Наталья Велецкая - Символы славянского язычества
Космическая символика играет в свадебной обрядности весьма важную роль, по существу, не уступающую значимостью той, какую содержит карнавал. Солнечные знаки выделяются на свадебном деревце, каравае, знамени и других атрибутах свадебного ритуала. Сама форма круглого каравая в сите на голове матери жениха в ритуальном танце свидетельствует о функциональной направленности действа. Проявляется космическая символика и в обращении лицом к Солнцу в важнейшие моменты ритуального действа, в песенных формулах обращения к небесным светилам и многих других формах. Все эти действа, красноречиво говорящие об обращенности ритуала в обожествленный Космос, концентрированное выражение получили в пословице: «Браки заключаются на небесах».
По всей видимости, в основе аналогии свадебной и календарной обрядности, прослеживающихся от сговора, обручения до заключительных действ в широком диапазоне форм у самых разных народов Евразии, лежат общие генетические истоки — ритуал проводов легатов к обожествленным космическим предкам. Надо полагать, что свадебный ритуал в древности представлял собой, по существу, элемент календарного обрядового цикла, и еще продолжительное время сохранял календарную приуроченность, связанную с зимним и летним солнцестоянием или весенним и осенним равноденствием. Выделение его из календарного ритуального комплекса — явление стадиально позднее. Косвенным свидетельством тому могут служить такие факты, как летописные свидетельства о неразвитости и даже отсутствии сугубо свадебных ритуальных действ у древних славян, весьма заметная ограниченность свадебной обрядности у старообрядцев, формы свадьбы с весьма узким кругом ритуальных действ у карел, у балканских кочевников и т. п. Во всем этом немало такого, что требует специальной разработки, применительно к балканской фольклорной традиции в особенности, поскольку именно в ней содержится слой, в котором находятся многообразные данные о красноречивых аналогиях в календарной, свадебной и похоронной обрядности{531}.
Рассмотрение архаических антропоморфных, зооморфных и орнитоидных образов карнавала приводит к заключению: в основе их лежат трансформированные формы культа предков{532}. Анализ генезиса и функциональной сущности архаических карнавальных образов, а также закономерностей переосмысления семантики их приводит к положениям, вносящим коррективы в прежние теории (Дж. Фрэзера, М. Бахтина и др.). В основе карнавала лежит не просто «смеховая культура», а генетически сложнейшая семантическая структура, восходящая к архаичнейшим древнеиндоевропейским и праисторическим ритуалам. Сопоставление архаических элементов карнавала заставляет воспринимать его в значительной мере как преображенную и переиначенную форму языческих ритуалов, высмеивающих варварство их, с одной стороны, и выражающую торжество избавления от них — с другой{533}.
Заключение
Проявления древнеиндоевропейских, праславянских воззрений на взаимосвязи Земли и Священного Космоса в славянской традиции издавна вызывали интерес. Из представлений о мироздании как органичном единстве мира богов и деифицированных предков вытекает восприятие смерти как перехода к иным формам существования.
Представления о «вечном мире», о душе противоречивы, сложны и непоследовательны. Это — одно из последствий переосмысления, видоизменений и смещений под воздействием христианского вероучения.
Воззрения на связи земного и потустороннего миров, взаимосвязи предков с потомками, покровительство, оказываемое предками как родне, так и сообществу потомков при судьбоносных обстоятельствах, уходят в общеиндоевропейский период. Представления о могуществе предков, исходящем из пребывания в Священном космическом мире — «начале всех начал», — устойчиво сохранились в древнеславянской письменности. В летописях, поучениях, проповедях, в указах и распоряжениях, церковных и правительственных, содержатся лишь отрывочные, краткие сведения о явлениях язычества. И важнейшим источником знания о них приходится признать фольклорную традицию. Разумеется, содержатся они в ней в рудиментарной, преобразованной, переосмысленной форме. Поэтому сопоставление данных устно-поэтической (предания, сказки, пословицы, поговорки, загадки), вокально-хореографической (песни, причитания, круговые танцы), обрядово-драматической (обряды, обычаи, игрища, игры) и изобразительной (чучела, куклы, маски, приемы оформления костюмов ряженых и ритуальных предметов — дерева, ветки, хлыста, писанок и т. п.) с данными средневековых, античных и древневосточных источников, с языческими пережитками у разных народов мира позволяет понять сущность языческой символики и преобразования ее на протяжении истории традиции.
