Екатерина Глаголева - Повседневная жизнь во Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII
Когда Шале поднялся на эшафот, щуплый палач в красном колпаке с прорезями для глаз неловко обрезал ему волосы и пышные усы и завязал глаза.
– Не затягивай, дружок, – произнес Шале ритуальную фразу и сам положил голову на плаху.
Палач замахнулся мечом и обрушил его на шею казнимого. Тупой меч, который никто и не подумал наточить, отскочил; Шале вскрикнул и свалился на помост. Палач-недотепа бросился к нему и стал тюкать мечом по шее, пытаясь ее перерубить.
– Да положи ты его на плаху! – вскрикнул священник.
Толпа роптала. Крики казнимого пробудили жалость и возмущение даже в гвардейцах охраны.
– Эй, держи! – стоявший в первом ряду зрителей бочар бросил палачу долото. – Может, хоть этим доконаешь!
Только после тридцать четвертого удара голова страдальца наконец отделилась от туловища. До двадцать девятого он всё еще кричал.
Во избежание подобного несчастья герцога де Монморанси (тоже пострадавшего из-за поднявшего мятеж Гастона) решили казнить с помощью итальянской машины (прообраза гильотины), представлявшей собой острый топор, зажатый меж двух деревянных стояков.
Монморанси отвели целый день на то, чтобы исповедаться и причаститься. Это была неслыханная милость: обычно между оглашением приговора и казнью проходило не более двух часов. Герцог сам завязал себе глаза и лег на плаху. Палач дернул за веревку, топор упал, и голова отделилась от тела.
Маркиз де Сен-Map не удостоился такой чести; правда, к месту казни его и де Ту привезли в карете, а не на позорной телеге. Плаха представляла собой широкий столб, возвышавшийся на три фута над помостом; перед ним стояла низенькая скамеечка для колен. Приговоренному пришлось встать на скамеечку, обхватив руками плаху. С первого удара палач голову не отрубил; неторопливо зашел справа, ухватил голову за волосы и стал перепиливать горло. Двумя фонтанами брызнула ярко-алая кровь; голова отскочила и упала на землю; какой-то мастеровой, стоявший в первом ряду, забросил ее обратно на эшафот.
После Сен-Мара настала очередь де Ту. Он, по обычаю, обнял палача, стараясь не смотреть на помост, залитый свежей кровью, и, чтобы придать себе храбрости, громко запел псалом. Палач кое-как остриг ему волосы и завязал глаза.
Первый удар пришелся по лбу. Несчастный вскрикнул и завалился на левый бок, инстинктивно схватившись рукой за рану. Палач уже занес топор и отрубил бы ему руку, но его удержал священник. Второй удар сбросил казнимого на помост. Толпа завопила, засвистела. Палач, точно мясник в лавке, продолжал рубить. После пятого удара голова отделилась от тела…
Четвертование было исключительной казнью, применявшейся к тем, кто посягнул на особу короля, или государственным изменникам. Такая участь постигла Франсуа Равальяка, убийцу Генриха IV. На допросах его подвергли пытке «испанским сапогом», но он упорно утверждал, что действовал в одиночку. 27 мая 1610 года его привели на Гревскую площадь. На глазах у ревущей толпы его правую руку (которой он сразил короля) сожгли горящей серой. Затем вырвали щипцами груди, мясо с рук и ног. Раны залили кипящим свинцом и маслом. После этого его разорвали на части четырьмя лошадьми.
Не менее жестокой казнью было колесование. Приговоренного привязывали к двум доскам, расположенным в виде Андреевского креста, палач перебивал ему железным ломом руки, ноги и грудину, потом клал его на обычное тележное колесо, поднятое на столбе. Преступник умирал, глядя в небо, а его переломанные члены свисали вниз. Этой казни подвергали за отцеубийство, разбой на большой дороге и некоторые иные преступления. Кроме того, отцеубийце перед казнью палач отрубал правую руку.
Фальшивомонетчиков окунали головой в кипящее масло или заливали им в глотку расплавленный свинец; правда, к 1630-м годам стали ограничиваться отрубанием головы или повешением.
Ведьм и колдунов сжигали, предварительно удушив. Вдову убитого временщика Кончини, Леонору Галигаи, хотели обвинить в колдовстве – иначе каким образом она приобрела такую власть над королевой Марией Медичи, которая ни в чем не могла ей отказать? Леонора отрицала свою вину, заявляя, что она добрая католичка и не зналась ни с какими колдунами. На вопрос, как она сумела подчинить себе королеву, она ответила: «Той властью, какую имеет умная и решительная женщина над тупицей». Оставить Леонору в живых значило признать, что все нелепые и пагубные для государства поступки Мария Медичи совершила по собственной воле. Галигаи казнили как ведьму, но палач прежде отрубил ей голову, а затем бросил тело в огонь.
