Ева Кюри - Мария Кюри
В истории супругов Кюри, по-видимому, на долю других стран выпало исправлять действия Франции. В декабре того же 1911 года Академия наук в Стокгольме, желая отметить блестящие работы, выполненные мадам Кюри после смерти мужа, присуждает ей Нобелевскую премию по химии. Никогда ни один мужчина или женщина ни тогда, ни сейчас не был дважды удостоен такой награды.
Мари просит Броню сопровождать ее в Швецию. Берет с собой и старшую дочь, Ирен. Девочка присутствует на торжественном заседании. Спустя двадцать четыре года она в том же зале получит ту же премию.
Кроме обычных приемов и обеда у короля устраивают для Мари и другие развлечения частного характера. Чарующее воспоминание осталось у нее от одного крестьянского праздника, когда сотни женщин, одетых в платья ярких цветов, украсили свои головы венцами из зажженных свечек, пламя которых волновалось при каждом движении крестьянок.
Делая публичный доклад, Мари посвящает все выпавшие на ее долю почести Пьеру Кюри.
Прежде чем излагать тему моего доклада, я хочу напомнить, что открытие радия и полония было сделано Пьером Кюри вместе со мною. Пьеру Кюри наука обязана целым рядом основополагающих работ в области радиоактивности, выполненных им самим, или сообща со мной, или же в сотрудничестве со своими учениками.
Химическая работа, имевшая целью выделить радий в виде чистой соли и охарактеризовать его как элемент, была сделана лично мной, но тесно связана с нашим совместным творчеством. Мне думается, я точно истолкую мысль Академии наук, если скажу, что дарование мне высокого отличия определяется этим совместным творчеством и, следовательно, является почетной данью памяти Пьера Кюри.
* * *
Большое открытие, мировая известность, две премии Нобеля вызывают у многих современников удивление личностью Мари, а у многих других завистливое, враждебное к ней чувство.
И злобный шквал внезапно налетает на Мари, стремясь ее уничтожить. Против этой женщины сорока четырех лет, такой хрупкой, измотанной трудом, предпринимается вероломный поход.
Мари, занятую мужской профессией, окружали друзья, приятели-мужчины. Она приобретает большое влияние на близких к ней людей, в особенности на одного из них. Чего же больше! И вот преданная науке женщина, всегда жившая достойно, скромно, а в последние годы так несчастливо, обвиняется в разрушении чужих семейных уз, в том, что она совершенно открыто позорит имя, которое носит.
Не мое дело судить тех, кто дал сигнал к нападению, или рассказывать о том, с каким отчаянием и трагической неловкостью Мари старалась защититься. Оставим в покое и журналистов, имевших наглость оскорблять беззащитную женщину в то время, как ее травили и терзали анонимными письмами, публично грозили ей насильственными действиями, когда сама ее жизнь подвергалась опасности. Позже некоторые из них приходили к Мари просить у нее прощения, с раскаянием и слезами... Но преступление свершилось: Мари была на краю самоубийства, сумасшествия, лишилась сил, и ее сразила тяжелая болезнь.
Вспомним лишь один, наименее убийственный, но наиболее гнусный способ травли, которому подвергалась моя мать в этот тяжелый период своей жизни. Всякий раз, когда представлялся случай унизить эту единственную в своем роде женщину, как, например, в тягостные дни 1911 года не дать ученого звания, награды или забаллотировать на выборах в академию, ей ставили в упрек ее происхождение: она была то полькой, то немкой, то русской, то еврейкой, вообще иностранкой, явившейся в Париж с целью нечистым способом захватить высокое положение.
Но всякий раз, когда дарования Мари Кюри приносили честь науке, всякий раз, когда другая страна чествовала Мари, ее осыпали небывалыми похвалами, и в тех же газетах, подписанных теми же редакторами, ее называли "посланницей Франции", "чистейшей представительницей французского гения", "национальной славой". Однако и в этом случае также несправедливо замалчивали ее польское происхождение, которым она гордилась.
Великие личности всегда подвергались яростному нападению завистников, стремившихся отыскать под бронею гения несовершенные человеческие существа. Если бы не страшная магнетическая сила известности, привлекавшая к Мари и симпатии и ненависть, то никогда бы она не подвергалась ни критике, ни клевете. Теперь у нее были все основания ненавидеть свою славу.
