Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Не имея надлежащего руководства, оружия и поддержки местного населения и губернаторов провинций, китайцы были легко разбиты. Временами казалось, что командиры пяти русских подразделений больше сил тратят на препирательства между собой, чем на борьбу с боксерами{932}. Когда все закончилось, благодарные генералы щедро раздали участникам Георгиевские кресты, священники отслужили благодарственные молебны, а Николай выразил облегчение тем, что война осталась позади{933}. На самом деле Маньчжурия только начала доставлять царю головную боль.
* * *Россия легко вошла в Маньчжурию, но покинуть ее оказалось сложнее. Ситуация поразительно напоминала вторжение России в долину реки Или в 1871 г. Как и сейчас, царь отправил тогда свои войска в китайскую землю для подавления беспорядков, которые грозили перекинуться через границу Оказавшись на месте, генералы забеспокоились, что после их ухода может разразиться хаос. Русские дипломаты того времени стремились сохранить благосклонность Цинов, но у других был внутренний протест против того, чтобы отдавать территорию, завоеванную в сражении{934}.
С самого начала дипломаты Николая II заверяли мировую общественность, что войска их страны твердо намерены покинуть три провинции в ближайшем будущем. Уже 12 августа НЮО г. граф Ламздорф поручил послам разослать в иностранные правительства циркуляр, разъясняющий, что оккупация является временной мерой и будет длиться только до тех пор, пока жизнь не вернется в нормальное русло. «У России нет никаких планов территориального захвата Китая», — уверял он{935}. Через два дня министр финансов дал указания Юговичу сделать подобное заявление для населения Маньчжурии{936}.
Но при этом российские чиновники стремились получить что-либо взамен за возвращение региона Китаю. Хотя потери царской армии были на удивление незначительны, это была дорогостоящая операция, а железная дорога понесла от боксеров существенный ущерб. И кроме того, чиновники хотели быть уверенными в том, что народные волнения больше никогда не будут угрожать жизни и имуществу русских людей.
В Петербурге существовало три мнения по маньчжурскому вопросу. Ламздорф и Витте стыдились вторжения и надеялись как можно скорее восстановить статус-кво. Им противостояли офицеры армии и флота, занявшие крайне агрессивную позицию. Военный министр Куропаткин придерживался более умеренных взглядов, чем некоторые из его подчиненных.
Отношение министра финансов было очевидно. Витте будет повторять в своих письмах и на совещаниях в министерстве в течение последующих трех лет, что Россия должна вернуть себе доверие Пекина. «В наших интересах прежде всего восстановить [китайское] правительство, которое одно в состоянии успокоить разыгравшееся народное волнение, — убеждал он царя в служебной записке от 11 августа 1900 г., — и не только не предъявлять чрезмерных требований, но, наоборот, оказать и нравственную, и материальную поддержку»{937}.
Возрождая аргумент, выдвинутый им три года назад, когда он пытался убедить своего государя не захватывать Порт-Артур, Витте предупреждал, что аннексия Маньчжурии только подтолкнет другие страны к борьбе за свой кусок пирога:
Наложи мы руку на Маньчжурию или побережье Чжилийского залива… этим будет дан сигнал для занятия обширных областей Германией в Шаньдуне, Великобританией — в долине Янцзыцзяна и других местах, Францией — на юге, и кое-где прочими державами. Особенно опасно для нашего дела на Востоке будет водворение Японии на Азиатском континенте, вероятно, в Корее. Настанет раздел Китая{938}.
По мнению Витте, это был рецепт провала. Так же как и необдуманный захват Ляодунского полуострова Россией вызвал гнев правительства и народа Срединного царства и стал одним из факторов, спровоцировавших Боксерское восстание, так и новые вторжения обеспечат враждебное отношение на ближайшие годы: «Вместо старого соседа… мы будем граничить в Азии с сильными и воинственными державами. Тогда придется стать лицом к лицу с большими затруднениями»{939}. Кроме того, напоминал министр финансов своему государю, дома имелись более насущные проблемы. С учетом экономических проблем, существовавших тогда в самой России, было бы лучше сохранить мир на дальневосточной границе.