Жаку Калло принадлежит гравюра «Казни». На большой площади, окруженной домами и заполненной зеваками, казнят или подвергают пыткам нескольких преступников. Повсюду костры, решетки (на них волочили преступников для публичного поношения), плахи, бичи, раскаленные щипцы, дыбы, позорный столб, кресты, колеса, мечи, топоры и виселицы. Нескольким людям одновременно отрубают головы, вешают, пытают на дыбе, четвертуют… Сейчас от одного вида этой гравюры волосы шевелятся на голове, а по телу бегут мурашки, но в те времена люди сбегались посмотреть на подобные зрелища, женщины и дети стояли в первых рядах. После казни Равальяка чернь разорвала на куски его останки, вонзая в них зубы; убитого Кончини выкопали из могилы, поволокли на Новый мост, подвесили за ноги на специально установленную виселицу, развели костер и устроили вокруг дикую, жестокую пляску.
Власть была легка на расправу; разговор с преступниками (если они не принадлежали к королевской семье) был короткий; тюрьмы, в которые переоборудовали средневековые замки, предназначались в основном для «политических заключенных». Леонору Галигаи после ареста заперли в башне Лувра; сводные братья короля Вандомы и опальный министр де ла Вьевиль побывали в Амбуазе; Мишеля де Марильяка под конвоем отправили в Кан; изменившего кардиналу Шатонёфа – в Ангулем; не пустовали узилища Бордо, Дижона и Лиона; мрачной тюрьмой стал Пинероль.
Недоброй славой пользовался Венсенский замок, расположенный к северу от Парижа. Его окружали светлые стены с высокими квадратными башнями по углам и широкий ров в сорок футов глубиной, через который были перекинуты подвесные мосты. Главный вход, ведший через приземистую Лесную башню, находился со стороны Венсенского леса и выходил в королевский двор; там стоял небольшой двухэтажный домик, где иногда останавливался король. Налево была старая крепость с донжоном и рвами, облицованными камнем, поверху проходила открытая галерея с бойницами. По правую руку помещались часовня (с витражами по рисункам Рафаэля), зловещая башня Дьявола и казематы. Заключенный туда маршал д'Орнано, воспитатель младшего брата короля Гастона и организатор первого заговора против Ришелье, скоропостижно скончался; кардинала негласно обвиняли в отравлении, но на самом деле воздух в замке был ничуть не лучше мышьяка.
Парижская Консьержери была дворцовой тюрьмой; там же находилась резиденция Парламента. Туда препроводили Равальяка, схваченного на месте преступления, чтобы возмущенная толпа не разорвала его сразу; Теофиль де Вио провел в ней около года. Здесь допрашивали Леонору Галигаи (когда ее переводили в Консьержери из другой тюрьмы, она предложила капитану охраны взятку в двести тысяч дукатов, если он поможет ей бежать, однако тот не соблазнился). Но, разумеется, самым знаменитым узилищем, благодаря стараниям Ришелье, стала Бастилия.
Эта старинная крепость, быстро утратившая свое военное значение, представляла собой четырехугольник длиной 66 метров и шириной 34 метра, с восемью башнями в 24 метра высотой: Угловой, Часовенной, Казенной, Графской, Бертодьер, Базиньер, Колодезной и Свободы. Ее окружал ров глубиной восемь метров. Мощные высокие ворота были увенчаны тремя скульптурами. За ними также находился ров, через который можно было перейти по подъемному мосту; затем через темные низкие ворота попадали во двор. Его обступали почти глухие стены из темного камня, скрывавшие под собой страшные подземелья, откуда никто не выходил. Снова ворота, за ними другой двор, побольше. В глубине возвышалось довольно элегантное здание, украшенное знаменитыми часами: их держали два человека, мужчина в расцвете лет и дряхлый старик, прикованные за шею, ноги и талию, концы их оков обвивали циферблат и сплетались спереди в огромный узел. В коридорах, потрескивая, горели факелы. Когда по ним проводили узника, караульный кричал: «К стене!», и все стражники тотчас отворачивались лицом к стенке.
Об узниках Бастилии можно написать не один приключенческий роман. Например, среди них был шевалье де Жар, приговоренный к смерти за намерение переправить в Англию Гастона Орлеанского и королеву-мать. Он уже собирался положить голову на плаху, когда его помиловали, заменив казнь пожизненным заключением. В 1637 году в Бастилию доставили пажа Анны Австрийской Пьера де Лапорта, у которого обнаружили шифрованные письма к испанскому посланнику. На королеву пало подозрение в государственной измене; Ришелье помог ей выпутаться из трудной ситуации, но теперь было нужно, чтобы показания Лапорта совпадали с ее собственными. Как его предупредить? Фрейлина королевы Мария де Отфор отправилась в Бастилию под видом служанки знатной дамы, возлюбленной де Жара, и попросила его помочь королеве. Шевалье совершил чудо. Он сумел разузнать, что камера Лапорта находится под его собственной, но только двумя этажами ниже. Во время прогулки в тюремном дворе он сговорился с узниками с промежуточных этажей. Ночью каждый из них разобрал пол в своей камере, и Лапорту спустили драгоценное письмо с инструкциями королевы, привязав его к нитке, выдранной из рубашки.
