреча, не первый раунд таинственных переговоров. Чуть раньше Бонч-Бруевич пишет, что он побывал в том самом «находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Зачем побывал? Ведь не ради душеспасительных бесед с ранеными! Единственная разумная цель – ещё одно тайное свидание со «старцем». Встречи имели успех: спустя несколько дней Бонч-Бруевич «получил от Распутина записочку», из которой узнал, что он теперь «для этого проходимца „милой“ и „дарагой“».
Обратим внимание вот на что. О лазарете Вырубовой «контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Значит, контрразведке Северного фронта были известны тайные распутинские адреса. За Распутиным следили по распоряжению Батюшина, который лично занимался сбором материала на Григория Ефимовича. И информировал Бонч-Бруевича. Последний утверждает, например, что за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от банкира Рубинштейна сто тысяч рублей; что премьер Трепов предлагал Распутину двести; что министр внутренних дел целовал «старцу» руку. Ссылка: «от агентов контрразведки я знал». Более того, генерал цитирует конфиденциальную телеграмму, отправленную Распутиным царю и царице в Царское Село, ненавязчиво упоминая, что она была «тайно переписана кем-то из офицеров контрразведки».
Предостаточно фактов для того, чтобы утверждать: Распутин находился под колпаком у контрразведки. Ясно и то, что её главным агентом в окружении Распутина был Манасевич. Ясно, что кроме агентурного, за «старцем» было установлено внимательнейшее наружное наблюдение.
Вот теперь вернёмся к событиям 16 декабря. В тот день, как, впрочем, и в течение всего предшествующего года, Распутин находился под двойным наблюдением. Одно, о котором знал он сам, знал и Феликс Юсупов, и не знали только слепой, глухой и ленивый – осуществлялось по линии Департамента полиции. Другое, о котором не должны были ведать посторонние – по линии военной контрразведки. И если можно еще, скрепя сердце, поверить в бегство князя и «старца» от подслеповатых полицейских глаз при помощи чёрной лестницы и нахлобучивания шапки, то допустить, что «сладкая парочка» так же легко ускользнула от другой, неизвестной ей профессиональной наружки – никак не получается. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл». Колобок какой-то.