Витте ни в коем случае не считал, что Россия должна отказаться от своих китайских проектов. Наоборот, он подчеркивал, что Петербург должен сохранять свою власть в трех провинциях, но косвенными путями{940}. История показала, учил Витте царя, что, терпеливо ожидая естественного развития событий, Россия непременно продолжала продвигаться в Азии. Преждевременные захваты территорий всегда приводили к обратным результатам.
Граф Ламздорф, который никогда не был особенно влиятельной фигурой, полностью полагался на Витте в дальневосточных вопросах[158]. Однако если Витте подчеркивал финансовое бремя и ущерб отношениям с Китаем в случае продолжения оккупации Маньчжурии, министр иностранных дел больше беспокоился о том, чтобы не сердить Токио, который все более воинственно выступал против российских намерений. В письме Куропаткину в марте 1902 г. граф писал: «…нам следует возможно скорее приступить к эвакуации Маньчжурии, дабы не быть втянутыми… в невыгодную борьбу с Японией в период этого наибольшего подъема ее национального духа, самоуверенности и самоотверженности»{941}.
В то же время в среде военных формировался жесткий курс. Особенно недовольны были старшие офицеры на Дальнем Востоке. Многие начинали свою карьеру в царствование Александра II в Туркестане, где среди местных военачальников существовало что-то вроде традиции захватывать территории для царя по своей собственной инициативе. За несколько дней до вторжения в Маньчжурию, перейдя реку Амур в Благовещенске, генерал-лейтенант К.Н. Грибский объявил китайскую сторону реки российской территорией. Его командир с энтузиазмом одобрил это действие и в телеграмме военному министру напомнил о том, что пятьдесят лет назад капитан Невельской поднял российский флаг в устье реки Амур на ее правом берегу. Куропаткин не дал своего согласия{942}.
Самым видным сторонником жесткого курса был адмирал Евгений Алексеев. Находясь в Порт-Артуре, он командовал не только Тихоокеанским флотом, но и гарнизоном на Ляодунском полуострове. Он также руководил русскими силами на Дальнем Востоке во время Боксерского восстания. Невысокого роста, коренастый, с густой черной бородой, Алексеев, обладающий властным характером, представлял собой противоречивую фигуру{943}. Своим неутомимым темпераментом, честолюбием и слухами о том, что он является незаконнорожденным сыном Александра II, адмирал заработал нелюбовь многих современников, особенно Сергея Витте, который считал его опасным соперником на российском Дальнем Востоке. «…Сделал свою морскую карьеру более своею дипломатичностью, нежели морскою службой», — отзывался о нем министр финансов{944}. Ламздорф тоже ему не доверял и жаловался другу на «нашего нового командующего на Тихом океане, который, к несчастью, имеет склонность к авантюрам»{945}. Граф был особенно недоволен тем, что Алексеев имел обыкновение вмешиваться в дипломатию на Дальнем Востоке в обход российского посланника в Пекине{946}.
В течение последующих трех лет Алексеев будет самым влиятельным сторонником удержания Маньчжурии. Он часто заявлял, что, если Россия покинет регион, она только станет более уязвимой для нового восстания, а также для все возрастающей агрессии Японии{947}. При этом если адмирал беспокоился о защите своего положения на Тихоокеанском побережье, то международная реакция на затянувшуюся оккупацию нисколько его не волновала. Он писал военному министру: «…протест держав против нашего намерения удержать Маньчжурию можно считать фактом, давно ими предусмотренным»{948}.
Генерал Куропаткин занял срединную позицию по маньчжурскому вопросу. Когда волнения только начались, он решительно поддержал интервенцию и теперь выступал против преждевременной эвакуации Маньчжурии. Временами Куропаткин склонялся к тому, чтобы сохранить расположение войск в Северной Маньчжурии, где китайского населения было гораздо меньше, чем в южной Мукденской провинции. Но даже тогда он колебался между полной аннексией севера и превращением этой территории в вассальное государство, подобное Бухарскому ханству в Центральной Азии{949},
Отношение военного министра было совершенно иным, чем дерзкая уверенность адмирала Алексеева и ему подобных. Куропаткин обладал гораздо более пессимистичным мировоззрением и, в отличие от многих своих офицеров, не считал Китай закоснелой и отсталой восточной империей, которая только и ждет, чтобы Россия ее завоевала. Он видел в нем потенциально опасного врага, чьи миллионы могут потопить российский Дальний Восток «нахлестнувшими волнами желтой расы»{950}.