* * *
Друзья познаются в беде. Мари получает сотни писем за подписью известных и неизвестных лиц, выражающих свое сожаление и возмущение по поводу постигших ее нападок. За нее сражаются Андре Дебьерн, месье и мадам Шаванн, замечательный друг - англичанка миссис Айртон и многие другие, в числе их ассистенты и ученики Мари. В университетском мире люди едва знакомые сами сближаются с ней, а такие, как математик Эмиль Борель и его жена, окружают Мари утонченной заботливостью, увозят с собой в Италию на отдых, чтобы поддержать ее здоровье. Наряду с Юзефом, Броней и Элей, спешно приехавшими помочь ей, самым стойким защитником ее оказывается брат Пьера Жак Кюри.
Все эти теплые чувства и участие несколько подбадривают Мари. Но ее физическая слабость с каждым днем дает себя знать все больше. Она уже не в состоянии ездить из Со в Париж и снимает в Париже на набережной Бетюн, 36, квартиру, где рассчитывает поселиться с января 1912 года. Но не дотягивает до этой даты: 29 декабря ее, умирающую, обреченную перевозят в больницу. После двух месяцев борьбы Мари побеждает свою болезнь, но сильно поврежденные почки требуют хирургического вмешательства. Узнав об этом, Мари просит отложить операцию до марта. Ей хочется присутствовать на физическом конгрессе в конце февраля.
Больную превосходно оперировал и вылечил крупный хирург Шарль Вальтер. Тем не менее ее здоровье остается подорванным надолго. Она до жалости худа, не может стоять прямо. Приступы лихорадочного состояния и боли в почках вынудили бы всякую другую женщину вести образ жизни инвалида.
Как загнанный зверь, она прячется от преследующих ее физических болей и человеческой низости. Сестра сняла для нее на имя Длусской дом в Брюнуа, под Парижем. Больная Мари живет там недолго, а затем на все мрачное время своего лечения поселяется в Тононе-ле-Бене инкогнито. Летом близкий друг миссис Айртон устраивает ее у себя на тихой вилле на морском побережье Англии. Там ее встретили с заботливостью и участием.
* * *
Как раз в ту пору, когда Мари особенно мрачно смотрела на свое будущее, она получает неожиданное предложение, оживившее и вместе с тем смутившее ее.
Царизм, потрясенный революцией 1905 года в России, пошел на некоторые уступки в отношении свободы мысли, даже Варшава избавилась от ряда строгих ограничений. Одно сравнительно независимое и очень деятельное научное общество еще в 1911 году избрало Мари своим почетным членом. Несколько месяцев спустя польская интеллигенция задумывает большое начинание - создать в Варшаве лабораторию для изучения радиоактивности, предложить руководство ею мадам Кюри и таким образом вернуть навсегда в свое отечество самую выдающуюся в мире женщину.
В мае 1912 года к Мари явилась делегация польских профессоров, и среди них писатель Генрик Сенкевич, самый известный, самый популярный человек в Польше; не будучи знаком с Мари лично, он обращается к ней с призывом, где фразы, проникнутые глубоким уважением, соединяются с патетическими обращениями на "ты":
Глубокоуважаемая пани, соблаговоли перенести твою блестящую деятельность в нашу страну и в нашу столицу. Тебе известны причины, в силу которых наша наука пришла за последнее время в упадок. Мы теряем веру в наши умственные способности, мы падаем во мнении врагов, и мы теряем надежду на наше будущее.
...Наш народ восхищается тобой, но он хотел бы видеть, что ты работаешь у себя в родной стране. Это пламенное желание всего народа. Имея тебя в Варшаве, мы почувствуем себя сильнее, мы вновь поднимем свои головы, склоненные под гнетом стольких бедствий. Да будет услышана наша просьба! Не отталкивай рук, протянутых к тебе.
Для человека менее совестливого какой это удобный случай уехать из Парижа с блеском, повернуться спиной к клевете и злобе!
Но Мари никогда не следовала советам затаенной обиды. Она мучительно и честно обдумывает, на чьей стороне ее долг. Мысль вернуться к себе на родину и влечет ее, и пугает. В том физическом состоянии, в каком находилась эта женщина, всякое решение страшит. Но было и другое обстоятельство: постройка лаборатории, которой добивались Кюри, была решена. Бежать из Парижа значило превратить в ничто эту надежду, убить великую мечту.
Как раз в ту пору, когда Мари чувствовала себя не годной ни к чему, ей приходилось разрываться пополам между двумя предназначениями, исключавшими друг друга. После мучительных колебаний она с душевной болью шлет в Варшаву отказ.
Мари, однако, не отказывается руководить издалека новой лабораторией под контролем своих двух лучших ассистентов-поляков - Яна Даниша и Людовика Вертенштейна.