При рассмотрении происхождения и разнообразия видов и сроков святочного и масленичного ряжения, оргиастических действ карнавала и многих других ритуалов традиционного обрядового цикла, аналогий и различий в сроках и видах их необходимо иметь в виду слияние в традиции новогодней и масленичной обрядности хотя бы уже потому, что Новый год исчислялся прежде с марта.
Отдавая должное важности положений М. М. Бахтина для понимания народной обрядности, не следует упускать из виду, что основу многих драматизированных, пародийных действ карнавала составляют пережитки языческих ритуальных действий, обыгрывание замены реальных людей знаками, символами их. Это вполне согласуется с гуманистическими тенденциями эпохи Возрождения.
Выяснение соотношения языческого обрядового цикла с мифологическим мотивом возвращения под старость на родину существенно для понимания как языческих культов, так и реминисценций их в фольклорной традиции. Элементы снаряжения в одежде, реквизите, жертвенных предметах; сказки о странствиях в «иной мир» и обратно, о выходцах с «того света» вызывают соображения о взаимосвязанности формирования языческой обрядности с древнеиндоевропейским обычаем возвращения к старости на родину (прародину). При этом существенно иметь в виду античные предания о гипербореях, систематически отправлявших посланцев на далекую прародину. Поскольку путь был далек, труден, небезопасен, он требовал соответствующего снаряжения, свиты и не всегда и для всех оканчивался благополучно.
Положение о том, что в основе языческих ритуальных действ лежит древнейшее обыкновение под старость удаляться на прародину, находит подтверждение в мифологических мотивах устной и письменной древневосточной традиции. Космические герои их по свершении на земле культуртрегерской миссии возвращаются на «свою звезду».
Из разносторонних видов культурной миссии «сынов неба» особенно существенны определение предзнаменований по Солнцу и Луне, нарождающейся и на исходе, по изменению движений и яркости звезд, по метеоритам. И как важнейший результат астрономической деятельности их — составление земного календаря.
Наиболее же важны мотивы путешествий мифологического героя, явившегося со звезды, к не доступным для людей вершинам высочайших гор и к Солнцу. Большой интерес представляет мотив изготовления им металлического треножника. Треножник этот, в частности, изображал дракона, на котором герой со своими спутниками улетает с Земли.
Из сказаний о «сынах неба» выделяется мотив камней, песка и железа как источника энергии движения небесных посланцев. А также мотив головы, сделанной из меди или сходного с ней металла, с железным лбом (ср. сказочный «медный лоб»). Важным представляется мотив о том, что отделенная от туловища голова, с предосторожностями захороненная, долго излучала тепло. Время от времени из нее поднималось облако пара с красным отсветом, и местные жители поклонялись ему.
Весьма существен мотив удаления древних «сынов неба» за «восемь пустот», между которыми находится Земля. Самое же важное в этом мотиве то, что после столетней деятельности на Земле мифологический герой возвращается на свою звезду.
Особый интерес представляет мотив о «сыне неба», сжегшем себя в пламени, поднявшемся с дымом и за одно утро долетевшем до «Озера Грома». Оно служило земной обителью космическим героям. Появление и удаление их сопровождалось громом. При этом упоминается некий предмет, воспользовавшись которым, «сын неба временно умер и возродился через двести лет».
И, наконец, особенно важное: «сын неба» поднимался к Солнцу на драконе, происходящем из страны, где рождаются солнца. В день он пролетал «мириады верст». Севший в него человек достигает возраста двух тысяч лет.
Из этих древнейших мифологических сюжетов явствует, что одна из самых ранних из известных нам форм удаления к священным предкам — мужественное вступление в пламя погребального костра при признаках подступающей старости у древних индусов — была уже пережиточной ступенью деградировавшего ритуала. Упоминания же о рыбе-драконе, явившейся из речных вод, говорят о связях рек-морей с космическим миром предков и служат средством переправы в него.
